Левиафан и Либерафан. Детектор патриотизма - Юрий Поляков

— Ну, естественно, любой юбилей предполагает какой-то смотр достижений, скажем так. Хотя что-то просто совпало. Премьера моей новой пьесы «Как боги» во МХАТЕ им. Горького у Дорониной планировалась на конец прошлого сезона… Фильм «Грибной царь» Михаил Мамедов снял года 4 или 5 назад. Но там была какая-то чисто юридическая закавыка, вот только сейчас лента попала на экран. И я, конечно, благодарен каналу «Доверие», что они его показали. На канале «Культура» покажут еще раз фильм «Козленок в молоке», который поставил Кирилл Мозгалевский. Может быть, что-то еще покажут. По моим книгам ведь снято много фильмов, практически все мои вещи экранизированы. Сейчас вот веду переговоры об экранизации «Гипсового трубача». И спектаклей тоже много идет — только в Москве шесть.

— А по России?

— Думаю, где-то в 35–40 театрах. Это много. Я могу сказать без ложной скромности, что никого из современных драматургов так не ставят. Тем паче, на большой сцене.

— Вы всегда любили в прежние годы по провинции ездить…

— А я и сейчас езжу. Вот мы с женой Натальей посмотрели «Как боги» в Туле, в Белгороде, во Владикавказе, в Ереване, в Пензе. Побывали в Венгрии, они поставили «Хомо эректус» — очень смеялись венгры. МХАТ свозил «Грибного царя» в Китай. И там был смешной разговор. Вообще в Китае я весь переведен, меня там любят.

— Почему?

— Им интересно то, что я пишу. Там много китайцев, которые по-русски говорят, которые учились у нас — они подходят и говорят: какие вы счастливые, у вас со сцены можно говорить о коррупции, о злоупотреблении властью, можно критиковать власть, можно иронизировать, смеяться даже над ней, сердечной. Я спрашиваю — а у вас нельзя? Нет, отвечают, нельзя. Зато у вас, говорю, коррупционеров расстреливают! — Улыбаются и кивают: «Да, расстреливают, но со сцены нельзя…»

— Какие, Юрий, у вас смешные разговоры.

— А жизнь вообще — штука смешная. Если бы не смерть в конце…

— А сами себе на юбилей вы что подарили?

— Скорее — читателям. 13 ноября издательство АСТ представит первый том моего десятитомного собрания сочинений, которое будет выходить в течение трех лет. Выходит сборник моих пьес «Как боги» — семь пьес о любви. Заканчиваю новую пьесу для Театра сатиры. И еще — новый роман, который выйдет в будущем году в издательстве АСТ и в сокращении в двух номерах журнала «Москва». Роман, я думаю, вы прочитаете с особым интересом.

— О чем он?

— Как всегда, о человеческих отношениях, о любви… Но действие происходит в журналистской среде. Меня интересует судьба журналиста, который в конце 1970-х — в начале 1980-х пошел в поход за правдой, за честным словом — и где он оказался сейчас?

Но события происходят в двух временных пластах. Это 1988-й — разгар перестройки и сегодняшний день. И вообще это роман о перестройке. Эта эпоха литературой не отражена по-настоящему. Говорить о перестройке во время самой перестройки было не просто. Мы написали с Евгением Габриловичем, классиком советского кино, сценарий о перестройке в 1987 году. И на Мосфильме его тогда закрыли. Потому что наш прогноз о том, что происходит в обществе и чем все закончится, был неутешительный, хотя абсолютно точный — все потом подтвердилось.

— Так вы все знали?

— Нет, это нас художественная логика к этому привела. Мы ничего не знали. Главную роль должна была играть Ирина Муравьева, а снимать — ее покойный муж Леонид Эйдлин. Но четвертое объединение Мосфильма под управлением В. Наумова, смелого, когда надо Сталина в Тегеране застрелить, просто испугалось, вышел большой скандал, нас обвинили в подкопе под перестройку… Габрилович был потрясен до основанья и больше не написал ни одного сценария. Я, молодой и жизнерадостный, оправился и пошел дальше, поняв: когда люди бьются за свою свободу слова, они попирают чужую свободу слова. Как преодолеть это противоречие, не знаю… Может соображу, пока буду ждать следующего юбилея, о котором, я надеюсь, мы поговорим, если даст Бог…

«Да, мои герои чем-то похожи на меня. Но и Мастер был чем-то похож на Булгакова»

Известный писатель земли русской. Юрия Полякова можно не любить, в корне не соглашаться с его высказываниями, но талант… Честно скажу, всегда получаю почти физическое удовольствие от его литературы. А самая главная его черта — удивительное чувство времени, что прошлого, советского, что сейчас. Как ни относись к его всегда спорной публицистике, но в своих книгах Поляков не врет. Никогда. Сегодня Юрию Михайловичу исполняется 60 лет!

— Юрий Михайлович, давайте подведем промежуточные итоги. Вы известный писатель, драматург, ваши пьесы идут во многих странах, тиражи хорошие, главный редактор известной литературной газеты, доверенное лицо Путина… Жизнь удалась?

— Скорее да, чем нет. Я хотел стать писателем, я и стал писателем, я хотел стать драматургом, я стал им. Не могу сказать, что хотел стать главным редактором, но когда предложение поступило, то стал и редактором. Сделал с единомышленниками именно такую газету, которой мне не хватало в 90-е годы. Но, заметьте, я не говорю — удалась, а скорее да, чем нет. Например, я всю жизнь хотел выучить в совершенстве английский язык. Я его так и не выучил — в совершенстве. Видимо, у меня слишком много места в голове занято литературой и общественной деятельностью, а изучение языков требует некоего мозгового вакуума.

— Ну, тогда про общественную деятельность. Как часто в жизни вы меняли свои взгляды? Есть выражение, что не меняются только дураки. И другое выражение, что менять взгляды можно, но только один раз.

— Мои взгляды претерпевали определенные изменения, они корректировались, они уточнялись, приобретали нюансы. Но кардинально я свои взгляды никогда не менял. Я был воспитан как советский человек. Для советского человека всегда было свойственно сверхценное отношение к государству. Оно у меня осталось. Если взять мою публицистику 90-х годов, когда я был в жесткой оппозиции к той власти, то там моя постоянная тема — забота о восстановлении разрушенного государства.

— А почему вы не говорите о том, что вы писали в 80-е, когда вы, извините, разрушали государство?

— Это неправильная постановка вопроса. У меня, кстати, на эту тему есть эссе довольно смешное «Как я был колебателем основ». Дело в том, что я по профессии писатель. А писатель, который не обладает социальной чувствительностью и не видит недостатков общества, не интересен, тогда он плохой писатель. Понятно, что советская система была в кризисе, и любой объективный писатель, особенно с сатирическим уклоном, как я, не мог этого не заметить. Но я хотел рассказать о плохом, чтобы стало лучше. Например, когда я писал «Сто дней до приказа», показывал дедовщину, что вообще было закрытой темой, я никогда не призывал упразднить армию из-за того, что там есть дедовщина. Помню, в году 91-м меня пригласил в свою передачу Познер, шла речь об армии. Участники начали ее громить: мол, не нужна, разогнать… А я стал за неё заступаться. Познер вдруг говорит: «Как же так, вы же написали „Сто дней до приказа“?» И что? Куприн написал «Поединок», но он же не призывал к поражению России в германской войне. То же самое и с комсомолом. Мне не нравилось «обаппарачивание» комсомола, не нравились молодые функционеры, для которых главным была, прежде всего, карьера, личное благосостояние. Кстати, я правильно их проинтуичил, многие из них стали миллионерами. Но я никогда и нигде не говорил, что в нашей сверхцентрализованной стране не нужна государственная молодежная организация. Я считаю, что советский проект вполне был реформируем. Его можно было модернизировать, не разрушая. Это как реконструируют завод, не прекращая выпуска продукции. А мы взорвали завод.

— То есть, если бы Андропов прожил ещё лет пятнадцать, а Горбачев вообще бы не пришел к власти, то тогда…

— Я думаю, ничего бы не развалилось, если бы генеральным секретарем стал, например, Романов, военный системщик. В чем беда Горбачева? Он гуманитарий. Как я, например. У него мысль за языком не поспевает. Поставьте меня руководить экономикой, я всё развалю. Тут нужен системный человек.

— Но тогда бы ни в армии не произошло никаких гуманитарных реформ, о чем вы писали, ни в комсомоле. Всё бы заморозилось, и система просуществовала бы не шесть лет, как при Горбачеве, а, скажем пятьдесят, но потом все равно бы рухнула.