Взгляд василиска - MAKC MAX

   Ведь что получалось. Его, кабинетного ученого пятидесяти двух лет от роду, внезапно арестовывают поздно ночью, после длинного и трудного дня, после обильной выпивки, привозят на эту их гребаную баржу, бьют - впрочем, бить начали еще раньше - накачивают наркотиками, применяют к нему электрошок, а он после этого (спустя сутки, без сна и пищи), выламывает руками стальную трубу, переплывает студеную Неву, и спустя каких-то четыре-пять часов оказывается способен еще и девушку невинности лишить!

   При воспоминании о той ночи даже в жар бросило, и сердце зачастило, а потом сразу как-то - скачком - память без паузы и подготовки перебросила его во вчерашний вечер, и Реутов снова оказался с Полиной в сауне ... и почувствовал, что краснеет.

   - Мы вчера перестарались, кажется, - со смущенной улыбкой сказала Полина, а он слушал и не слышал, совершенно завороженный зрелищем нагой красавицы, по белой коже которой - впрочем, от жара она тогда стала розовой - струился пот.

   - Извини, - сказал он, с трудом отрывая взгляд от ее груди. - Я же не знал ...

   - И хорошо, что не знал. Я красивая?

   - Ты? Ты ...

   Но договорить он не успел, потому что Полина вдруг плавно опустилась перед ним на колени и ...

   "Господи!"- Реутов вскочил из кресла перед только что включившимся терминалом и опрометью бросился из кабинета вниз, стараясь, впрочем не шуметь, чтобы не перебудить весь дом.

   А внизу, в зале, горел свет, и за столом, один на один с бутылкой коньяка, сидел Давид.

   - Тоже не спится? - Спросил он, кажется, ни чуть не удивляясь тому факту, что к нему посередине ночи присоединился Реутов.

   - Да, вот как-то, - ответил Вадим, сразу приходя в себя. - Проснулся ...

   - Присоединяйся, - предложил Казареев, наливая коньяк в еще одну рюмку.

   - Спасибо, - Реутов выпил коньяк одним глотком, и сам налил себе еще.

   - А ты чего не спишь? - Спросил он после того, как опрокинул в себя еще одну порцию.

   - Здоров ты пить, Вадик, - улыбнулся Давид. - У нас так не пьют, даже в армии.

   - Давид, - Реутов решил, что сейчас самое время спросить о том, что все время оставалось как бы за кадром. - А ты в каком звании в отставку вышел?

   - Бригадный генерал.

   - Ну, я где-то так и думал. Парашютист?

   - Нет, - отрицательно качнул головой Казареев. - Морская пехота. Разведка морской пехоты. Еще по одной?

   - Давай, - согласился Вадим и, достав сигареты, закурил. - А Лили?

   - Лили, - усмехнулся Давид. - Лили она ... Ладно, откровенность за откровенность. Я знаешь, почему не сплю?

   - Догадываюсь, - усмехнулся Вадим.

   - Ничего ты не догадываешься, - Давид разлил коньяк и тоже закурил.

   - Когда я ей вчера твердо сказал, что иду с вами, - сказал он после паузы. - Ну в общем, не знаю, понял ты это вчера или нет, но посольство в Новгороде это только отмазка. Для нее, что Новгород, что Ревель все едино.

   - Она не захотела отпускать тебя одного, - сказал Реутов.

   - Да.

   - Ты удивлен?

   - Да, - так же коротко ответил Давид.

   - Почему? - Впрочем, Реутов уже знал ответ.

   - Потому что, это означает ...

   - Что она тебя любит, - закончил за Давида Вадим.

   - Ты спросил, кто она, - Давид никак не прокомментировал его слова. Просто оставил, как есть.

   - Фирма, в которой я работаю, называется "Холстейн Биотекнолоджис". - Сказал он после короткой паузы, вызванной необходимостью проглотить восемьдесят граммов коньяка.

   - Холстейн? - Переспросил удивленный Казареев, естественно знавший, что такое "Холстейн Биотекнолоджис". Имя этого монстра знали даже те, кто был далек от мира фармакологии. Лекарства-то принимают все.

   - Ну, да ... - Кивнул Давид. "Три Сестры", "Большой Боров" ... Это все про нас.

   - Понятно, - протянул Вадим, пытаясь понять, какое отношение все это имеет к теме разговора.

   - Ничего тебе не понятно, - покачал головой Давид. - Холстейн уже глубокий старик, и реальными хозяевами корпорации являются его племянники Сол и Дэн. Но Сол, в основном, в дела не вмешивается, и управляет фирмой его брат Даниэль. Формально он всего лишь вице-президент, но ...

   - И какую же фамилию носят братья? - Теперь Вадим все уже понял, но всегда остается место для "Но", не так ли?

   - Бург.

   - Бург?

   - Лили дочь Даниэля Бурга.

   - Черт! - Скал Вадим.

   - Вот именно, - согласился с ним Давид.

   Глава 5. Новгород

   Василиск опасен даже на расстоянии

   Аммиан Марцеллин, Деяния

   Новгород, Русский каганат, 22 сентября 1991 года.

   1.

   Им необыкновенно, просто сказочно повезло. Когда в половине одиннадцатого утра они добрались, наконец, до Ягодного - грести пришлось долго, но хоть дождя не было, и на том спасибо - первым, кого они встретили около почты, закрытой по случаю болезни служащего, был широкоплечий не высокий мужик в старом кожаном реглане, какие носили летчики в прошлую войну.

   - Вот, ведь зараза! - Сказал мужчина, читавший вывешенное на дверях почтового отделения объявление, и повернулся к шедшему первым Вадиму. - Закрыто!

   - А когда откроется? - Спросил Вадим, еще не уловивший смысла сложившейся ситуации.

   - Так в том-то и дело, мил человек, - угрюмо объяснил заросший седой щетиной не молодой мужчина с ясными голубыми глазами на темном, обветренном лице. - В том-то и дело, что Иван Степанович, как сляжет, так может и три дня прохворать или того больше. Ну, завтра, допустим, кого-нибудь на замену пришлют, а сегодня что делать?

   - Скажите, - спросил Вадим, начавший понимать, какая неприятность вышла со всеми их чудными планами, едва ли не в самом начале пути. - А от кого здесь можно было бы позвонить?

   - А что, - вопросом на вопрос ответил человек. - Срочное что, или как?

   - Да нам, собственно, такси надо вызвать, - объяснил Вадим, досадуя на любопытного мужика.

   - А далеко собрались? - Подтверждая его худшие предположения, тут же заинтересовался мужчина.

   - До Выборга, - ответила за Вадима Полина. - Или еще куда, нам главное добраться до железнодорожной станции.

   - До чугунки, значит. В Петров собрались, извиняюсь за любопытство, или куда подальше? - Не отставал мужчина, с явным интересом рассматривая их маленькую компанию.

   - Подальше, - устало объяснил Вадим.

   - Я к чему спрашиваю, - совершенно неожиданно улыбнулся незнакомец. - На такси до Выборга, а там ведь еще и за вызов платить надо, и четверо вас, никак не меньше двух сотен выйдет, а как бы и поболее. Да билеты на поезд, да ждать ...

   - Есть предложения? - Сразу же сообразил к чему клонит мужик Вадим.

   - Как не быть, - хитро усмехнулся тот. - Если у вас, конечно, пятьсот рубликов найдется.

   - Самолет? - С явным интересом спросил Давид.

   - А то! - Во весь рот улыбнулся мужчина. - Амфибия у меня, "Лавочкин".

   - Четырехсотый? - Оказывается, Полина разбиралась еще и в самолетах.

   - Не, "триста третий", но вам же, я так понимаю, не в Мурманск лететь.

   - В Новгород, - решительно сказал Вадим. - И четыреста рублей, по моему мнению, красная цена.

   В результате, сошлись на четырехстах пятидесяти, и к трем часам были в Новгороде.

   2.

   Ведь вот, как бывает. Живет себе человек, худо ли, бедно ли, но, как сложилось, так и живет. "Выстраивает" свои дни по раз и навсегда, им же самим или другими - богом или судьбой - "прописанному" сценарию. И полагает при этом ту жизнь, что имеет, единственно возможной в данных конкретных обстоятельствах. Это молодые склонны считать, что все у них впереди, а, если тебе за пятьдесят, то о будущем не хочется и думать, потому что ничего примечательного, кроме старости и смерти, впереди уже не ждет. И единственным решительным изменением на этом маршруте может стать одна лишь отставка, пенсия, или как там еще можно назвать смену активной фазы существования на пассивную? Однако у Ильи все складывалось теперь совсем иначе, чем сам же он спланировал, и, соответственно, считал для себя правильным и нормальным.

   Если быть искренним до конца, его уход в "отставку" не был вызван жизненной необходимостью, изменившимися обстоятельствами, или какими-нибудь иными внешними условиями. Физически он все еще был крепок. Болезней, способных изменить привычный образ жизни не имел. Смерти не боялся, пережив свою смерть так много раз и физически и психологически, что тема эта давным-давно потеряла для него остроту и актуальность. И врагов своих он не страшился, хотя их у него было, хоть отбавляй. Во-первых, потому что за долгую жизнь в подполье научился их побеждать. А, во-вторых, потому что, как и любой солдат, слишком долго находящийся на войне и не свихнувшийся при этом от постоянно существующей опасности быть убитым или захваченным в плен, что при его, Марка Греча, обстоятельствах, означало, если и не ту же смерть, то позор и жалкое прозябание в узилище, выработал в себе тот род фатализма, круто замешенного на философии киников1, который позволял ему смотреть на жизнь лишь в перспективе дня сегодняшнего, или, в крайнем случае, в рамках разворачивающейся в реальном времени конкретной операции. Однако однажды он неожиданно ощутил в себе скуку, и означать это могло только одно. Иссяк "элан"2, как называют это французы, исчезли смысл и желание продолжать то, чем он с таким всепоглощающим интересом занимался едва ли не четверть века. Место острого чувства, временами похожего на страсть к женщине, заняли рутина и тоска, и он сделал то единственное, что и следовало сделать, если ты давно уже не упертый идеалист и уж тем более не фанатик, каким Илья и не был никогда. Поэтому, едва ощутив произошедшие в нем перемены, он не колебался ни одной лишней минуты, как, впрочем, делал и все остальное в своей жизни. Решение было принято, и свою последнюю операцию он спланировал и провел так, как планировал и исполнял и все прочие, в большинстве своем гораздо более сложные и кровавые акции. И, естественно, что, "уходя в отставку", он делал именно то, что имел в виду, то есть, исчезал из одного мира, чтобы возникнуть в другом, но уже совершенно другим - во всех смыслах - человеком. "Уход от дел" предполагал полную и решительную смену, как привычного модус вивенди3, так и сложившегося за годы и годы модус операнди4.