Взгляд василиска - MAKC MAX

   - Почему ты сам не предложил мыться вместе? - А вот теперь ее тон резко изменился, и смотрела она ему прямо в глаза.

   - Потому что, - начал, было, Вадим и осекся, не зная что сказать. - Наверное, потому что постеснялся. Неудобно как-то ...

   - А мне, значит, удобно?! - Глаза ее налились золотом, предвещавшим не шуточную бурю. - Почему я все должна делать первой?

   "Вот же, мать твою, дурак!" - Получалось, что он опять что-то сделал не так.

   - Ты права, - сказал он вслух, пытаясь скрыть за улыбкой свою растерянность перед очередным фактом своей жизненной не состоятельности.

   - Я права, а ты мог бы быть и порешительней, господин казачий полковник! - Смена настроения произошла так стремительно, что Реутов едва успел сообразить, что бурю пронесло стороной.

   - Ты же еще вчера об этом подумал, - сказала Полина совсем с другой, несколько напоминающей кошачье урчание, интонацией. - Ну сознайся, подумал?

   - Да, - признался Вадим, хотя правды ради следовало отметить, что вчера ему было как-то не до того.

   - А почему, тогда, не предложил?

   - Потому что дурак.

   - Ты не дурак, - совершенно серьезным тоном сказала Полина и, подойдя к нему вплотную, посмотрела - снизу вверх - прямо в глаза. - К стати, сегодня я не смогу ... Ну, ты понимаешь ...

   - Значит, мне не померещилось. - Он и в самом деле, был удивлен. Полине ведь было двадцать три и по нынешним временам ...

   - Не померещилось. Ты удивлен?

   - Пожалуй, нет, - взяв себя в руки, серьезно ответил Реутов. - Я имею в виду, после твоего рассказа ...

   - Ты прав, - тихо, почти шепотом, сказала она, по прежнему, глядя ему в глаза. - Я так боялась стать блядью, - что характерно, она даже не споткнулась на этом бранном слове. - Что, кажется, немного перестаралась. Впрочем, я не жалею. Теперь точно нет.

   И тут, к счастью, их разговор был прерван.

   - Ну, что?! - Крикнул из дома Давид. - Как там у вас? Баня готова?

   - Еще минута! - Ответил ему Вадим и тихо, для одной только Полины, добавил. - Ты спроси Лили тихонько, а то, может быть, она все-таки будет против ...

   - Хорошо, - улыбнулась Полина и, оторвавшись от Реутова, пошла в дом.

   - Лили! - крикнула она, скрывшись за дверью. - Ты где?

   8.

   Ровно в десять Илья остановил машину около стоящей перед входом в пансион Зои и, перегнувшись через пассажирское сидение, распахнул для нее дверь. Надо сказать, что то, что она его уже ждала, Караваева приятно удивило, но вот выражение ее лица ему решительно не понравилось.

   - Что случилось? - Спросил Илья, плавно трогая машину с места.

   - Ты телевизор смотришь? - Вопросом на вопрос ответила Зоя, и Караваев услышал в ее голосе очень специфические интонации, заставившие его мгновенно насторожиться.

   - Нет, - коротко ответил он, ожидая продолжения.

   - Он в Петрове!

   - Кто он? - В принципе им надо было свернуть направо, но тогда они уже через десять минут были бы около ресторана, где он заказал столик. Однако, судя по всему, ему для начало предстояло успокаивать Зою, и поэтому Илья свернул налево.

   - Домфрон.

   - Филипп Домфрон в Петрове? - То, что сказала Зоя было совершенно невероятно, потому что Филипп де Домфрон, хозяин едва ли не всей территории Шабы, Касаи и Итуи1 и множества разбросанных по всей территории Германского и Французского Конго урановых, кобальтовых и медных рудников, был известен, как человек скрытный и не склонный к перемещениям. И Караваев уже не раз задумывался над тем, где и как ему сподручнее будет приблизиться к Князю, в Киншасе2, где находится центр его африканской империи, или в Новом Амстердаме, где он проводит обычно лето.

   #1 Шаба, Касаи и Итуи - в нашей истории провинции Бельгийского Конго и, соответственно, нынешней Демократической Республики Конго.

   #2Киншаса - столица Демократической Республики Конго.

   - Сообщили, что он прилетел для переговоров о покупке контрольного пакета товарищества "Богатырь".

   "Вот ведь настырный! Ну, оно и не плохо ..."

   - Вероника его дочь? - Спросил он, сворачивая на очередном светофоре.

   - Его, я ...

   - Молчи, - сказал Илья. - Меня все это не касается. Захочешь, расскажешь, не захочешь, не обижусь. А теперь слушай меня внимательно. О том, что было, забудь. Об этом гавнюке тоже. Он теперь моя забота. Ты меня понимаешь?

   - Понимаю, - кивнула Зоя. - Но ты не знаешь, какой он человек. Он способен на такое ...

   - Да, знаю я все, - усмехнулся Илья. - И какой он крутой знаю. А вот он не знает, с кем связался.

   "И хорошо, что не знает, - подумал он. - Легче будет справиться".

   - Забудь, - сказал он вслух. - Забудь совсем. Завтра переезжай на новую квартиру, покупай машину, и ни о чем не думай. В Петрове семь миллионов жителей, так что найти вас будет совсем не просто. А я пока постараюсь сделать так, чтобы никто вас и не искал.

   - Но ведь один раз нашли. - Возразила Зоя, однако голос ее звучал куда, как ровнее, чем раньше.

   - Это другая история, - объяснил Илья, снова выезжая на улицу, где располагался ее пансион. - Тогда нас просто сдали. Ну, вот и твой пансион.

   - А разве мы не идем в ресторан? - неожиданно спросила Зоя, когда он уже начал притормаживать.

   - Я подумал ...

   - Ты зря так подумал, Илья! - Твердо сказала Зоя, не дав ему завершить фразы. - Вероника уже спит, а Рита согласилась побыть с ней до утра ...

   9.

   Вадим проснулся, когда до рассвета было еще далеко. Впрочем, будет ли при такой погоде рассвет, являлось вопросом, на который у него не было положительного ответа. Однако по внутреннему ощущению, сейчас все еще должна была быть ночь. За окном мрак кромешный - только мотаются на ветру, как неприкаянные души, черные на черном фоне ветви березы - но дождь, начавшийся, было, вчера вечером, уже перестал.

   Часов у Реутова не было, и, соответственно, узнать, который теперь час, он не мог, но и искать в темноте часы Полины было бы полнейшей глупостью. Однако за ту минуту или две, что он бездумно пялился в темное окно, спать решительно расхотелось, зато захотелось курить. В результате, промучившись еще какое-то время в нерешительности - он боялся резким движением разбудить тихо спящую рядом с ним Полину - Вадим вылез, наконец, из под одеяла, нашел на ощупь свою одежду и, стараясь не дышать и не производить громких звуков, выскользнул за дверь. В коридоре второго этажа было темно и страшно холодно, во всяком случае по сравнению с хорошо протопленной с вечера спальней, и Реутов тут же начал одеваться.

   Завершив процедуру в рекордно короткие сроки, он с облегчением вздохнул и хотел уже спуститься вниз, но неожиданно вспомнил одну мысль, мелькнувшую у него накануне, и вместо залы отправился в кабинет покойного хозяина дома. Здесь он включил свет, закурил, плюнув на приличия, тем более, что на столе у Леонида Егоровича помещалась огромная и страшно тяжелая чугунная пепельница в виде половины раковины-жемчужницы, и сел перед терминалом. Идея, возникшая у Вадима накануне вечером, была проста до примитивности. Он решил найти других своих сослуживцев, во всяком случае тех, кого помнил, а помнил он, как ни странно, многих.

   Вообще, если разобраться, состояние, в котором он пребывал с того момента, когда к нему неожиданно - вот уж, действительно, неожиданно - пришел Марик Греч, было крайне странное. Ощущение было такое, как будто с глаз спала пелена, и он внезапно увидел мир не таким, каким привык его видеть, а таким, каким он, мир, был на самом деле. Словно действие наркоза кончилось, или в сознание после беспамятства пришел. Ведь действительно странно. С войны, как ни крути, прошло двадцать девять лет, и, не то чтобы он отрицал сам факт того, что вот, дескать, была война, и он был на этой войне. Вовсе нет. Реутов всегда это знал, и, более того, не раз и не два писал в анкетах, что с 1958 по 1962 год находился в действующей армии и принимал участие в боевых действиях в составе 2-го казачьего корпуса. Это был факт его биографии, точно так же, как и девять правительственных наград, которые он на той войне получил. Вернее, правительственными - были только восемь, девятая (на самом деле, третья по счету) - была императорской, потому что Полярной Звездой награждал самолично каган. Это была одна из не многих прерогатив, оставленных ему конституцией пятьдесят первого года.

   Однако о войне - а ведь это был, как ни крути один из самых ярких эпизодов его жизни, и длился этот "эпизод" целых четыре года - Реутов никогда почти не вспоминал, можно сказать, подсознательно игнорируя эти годы и все, что с ними было связано. И его никто не тревожил. Но и то верно, чего им было его тревожить, если он для них погиб? Но вот пришел Марик Греч, и все встало на свои места. Впрочем, не все, потому что внезапно выяснилось, что пустых мест - лакун - в этой истории гораздо больше, чем должно быть на самом деле. И, когда вчера, сразу после изучения мемориального сайта, он сказал, что ничего не помнит о последних двух годах войны, Вадим сказал правду. Сейчас он легко мог вспомнить - даже лучше, пожалуй, чем можно было ожидать по прошествии стольких лет - как его внезапно выдернули из университета на военные сборы, неожиданно обернувшиеся для Реутова ускоренными офицерскими курсами, как гоняли и шпыняли почти всю весну, а потом, буквально за две недели до начала войны, присвоили звание хорунжего и направили в 8-ю бригаду. И первый день войны, начавшийся для него тревогой в половине четвертого утра и закончившийся контузией - правда легкой - на рассвете следующего дня во время боя в горящих руинах военного городка он помнил тоже. И множество других воспоминаний, впечатлений, фактов теснилось теперь у него в голове, едва он касался мыслью тех дней. И даже эмоции, связанные с войной, которых - вот ведь диво! - у него, казалось, никогда и не было, появились вдруг, как бог из машины в греческой трагедии. Но все это только до лета шестидесятого. Июнь, может быть, июль ... А потом пустота, и следующие отчетливые воспоминания появляются только с августа шестьдесят третьего, когда, выписавшись из госпиталя - выходит он лечился больше года! - Реутов приехал в Новгород поступать в Лекарскую Школу тамошнего университета. Вот школу, как по традиции называли старейший в стране медицинский факультет, Вадим помнил прекрасно, и однокурсников, и ребят с других факультетов - Лену Калинину, например, с филологического, с которой у него был короткий, но бурный роман - и, разумеется профессоров. И всю последующую свою жизнь - Псков, Тарту, Ревель, Петров - он мог воспроизвести во всех подробностях. Однако, сидя, сейчас перед нагревающимся терминалом, Реутов понял, что и в этой жизни - при всей ее прозрачности и ясности - имелось несколько крайне странных моментов, на которые он раньше просто не обращал внимания. Ну, бог с ней, с войной! В конце концов, если ему попали пулей в лоб, то последствия могли быть и хуже, чем ретроградная амнезия, хотя по-прежнему было совершенно не понятно, куда мог деться шрам на лбу и почему у него нет после такого ранения никаких выраженных неврологических симптомов? Но, ладно. Допустим. Однако совершенно не понятно, почему он ни разу не съездил, ни в Саркел, ни Итиль? Это же родина! Да и родители там жили. Но, нет. Даже на конференции, которые проходили в тех местах, не ездил. Всегда находилась какая-нибудь веская причина, обстоятельства, настроение, состояние здоровья, наконец, и он, намеченную уже, поездку отменял. Иногда и в самый последний момент. И, если уж зашел разговор о здоровье, то и тут все было как-то не так. Это Реутов только сейчас вдруг сообразил.