Бомба из прошлого - Джеральд Сеймур

— Извините, мистер Гольдман. Мне надо в туалет.

— Что, Джонни?

— Там, внизу. — Кэррик указал на бетонное здание за кафе. — Я быстро.

Туалеты находились возле дорожки, которая вела к озеру. Самое подходящее место. На мосту перед собой он заметил высокого парня — Дельту. Оставалось только надеяться… Кэррик проводил в доме Гольдмана по два-три дня, не имея контакта со своим связником, и это его не беспокоило. Однажды он целую неделю не заполнял Книгу, хотя записать было что. Он никому не признался бы, но, увидев шедшего впереди агента, почувствовал себя лучше, как будто получил заряд бодрости. И только себе он признался бы, что партнер Босса, Ройвен Вайсберг, излучал опасность. И как только ему удалось разгадать ловушку. Поспать в перерыве между сменами не получилось, и усталость уже сказывалась. Кэррик знал, что его ждут новые, более серьезные проверки.

К туалету вели ступеньки с перилами для стариков. Весьма кстати. Там, на лодке, когда говорил, что справится со стрессом, он чувствовал себя куда увереннее.

Кэррик толкнул дверь. Мелочи не было, поэтому он бросил на тарелку, которая стояла на столе перед служителем, банкноту в пять евро. Старик даже не поблагодарил. Кэррик вошел в мужской туалет, посмотрел на кабинки и увидел, что все три двери приоткрыты. Никого. Сзади открылась дверь, но он не повернулся.

Тихий голос с легким йоркширским акцентом.

— У тебя, наверно, мало времени… Пришел сказать, что мы рядом.

— К черту. Скажи что-нибудь важное.

— Полегче, дружище. Мы следим за тобой и…

— У меня нет на это времени. «Метку» поставили?

Люк смешался.

— Нет.

— Нет? Какого черта?

— Не было времени и возможности. Что ты узнал?

— Что я узнал? Я узнал, что ко мне относятся с такой же нежностью и доверием, как к крысе. Вайсберг и его громила подозревают…

— Мы будем рядом. Обещаю.

— Чертовски успокаивает. Я не знаю ни русского, ни немецкого; не знаю, куда меня ведут. Я как слепой.

— Мы всегда рядом.

— Великолепно. Сильно отстаете?

Он услышал шаги, скрип двери и произнес громко:

— Простите, ничем не могу помочь. Я не говорю по-немецки.

Кэррик застегнул ширинку. В дверях стоял Виктор. Он постучал по часам.

— Извини, что заставил ждать.

Он вышел из туалета вслед за Виктором.

Яшкин склонился над рулем и, не отрываясь от дороги, заговорил:

— Проезжаем Брянскую область. И вот что тебе нужно знать. Общая площадь — три с половиной миллиона гектаров, из них половина под сельское хозяйство, треть — леса…

— Ты несешь эту чушь, потому что тебе интересно или чтобы не заснуть?

Моленков зевнул и даже не потрудился прикрыть рот. Зубы у него были плохие, все в дырках.

— Это образование. Образование — важная часть нашей жизни. Даже в конце жизни мы должны стремиться к знаниям. Я прочитал много книг об экономике и истории Брянской области. Ты знал, дружище, что на Куликовом поле монах Пересвет вызвал на бой и победил Челубея? Я знаю.

— В тот день шел дождь?

— Откуда мне знать? Прояви побольше уважения к истории своей страны. Сейчас мы возле Бородино, где Наполеон сильно потрепал русскую армию, но его собственная ослабла настолько, что он едва добрался до Москвы. Это произошло 7 сентября 1812 года. Он выиграл одну битву, но проиграл войну.

— А 7 сентября 1812 года был дождь?

— Да что с тобой, Моленков?

Дорога шла через леса и поля. Унылый, неприветливый пейзаж прорезали поднявшиеся реки. Дождь, несильный, моросящий, но настойчивый, упорный, нес с собой туман и превращал в лужи каждую колдобину. Не желая рисковать, Яшкин держал строго сорок километров в час.

— Ты будто пересказываешь учебник или путеводитель.

— Я еще раз спрашиваю: что с тобой?

— Мне плевать и на Челубея, и на Наполеона. Я думаю, дружище, что наше дело намного важнее всех этих пустяков.

— И все-таки что тебя беспокоит?

Ни сам Яшкин, ни его друг сентиментальностью и склонностью к ностальгии не отличались, но с каждым часом этого безрадостного путешествия по пропитанной влагой равнине решимость понемногу ослабевала, а душевные сомнения крепли. Он попытался представить, о чем сейчас думает Моленков. Какая у нее будет цель? Кто доставит ее до цели? Он не знал. И главный вопрос — сработает ли она? Здесь он мог оправдаться хотя бы тем, что не имеет об этом ни малейшего представления. Он не Курчатов, не Харитон и не Сахаров; не академик и не ученый из Арзамаса-16. Он — Олег Яшкин, майор в отставке, которого вышибли из армии с нищенской пенсией, таксист, развозящий алкашей и наркоманов.

— Хочешь поговорить об этом? — спросил Моленков.

— Нет.

— Не хочешь говорить?

— Да.

— Мы везем эту чертову штуковину, а ты не хочешь о ней говорить?

— Уже поговорили.

И снова услышал вздох. Попробовал бы он поговорить в таком духе с полковником и замполитом до своего увольнения — получил бы выговор, понижение в должности и, возможно, ссылку на Дальний Восток или в Заполярье, на полигоны Новой Земли. Но те времена прошли.

— Знаешь, какой сегодня день?

— Нет.

— Знаешь, что случилось в этот день?

Годовщина гибели его сына, Саши, сгоревшего в танке у входа в туннель Саланг в Афганистане? Нет. День рождения сына? Тоже нет. Смерть жены? Нет. Что еще? Он помнил день, когда друг вошел к нему в кабинет и рассказал, какой испытал шок, когда увидел физика, директора исследовательской зоны Арзамаса-16, копающим в поле картошку. Но это было не в апреле.

— Я не знаю, что случилось в этот день. Прошу прощения, но я всего лишь невежественный болван и знаю очень мало.

— В этот день я бежал 1500 метров.

— На каком уровне?

— Финал отборочных соревнований к Олимпиаде. Призеры должны были представлять Советский Союз на семнадцатой Олимпиаде в Риме. Если бы я пришел в числе первых трех, то поехал бы в Рим на финал Олимпийских игр и состязался с великим Хербом Эллиотом, который должен был взять золото. В тот день на отборочных соревнованиях я показал свой лучший результат. Мне был двадцать один год, и спортивные успехи позволили поступить на службу в органы госбезопасности. Я до сих пор помню стадион, толпу и судью со стартовым пистолетом.

— А скажи-ка, друг, каким ты пришел к финишу?

— Последним, а каким же еще?

Машина вильнула. Яшкин затрясся от смеха. Одной рукой он держал руль, а другой схватил друга за рукав. На глаза выступили слезы. Друг хохотал вместе с ним. Каким-то чудом ему удалось объехать огромную лужу. Моленков обнял его за плечи и притянул к себе.

— Больше я об этом не буду, — простонал он сквозь смех.

— Было бы неплохо посмотреть здешних скаковых лошадей, — сказал Яшкин. — Красивые животные.

Дождь колотил по жестяной крыше домика лесника. Вода просачивалась и капала с потолка на пол. Он сидел за столом, и перед ним лежал дробовик. Сидевший рядом пес положил голову ему на колени. Время от времени Тадеуш Комиски поглаживал его по голове. Он знал, что надо идти, заготавливать дрова.

Расчищая посадку, лесорубы отбирали самые лучшие, самые стройные деревья, сучья и ветки. Стволы перевозили на железнодорожную станцию в деревне и обрезали их до необходимой длины — они служили подпорками в угольных шахтах далеко на юго-западе. Погрузка происходила у платформы, той самой, которой пользовались давным-давно, в те годы, когда он был еще ребенком и… волна воспоминаний обрушилась на него.

Он ездил на работу на стареньком тракторе; брал с собой бензопилу и топор и отправлялся к одной из свежих вырубок.

Умел он немногое, и опыта у него было маловато, но поддерживать двигатель трактора и бензопилу в рабочем состоянии кое-как удавалось. Трактор подарил тесть, когда он женился на Марии в 1965 году. Позволить трактору заржаветь, отказаться от него означало предать память жены, которая умерла после рождения мертвого ребенка. Старую, размытую дождями могилу он увидел из кабины трактора. С могилой было связано проклятие, и теперь ему казалось, что за ним постоянно наблюдают.

Приезжая на вырубку, Тадеуш находил оставленные лесорубами обрубки, которые можно было попилить и поколоть. За день работы получался целый прицеп смолистых сосновых дров. В печке они трещали и плевали смолой, но тепла давали много. Он тащил прицеп по глухим лесным тропинкам, выезжал к дороге и торопливо проскакивал через нее — у него не было ни прав, ни страховки. Разбитый проселок вел к дому священника. Там Тадеуш сваливал дрова в кучу. Их использовали для отопления церкви, дома священника и домов тех прихожан, которым недоставало сил заниматься заготовкой самим. За это ему платили — пусть немного, но все же. Денег хватало, чтобы купить в деревенском магазине хлеб, молоко, сахар, а если он привозил много дров, то оставалось еще на лапшу быстрого приготовления, бульон для супа и сушеное мясо для собаки.