Лучше не возвращаться - Дик Фрэнсис

Я внимательно прислушался к полутонам и скрытым намекам в ее голосе, но не обнаружил оных.

— Неплохо бы, — согласился я.

— Скотч или вино?

— Все равно.

Она плавно встала, подошла к подносу с бутылками, стоявшему на столе, и вернулась с двумя стаканами, наполненными темным терпким бордо. «Вино под стать самой женщине, — подумал я, — зрелое, но сохранившее качество, грубоватое, но гармоничное».

— Вы давно знаете Кена? — спросила Рассет, снова опускаясь в кресло. Я подумал, что ответ: «Четыре дня» был бы неуместным, поэтому сказал:

— Я знаю мать его невесты немного больше, — что вполне соответствовало действительности, но было не совсем правдой.

— Белинда! — задумчиво произнесла хозяйка. — Эта медсестра, любящая покомандовать… Не самый лучший вариант.

— Она не так уж и плоха.

Рассет пожала плечами: — До тех пор, пока они счастливы вместе.

Я сделал глоток вина.

— Что-то они говорили о мальчике, который жил здесь когда-то. Джимми, кажется, так его звали?

Ее лицо смягчилось, и в голосе послышались нотки сожаления: — Мой младший братишка. — Она кивнула. — Он был настоящим маленьким сорвиголовой.

Мне очень хотелось попросить ее продолжать, но в воцарившейся тишине я не решался этого сделать.

Вскоре она заговорила сама: — Вечно носился по двору с одним мальчиком из поселка. Как-то они нашалили: бросали камни в проезжавшие поезда. Пришел полицейский и отчитал Джимми. А на другой день его сбил грузовик. Он так и умер, не приходя в сознание, — она с нежностью улыбнулась. — Странно, иногда кажется, что все это было только вчера.

— М-м…

— Я на десять лет старше Джимми. Отец всегда хотел иметь сына и так до конца не оправился после его смерти. Вдруг она встряхнулась: — Не знаю, зачем я вам это рассказываю.

— Потому что я вас сам попросил.

— И правда.

Меня одолевал соблазн сказать, что я и был тем самым мальчиком из поселка, но я понимал, что анонимность Питера Дарвина, дипломата, может сыграть мне на руку в раскрытии несчастий, преследовавших Кена, поэтому сдержался. Тут как раз Рассет поинтересовалась, чем я зарабатываю себе на жизнь, и я рассказал. Потом она принялась расспрашивать меня о Японии и о ее обычаях.

— Все, что только можно, сделано у них из дерева и бумаги, — начал я, — потому что деревья растут, умирают и вырастают снова. Это очень экономная, дисциплинированная нация, которая привыкла подавлять в себе всякие эмоции из-за нехватки места. Японцы живут в крохотных домишках, работают не покладая рук. Это страна с преобладанием мужского населения и особым пристрастием к гольфу, которому даже покровительствует их основная религия — синтаизм.

— Но вы говорите о них с уважением.

— Да. И с любовью. Там у меня осталось много друзей.

— А вы хотели бы вернуться туда?

— Если пошлют.

— Вы что же, всегда безропотно едете, куда вас посылают? — спросила она, забавляясь.

— Это условие моей работы, и для меня это нормально. Приходится ехать.

— Я бы так не смогла. Стоит мне одну ночь переночевать в номере гостиницы, как я уже корнями к нему прирастаю.

Рассет снова наполнила наши стаканы, задернула шторы и включила настольную лампу. За окном темнело, а мы все продолжали болтать. Я понимал, что мне пора уходить, но не мог сдвинуться с места. В ее поведении я тоже не видел ничего такого, что бы говорило: «Пора и честь знать». «Мудр тот человек, — подумал я, — который понимает, когда его соблазняют». Бутылка опустела и наступило время принятия решения. Она не делала открытого предложения, но к тому времени все свободное пространство комнаты буквально было наполнено всевозможными способами проявить инициативу. Я мысленно перебрал различные формы словесного приглашения и остановился на наименее сентиментальной, наименее похотливой, наиболее веселой и наиболее легко поддающейся отказу. В затянувшейся тишине, откинувшись на спинку кресла, я непринужденно спросил:

— Как насчет того, чтобы трахнуться?

Она рассмеялась: — Это профессиональный жаргон министерства иностранных дел?

— В посольстве на каждом углу можно услышать.

Я не ошибся, прочитав ее мысли. Она давно этого ждала.

— Запросто, — ответила Рассет. — Открывай шлюзы.

Я кивнул.

— Наверх, — скомандовала она, забирая у меня стакан.

Итак, мы с Рассет Иглвуд прекрасно провели время, занимаясь «ЭТИМ» долго и запросто. И, надо же, в самом деле — никаких трусиков в поле зрения!

ГЛАВА 8

На следующее утро я поехал в клинику, чтобы встретиться с Кеном, но, как оказалось, он уехал на вызов к лошади с острым воспалением копыта.

Эти сведения я получил от Оливера Квинси, который занял свое излюбленное место в мягком кресле за столом.

— Потом, — сказал он, — у него по расписанию — операция по поводу запала, а днем — еще одна. Работенку опять подкинули соседские ветеринары, и это будет продолжаться, пока всем не надоест. Поэтому ждать тебе придется до тех пор, пока не завершится очередная катастрофа.

Он был не особенно приветлив: спинка кресла не откидывалась и не давала ему возможности развалиться с полным комфортом.

— У тебя что, есть претензии к Кену? — поинтересовался я.

— Ты их прекрасно знаешь. У него руки из задницы растут.

— Он хороший хирург.

— Был когда-то. — Он осуждающе посмотрел на меня. — Ты всего лишь раз видел, как он оперирует. Что ты знаешь? И вообще, не тебе судить. Если он такой хороший хирург, почему же та лошадь с переломом умерла в прошлый четверг?

— Но ты же там был. Разве ты не мог это предотвратить?

— Конечно, нет. Это не мое дело. Я никогда не лезу в чужие дела.

— А почему лошадь умерла, как ты думаешь? Он опять уставился на меня, но не ответил.

Если он и знал что-то, то не хотел говорить. И Кену ничего не сказал, даже если знал, как предотвратить эту смерть. Я был не в восторге от его общества и поплелся назад на стоянку, где немного поглазел на поток посетителей с мелкими животными, которые шли на прием и возвращались обратно.

Там работала Белинда: я мельком видел ее белый халат, когда она время от времени подходила к двери вагончика, чтобы помочь людям с кошками или собаками на руках одолеть ступеньки.

Полицейские установили заграждение вдоль задней стены сгоревшего здания как предостережение праздным зевакам. Вдалеке, на боковой аллее, представители официальных властей с подобающей им серьезностью, кропотливо и методично рылись повсюду в поисках чьей-то вины.

Возле конюшни я увидел Скотта — он выгружал из трейлера норовистую лошадь, которая раздувала ноздри и трясла головой. Мне показалось, что она не выглядит больной — столько в ней энергии и силы. Сопровождающий ее конюх отвел лошадь в один из пустых боксов и там запер, оставив верхнюю половину ворот открытой. Лошадь немедленно высунула голову, чтобы посмотреть, что же делается снаружи.

Я прошел мимо отъезжающего трейлера с конюхом и, приблизившись к Скотту, осведомился, все ли в порядке у племенной кобылы.

— Она идет на поправку, — ответил он. — Ее пришел навестить хозяин.

— Неужели? — Я был встревожен.

Скотт, не видя никакой опасности, лишь пожал плечами.

— Он имеет право. Она принадлежит ему. Верхняя створка ворот стойла, где содержалась кобыла, тоже была открыта, и я без промедления пошел и заглянул внутрь.

Винн Лиз критически обозревал большой живот кобылы, выпятив при этом свой зад так, что его живот казался ненамного меньше лошадиного. Подойдя к двери, я заслонил ему свет. Он вопросительно обернулся, на мясистом лице застыло выражение недовольства.

Если он и запомнил меня в то утро, то скорее всего решил, что я какой-нибудь помощник. Он тут же набросился на меня в своей обычной манере.

— Скажи Кэри, чтобы пришел сюда, — резко бросил он. — Мне это все не нравится.

Я повернул назад и спросил Скотта о местонахождении Кэри. Скотт ответил, что из вагончика тот поднялся в клинику, поэтому я пошел туда передать требование клиента.

— Что ему нужно? — спросил Кэри, спускаясь со мной вниз. — Вот зануда, пришел и капает тут всем на мозги!

Он зашел в бокс к кобыле, и до меня донеслись обрывки разговора о продлении курса антибиотиков, о снятии скобок и приближающемся рождении жеребенка. Пару минут спустя они оба вышли, судя по их виду, не в восторге друг от друга. Один уселся в «Роллс-Ройс» и уехал, а другой вернулся к своим пациентам. Скотт и я посмотрели на кобылу еще раз, и Скотт решил перевести ее в дальний бокс, чтобы освободить бокс интенсивной терапии для новых пациентов. Я увязался за ним и, пока он осторожно вел эту огромную жеребую махину, задал ему еще один вопрос.

— Когда во вторник умерла лошадь с переломом берцовой кости, ты не заметил ничего странного на экране? Я имею в виду электрокардиограмму.