Контрольный выстрел - Эдуард Лимонов

Только что мной описанная натуралистическая сцена — лучшая иллюстрация к лубку «Свидетель». Бледный юный мужчина с искажённым лицом.

А наблюдать он может что угодно: как отгрызают голову, как менты надели пластиковый пакет на голову обвиняемому в гуманном городе Москве, как сотрясаемый приступами астмы поверженный герой Че Гевара скорчился на муле, пробираясь сквозь джунгли Боливии, и его страдальческий вид деморализует кучку вооружённых людей — его отряд. Таким увидел его в Боливии журналист Реджек Дэбрэ. (В свою очередь Дэбрэ фигурирует в дневнике самого Че как «Франсэ», т. е. "Француз"). Наличие свидетеля, — непременное условие исторического происшествия. Без свидетеля, — Событие всегда останется лишь слухом. Че Гевара прибыл в джунгли Боливии уже известным миру человеком, одним из лидеров Кубинской революции, автором нескольких книг. Однако без свидетеля «Француза» Че никогда бы не получил той поистине планетарной известности, которой сегодня обладает, — его имя — брэнд. Без Француза он не стал бы "Herrilliero Heroico" — героическим воином, архетипом партизана и революционера. Когда в кроссворде по вертикали или по горизонтали задан вопрос: Знаменитый революционер 20-го века? будьте уверены это только Че. И никто иной. На самом деле опыт Че Гевары в Боливии был неудачей. Куда более удачливые и талантливые партизанские вожди годами вели сильные партизанские войны в латинской Америке. Но их помнят лишь старые специалисты ЦРУ по партизанским движениям. Потому что возле этих вождей не было «свидетеля». Разумеется свидетелем был не только Француз, но и сам Че, он писал дневник, и офицеры, которые его ловили, поймали и убили; и шпионы, которых к Че засылали, но Француз был Старший Свидетель. Он раскрутил миф Че в Европе. Мне привелось встречать несколько раз Француза в 80-е годы. Он произвёл на меня впечатление человека вполне заурядного, серого скорее. Несмотря на то что ему в юности привелось участвовать в истории с большой буквы. В память этой истории очевидно, Миттеран сделал его тогда своим советником. Но видно он плохо советовал или не советовал вообще, его быстро убрали. Свидетелями выступают сплошь и рядом ординарные люди. Главное оказаться в нужное время в нужном месте.

Я был великолепным свидетелем для моих женщин я умел их видеть и умел рассказать о них. Я сделал их бессмертными, хотя бы на то время, пока будут читать мои книги. А мои книги будут читать пока существует русский язык, ибо это крайне оригинальные книги исключительного человека. (Конечно, мои женщины уверены в собственных дарованиях, но на этих слабых плотиках дарований, о бывшие красотки, Вам бы самим не переплыть вечность!) Я любил их и сумел написать о них. Я рассказал миру о них, о блистательных, неотразимых, страстных, злых и чарующих, когда они были молоды. Главное — в чём им повезло, — они встретили во мне лучший из возможных типов мужчин — а именно мужчину-свидетеля, мужчину-зеркало для них юных безумных, красивых. А то что я отомстил им потом старым… Ну что ж, всё в этом мире цветёт, а потом вянет, усыхает, стареет, умирает. Им посчастливилось, что я был свидетелем их лучших дней и не повезло с моим долголетием. Им бы хорошо было, чтоб я скончался быстро. Блок вот, воспел Любу Менделееву прекрасной Дамой и не дожил до того как неопрятная толстушка с папиросой служила в каком-то наркоме секретарём- машинисткой.

До, встречая их сорокалетних, и более, я безжалостно констатировал их уродство, бил своих прежних возлюбленных что называется ниже пояса, крича как мальчик о короле "Я видел, я видел её, она теперь старая, испитая, безвкусная, пошлая тётка!" Я ничего не простил, я оказался злопамятным, я мстил им спустя годы, за те удары, которые они нанесли мне, красивые и молодые! А как Вы думаете, так и должно быть, борьба до последнего вздоха! Ведь мне тоже было когда-то очень больно. Потому что я принимал и принимаю свою жизнь и её персонажей всерьёз, их любовь и нелюбовь. Чего же я вдруг ласково стану дружить с этими престарелыми чудовищами? Вот тебе, вот ты давно не девочка- маргаритка! И я протягиваю им своё страшное зеркало!

Не надо было показываться мне на глаза. Умные Дитрих и Гарбо так и сделали. А не надо было показываться мне на глаза старыми я же свидетель, я же разболтаю! Надо было умереть молодыми.

В известном смысле того, чему нет свидетеля, — не существует. А значение произошедшего часто зависит от степени убедительности свидетеля. Французская и мировая общественность вытащили Режиса Дэбрэ из боливийской тюрьмы и он приехал в Европу и стал писать и говорить о боливийской истории Че Гевары. В результате этот неудачный военный поход превратился в Гомеровскую эпопею, а сам Че, — в Ахилла в сияющих доспехах. Другое дело что Че уже был значительным человеком третьим или четвёртым по значению кубинским вождём к моменту, когда он вступил на землю Боливии. Он уже был историческим персонажем, только не первым ещё, как бы героем местного масштаба, но уже полуфабрикатом героя универсального. Затея была безумная, боливийский отряд должен был послужить первым отрядом континентальной южноамериканской Революции, в его состав входили перуанцы, кубинцы и боливийцы. После первых успехов Че намеревался отправить отряды в соседние Перу и Аргентину. В Аргентине уже находился с отрядом его приятель журналист Виктор (фамилии в тюрьме не помню), но с ним быстро расправилась аргентинская армия. У Че тоже всё шло наперекосяк. Советские суки из Политбюро надавили на Компартию Боливии чтобы она не помогала «авантюристу» Че, потому он был лишён подпитки в живой силе. Крестьяне не шли к нему, ибо боливийская власть отбирала землю у тех кто будет помогать партизанам. (Эффективное, да, средство). А Компартия Боливии не дала ему рабочих и шахтёров с медных рудников и лишила его студентов. Он не мог передислоцироваться в район медных рудников сам, потому что там были голые плато, по которым ветер гонял красную пыль, негде было укрыться отряду. Так вот херово всё складывалось в плане человеческом. А в плане вечности происходила высокая трагедия и всё развивалось наилучшим образом.

Французы умеют преподнести, — осознать и подать историю, и личность в истории. Они умны в этом до чёртиков. Дэбрэ отлично преподнёс героя Че в Европе. Издатель Дэбрэ — Франсуа Масперо также ездил в Боливию защищать Дэбрэ, ездили его адвокаты и журналисты. Это они как консилиум из Ватикана едет освидетельствовать только что произошедшее чудо и этот консилиум уполномочен совершать «бьютификэйшан» (если не ошибаюсь, так это называется, когда выдают акт святости): "аргентинец Че, застреленный в классе сельской школы в городке Фигеройя, провозглашаем тебя святым!" Отвратительно выглядят в этой истории Советские старцы из Политбюро: мерзкие семейные трусы, Лёня Брежнев, обыватель в кальсонах, суки короче медлительные, дрябложопые. Такая же погань такой же породы держит меня сегодня в тюрьме. Их наследники.

Читаю моё уголовное дело, узнаю кто меня предал и оболгал. Непременные персонажи героической истории — предатели. У них свои кумиры. Иуда, наверное, да? Предатель ведь кстати, тоже свидетель. Только работает на врагов. Что ими движет, этими обмылками людей? Желание прославиться таким образом? Только трусость? Кубинская разведка потом хорошо поработала: множество десятков людей принимавших участие в поимке и убийстве Че погибли насильным образом: кто выпал из окна, кто неуклюже застрелился. Это хороший обычай — мстить, я его поощряю. Мстить — благородная акция. Кастро сказал: "Пойдите и убейте их!" И пошли и вырезали поголовно. Учитесь, пацаны!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Поль Леото — мудрейший старикан французской литературы как-то заметил где-то в начале 50-х годов, что не любит "Большую литературу", а любит записанные разговоры. Под "Большой литературой" он подразумевал все эти большие Берты литературы — эпохальные романы. В России Большая литература это кирпичи Толстого и пузатые шкафы романов Достоевского. (Поль Леото был непревзойдённым автором «Дневников». Я разделяю нелюбовь Леото к Большой литературе, в ней есть нечто вульгарное, но разговоры я тоже не очень люблю. Я люблю думать. Не обязательно о вещах Великих. Но и о вещах скромных. Ребёнок или зэк лежит лицом к грязной стенке и видит на ней принцев, сражения и чудовищ и изобретательно-изящно думает.

Мне нравится думать чёрт знает о чём. Мой очередной сокамерник, большой всклокоченный еврей, вчера с осуждением назвал меня «взбалмошным». Этим он во мне верно что-то подметил. Потому что мысли мои, с которыми читатель уже ознакомился, — взбалмошные. Они о ногтях, о мясе, о деньгах, о железной дороге. Это ряд простых, поганых, убойных, как контрольный выстрел в голову, размышлений. Это ни в коем случае не Большая литература. Но когда случится великая революция, то крепко сжимая в руках свой прут арматуры или обрезок трубы вы будете вспоминать, мальчики и девочки только меня, только меня….