1001 вопрос о прошлом, настоящем и будущем России - Владимир Соловьев

Я не могу привыкнуть к тому, что молодые люди с шальными лицами стоят пикетами на улицах Москвы и никто не спросит, на какие деньги весь этот угар.

Я не могу привыкнуть к тому, что назначения на должности никак не связаны с профессиональными навыками кандидатов.

Люди возвращаются во времена советских кухонь – говорят уже не о политике, а о безнадеге. Уходит надежда, поселяется апатия.

Я не могу привыкнуть к тому, что во всем виноват Чубайс, и только Чубайс, а вот люди, два года после него занимавшиеся отраслью, ну совсем не виноваты в трагедии на Саяно-Шушенской ГЭС – ни министр, ни зам какой-нибудь, никто. Ни один человек. Два года прошло, и все равно только Чубайс.

Я не могу привыкнуть к тому, что рестораны забиты чиновниками и силовиками всех мастей, что парковки министерств похожи на выставки дорогих автомобилей, что чиновники отдыхают в самых роскошных отелях мира, что самые дорогие покупки совершают они. Что теперь даже не принято прикрывать бесстыдное богатство, природа происхождения которого не понятна только детям-дебилам.

Я не могу привыкнуть к тому, что при такой роскоши у нас по-прежнему столько брошенных детей и нищих стариков – и в этом никто не виноват.

Я не могу привыкнуть к тому, что у нас такие цены на дорожное строительство – мир над нами хохочет. А когда Ресин дает пояснения, мир закатывается уже в истерических припадках. Власть тоже слышит Ресина и находит правильный ответ – повышает нам еще и транспортный налог.

Я не могу привыкнуть к тому, что таможня сама решает, какой товар сколько стоит, потому что у нее есть план, а остальное не ее забота.

Не хочу я ко всему этому привыкать.

Люди возвращаются во времена советских кухонь – говорят уже не о политике, а о безнадеге. Уходит надежда, поселяется апатия. Я не знаю, каким бизнесом сейчас можно заниматься, – задушат. Защиты от наездов силовиков нет: только договариваться. А аппетиты у них все растут.

При этом ведь и команда у власти сильная, и, хотя ничего уже не говорится по телевидению, но не могут же они не знать и не понимать очевидных вещей. Разве хоть кто-то сомневается в том, что нельзя наполнить бездонную бочку? Сколько можно давать денег «АвтоВАЗу», если все видят, что они просто исчезают? Меняется менеджмент с очередным золотым парашютом, и под угрозой социальной нестабильности выдается очередная порция на распил? Хватит, сколько можно?

Неужели главная тема беседы прозаиков с премьером – писательские дачи? Неужели в блоге президента нет записей о происходящем в судах, да и в целом в стране, и надо обсуждать деревни будущего? Заняться больше нечем?

Что-то я устал… но очень хочется верить, что все еще можно выправить. Не рассуждать, а просто верить, что наверху люди думают не только о дне сегодняшнем. Ведь все же есть проблески, маленькие искорки надежды. Или просто очень хочется в них верить?

Иногда мне кажется, что где-то прозвучала команда и вернулись 30-е годы. Вот только идеологии как таковой пока еще нет. Ее заменяет новая форма ура-патриотизма.

Чаадаев писал о любви к Родине, которая невозможна без ненависти к самым темным страницам ее истории. У нас побеждает посыл совсем иной: мы круче всех – люблю родину, а кто вякнет против – вражина, рвать на части.

Критический взгляд исчезает, появляется опасный блеск в глазах и стремление сплотить ряды: так и до обожания власти останется недалеко – ничему история не учит. Радость от сбивания в стаи заглушает чувство стыда за собственные деяния.

Сомнения

Один из посетителей блога прислал мне письмо, в котором он спрашивал, читаю ли я комментарии к моим записям.

Читаю, хотя иногда это и непросто. Очень разные эмоциональные составляющие. Меня огорчает та легкость, с которой многие из уважаемых посетителей вешают ярлыки и выносят суждения: талантливо – бездарно, казнить – посадить, запретить – уничтожить.

Вспоминается грустная история Сократа, приговоренного демократическим большинством к смертной казни за неудобные беспокоящие беседы. Однако в истории остался Сократ, а не его судьи.

Ненависть сопровождает жизнь каждого из нас. Я регулярно читаю сообщения как у себя на блоге, так и просто в Сети, где походя меня оскорбляют, лгут, поливают грязью. Понимаю, для многих это форма самопоказа: нам, мол, сам черт не брат! Эдакая ноздревщина. С годами стал относиться спокойнее. Забавно, что при личной встрече запал у критиков куда-то исчезает.

Предвижу вопрос: а сам-то ты?! Но разве это дает право на ошибки другим? Сам я решил бороться с собственным злословием – не менять свои убеждения, но шлифовать форму.

Предвижу вопрос: а сам-то ты?! Но разве это дает право на ошибки другим? Сам я решил бороться с собственным злословием – не менять свои убеждения, но шлифовать форму. Никого не призываю к этому, но прошу задуматься: есть ли у нас право судить обо всем подряд?

Никого не призываю к этому, но прошу задуматься: есть ли у нас право судить обо всем подряд?

Я не раз задавал себе вопрос: что отличает человека от животного? Решил, что умение сомневаться.

Как мало людей способны сомневаться в собственной правоте! Единицы. Большинство убеждены, что у них есть монополия на истину, всех видят насквозь. И считают себя вправе заявить: «Да ладно, я же на самом деле понимаю, что… а вы…» Не люблю самовлюбленность.

В школе меня удивляли преподаватели, которые заявляли, что думал автор при написании романа. Откуда им ведомо, что думал и чего хотел автор, если он сам об этом не сказал?

Сомнение – редкость. У политиков отсутствует совсем. Читаю блоги Юмашевой, Чубайса и многих других и удивляюсь не только феноменальной уверенности в собственной правоте и ужасному стилю, но и полному отсутствию сомнений. Феноменальные эгоисты. Стыда за то, что сделали со страной, – ни на йоту. Им бы каяться да молиться, а они все пишут и пишут. Многие публичные люди грешат тем же. Какую только чушь не несут! Печально. Думают, что все вокруг слепые и тупые?

Необходимо постоянно сомневаться. Заставлять себя думать, анализировать, проверять и снова сомневаться.

Святые долги

2010 год важен для нашей страны в первую очередь тем, что именно в этом году мы отметили 65-летие Великой Победы. Но! Почему, когда я включаю телевизор, я вижу все, что угодно, только не передачи о нашем великом прошлом? Почему, когда такие передачи все же выходят, я смотрю их с ужасом? Всегда боюсь кадров, в которых показывают наших стариков. И меня трясет от чувства несправедливости, когда показывают ровесников наших ветеранов, воевавших с другой стороны. У меня возникает вопрос: кто победил? Почему в «Речнике» сносили дома, где, в частности, жили, если я правильно понимаю, чуть ли не 10 ветеранов Великой Отечественной? Об этом никто не думает.

Сейчас даже невозможно понять, через что прошли наши отцы и деды, наши бабушки и матери за эти четыре года войны. Когда смотришь фильмы, все-таки не можешь себе представить весь ужас того времени. Война – это, конечно, страшное испытание.

Я говорил с очень талантливым режиссером и писателем Говорухиным-младшим, который сам был тяжело ранен, потерял ногу. Так вот, он сказал, что при всем ужасе Афганистана, Чечни и других конфликтов это были по сути локальные войны, не идущие ни в какое сравнение с тем кошмаром, который был тогда, с 1941 по 1945 год. Мой друг Саша Рязанов прошел несколько современных войн, в том числе был в Афгане. И вот мы с ним разговариваем, и он мне так, между прочим: «Я тут посчитал, сколько погибло людей во Второй мировой войне. Это что же получается, по три девизии в день?» Действительно, об этом страшно подумать. Прав был Симонов, который говорил, что жизнь одного человека – трагедия, а многих – статистика.

И кто бы сейчас ни пытался пересмотреть результаты Великой Отечественной войны, и кто бы ни пытался сейчас осквернить память павших, это все бесполезно. Это больше забава для тех, кто пытается рассказывать гадости и глупости, делая вид, что открывает новую страницу истории.

И ведь воевали молодые ребята. Сейчас, когда мы смотрим фильмы, нам показывают генералов, которых играют шестидесятилетние актеры, а было ведь все не так. Как пел Цой: «Война – дело молодых». И действительно, она косила ребят, которым было восемнадцать-девятнадцать-двадцать. Которые и в жизни-то ничего не видели, но на их долю выпало тяжелейшее испытание, и они прошли его с честью.

Мой дед был фронтовым разведчиком и не вернулся из-за линии фронта. Второй дед, к счастью, прошел всю войну – вся грудь в орденах. Он об этом мало рассказывал. Это человек другого поколения. Но он дошел до Берлина, и в Берлине занимался эвакуацией авиационной техники, в звании подполковника.

И кто бы сейчас ни пытался пересмотреть результаты Великой Отечественной войны, и кто бы ни пытался сейчас осквернить память павших, это все бесполезно. Это больше забава для тех, кто пытается рассказывать гадости и глупости, делая вид, что открывает новую страницу истории.