Мамай. История «антигероя» в истории - Роман Почекаев

Таким образом, смелые (и нельзя сказать, что совсем уж неубедительные) аргументы Н.Д. Бурланкова и Р. Набиева все же не выглядят достаточно обоснованными, чтобы отвергнуть факт Куликовской битвы. Однако нельзя не отметить, что эти две концепции отличаются от прочих мифов тем, что их авторы не опираются целиком и полностью на средневековые исторические сочинения и историографические работы, а предлагают собственное решение проблемы.

Цель Н.Д. Бурланкова не вполне очевидна — если, конечно, автор не намеревался своей «эпатажной» версией просто-напросто привлечь к себе интерес научной общественности. Р. Набиев более прямолинеен: его задача — в очередной раз показать превосходство татар над русскими, что позволяет поставить его работу в ряд с другими сочинениями историков-националистов из регионов России и стран ближнего зарубежья.

В любом случае появление версий Н.Д. Бурланкова и Р. Набиева показывает, насколько неоднозначно в науке отношение к Куликовской битве и источникам о ней. Однако весьма характерно, что Мамай продолжает восприниматься историками в негативном свете, что уже в который раз подтверждает живучесть и убедительность стереотипа, созданного о нем в историографии.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

МИФОЛОГИЗАЦИЯ ОБРАЗА МАМАЯ В НАРОДНОМ ТВОРЧЕСТВЕ И СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Об образе Мамая в эпосе и фольклоре

Весьма любопытно отметить, что средневековые авторы и современные историки, несмотря на негативное отношение к Мамаю, ни разу не предприняли попыток вообще забыть о существовании этого деятеля. Несомненно, это объясняется значительностью его роли в политике Восточной Европы второй половины XIV в.: игнорирование деятеля такого масштаба было просто-напросто невозможно. Поэтому Мамай занял прочное место в историографии — пусть даже и в качестве антигероя.

Однако еще больше значение личности Мамая в истории подчеркивает тот факт, что его образ сохранился также и в народном творчестве — в эпических памятниках, фольклорных произведениях и даже бытовом разговорном языке. Это свидетельствует не только о значимости роли бекляри-бека в истории и народной памяти, но и о том, что создатели мифов о нем не ограничились чисто историографической сферой — они постарались сделать политико-идеологическую мифологию понятной и близкой широкой общественности. Именно с этим, вероятно, связаны многочисленные упоминания Мамая в произведениях народного творчества.

В результате образ бекляри-бека, созданный в «памятниках Куликовского цикла» и последующей историографии, весьма трудно отделим от его эпического или фольклорного образа. И это вполне объяснимо: ведь «памятники» также создавались в русле русской национальной культуры, и фигурировавшие в них персонажи вполне вписывались в традиции русской народной литературы. Проследим, как отношение к Мамаю, «заданное» в «памятниках», отразилось в народном творчестве.

В первую очередь следует сказать о русских былинах. Сразу отметим, что образ Мамая в русском средневековом эпосе не слишком широко распространен: бекляри-бек фигурирует в гораздо меньшем количестве былин, чем, например, сказочные враги Руси (Соловей-разбойник, Калин-царь и др.), и даже реже, чем другие реальные, но от этого не менее мифологизированные политические деятели — например, Батый. Тем не менее сам факт, что он является персонажем былин, песен и рассказов, посвященных «Мамаевщине»,[554] свидетельствует о том, что он вошел в народную память. И вошел, естественно, в качестве отрицательного персонажа. Как и Батый, Мамай в конечном счете сам терпит поражение от русских — что гораздо ближе к исторической истине, нежели «былинные» поражения Батыя, позволяющие говорить о «реваншистском» характере русского героического эпоса, поскольку в реальности Бату победил русских, а не наоборот.[555] Кроме того, возможно, отражением исторических фактов следует признать упоминание среди соратников Мамая героя (вернее, злодея!) с христианским именем «Василий Прекрасный», приходящегося даже «зятем любимым» Мамаю.[556] Вполне возможно, что в этом упоминании нашло отражение сотрудничество с Мамаем Михаила Тверского в 1370-е гг. и Олега Рязанского перед Куликовской битвой, имеющееся в «памятниках Куликовского цикла».

Тем не менее в целом былинный Мамай так же далек от реального политического деятеля, как и герой «памятников»: в былинах это просто еще один символический персонаж, олицетворяющий борьбу Руси со степной угрозой, наделенный вполне стереотипными чертами. Эту особенность былинного образа Мамая отметил еще В.Я. Пропп: «В тех случаях, когда в эпос попадают исторические имена, их носители подчиняются законам былинной поэтики и становятся эпическими песонажами. Так, исторический Мамай или Батый приобретает обобщенные черты врага русской земли, не отличаясь этим от царя Калина, Кудреванко или других врагов России».[557] Недаром былинный Мамай выступает походом против «Киев-града» и против классического былинного же персонажа — князя Владимира, а противостоит ему сам Илья Муромец (в других былинах о «Мамаевом / Камском побоище» противниками Мамая выступают и другие древнерусские богатыри — Дунай, Сухман и пр.). Да и сама былина представляет собой фактически переделанный вариант былины про Илью Муромца и царя Калина или Идолища.[558] Эпитеты, применяемые к Мамаю, также характерны для других былинных врагов Руси — Соловья-разбойника, царя Калина и др.: «собака», «поганый», «грозный царь».[559] Примыкает к былинам по стилю и содержанию сказка «Про Мамая безбожного», в которой он также назван «псом смердящим», «собакой-татарином» и т. д.[560] Весьма примечательно, что в сказке виновником похода Мамая на Русь выступает посол князя Дмитрия Ивановича Задонского (sic!) Захарий Тютрин, который грубо отвечал Мамаю во время приема.

Нашел отражение образ Мамая и в бытовом народном творчестве, войдя даже в русские поверья. Например, в «Мифологической энциклопедии» содержится следующая статья: «Мамай — фантастическое страшилище, которым пугают детей в русских поверьях. Слово "мамай" заимствовано из тюркских языков и может употребляться в обобщенном значении "носитель зла" (очевидно, и в связи с воспоминаниями о татаро-монгольском иге). Мамай — таинственное существо в облике страшного незнакомца, старика, особенно опасное для детей. Так же, по-видимому, мамай сходен с букой и бабаем, которые тоже были опасны для детей».[561] В.И. Даль определил понятие «мамаевщина» как синоним «татарщины», т. е. «времени порабощения Руси татарами».[562] Как видим, русским идеологам вполне удалось сформировать настолько негативный образ Мамая, что с его именем ассоциировалось даже «монголо-татарское иго» в целом!

Выражение «Мамаево побоище» и подобные ему стали периодически появляться в обиходе, что отразилось в народном творчестве и даже в разговорной речи.[563] Так, в сказке «Конек-горбунок», обработанной П. Ершовым, есть такие строки:

«Утро с полднем повстречалось,А в селе уж не осталосьНи одной души живой,Словно шел Мамай войной».

А.Н. Островский в пьесе «Правда хороша, а счастье лучше» также вкладывает в уста одного из героев фразу: «Оглянись хорошенько, что у нас в саду-то? Где ж яблоки-то? Точно Мамай с своей силой прошел; много ль их осталось?» Современный исследователь Д.Б. Ойнас проанализировал предание жителей одного из сел Ивановской области о крупной драке между односельчанами, имевшей место в 1791 г., которая «и поныне слывет Мамаевым побоищем».[564] И в современной разговорной речи нередко используются выражения «мамаево нашествие» (неожиданное появление множество неприятных посетителей), «мамаево побоище» (крупная ссора, драка и т. п.).[565]

Любопытно, что и в русской историографической литературе образ Мамая стал в значительной степени нарицательным. Например, несостоявшееся сражение русских с Амиром Тимуром во время его похода 1395 г. вызывало у современников ассоциации с Мамаевым побоищем.[566] Аналогичным образом в «Истории о Казанском царстве» («Казанском летописце») сообщается, что в войне с Казанью 1506 г. русские войска понесли потери «якоже и на Дону отъ Мамая».[567]

Интересно сравнить образ Мамая в русских былинах с его же образом в эпосе и фольклоре других народов. Недобрую память оставил по себе этот политический деятель и среди населения Южного Крыма — надо полагать, из-за того, что постоянно забирал отсюда воинов для своих авантюр в Поволжье, да еще и обложил население тяжелыми налогами и повинностями, чтобы возвести вокруг Солхата крепостные стены. В сохранившейся крымской легенде Мамай предстает жестоким и капризным деспотом, не испытывающим пиетета даже перед почитаемыми религиозными деятелями: в порыве ярости он убивает святого отшельника-дервиша.[568] Кстати, такой образ вполне гармонирует с образом Мамая как язычника, «поганого», столь широко распространенным в русской историографии. Выходит, что мусульмане Крыма, в свою очередь, отказывали бекляри-беку в приверженности к «истинной вере» и тоже видели в нем язычника!