Книга воды - Эдуард Лимонов

В пироговские бани я ходил всего несколько раз. Старая мне, как я уже сказал, нравилась много более. Белое выцветшее дерево, — если подбросить пироговских трав на раскаленные камни, идет в воздух духовитый запах. Баней занимался обыкновенно наш «следопыт», «Кожаный Чулок», Нетти Бампо — Витька Золотарев. В легких плавочках, сухой, тонкий, он растапливал по-особому — комбинировал сухие с сырыми, таскал воду, колдовал, но зато и парился много дольше других. В конце сентября, когда настало время ему уезжать, он ежедневно топил новую баню, как будто хотел напариться надолго впрок. На всю смерть вперед. Я над ним подшучивал. Он отшучивался, говорил, что, сидя в бане, медитирует. Простой вполне мужик, он воспитался в среде «Уймонской долины». Это если выехать из села Усть-Коксы и ехать по тракту на восток, то — села Верхний Уймон, Нижний Уймон и еще несколько сел. Там замечательная, бродящая все время среда, — заселяют их староверы и рериховцы. Великий исследователь Востока, шпион ГПУ, художник, философ, изобретатель религии Николай Рерих жил некоторое время в Нижнем Уймоне и оставил там после себя мастерскую и штук двадцать картин. С тридцатых годов Уймонская долина — место паломничества рериховцев. А староверы бежали на Алтай испокон веков. Их земля обетованная — Беловодье — находится именно здесь, в Алтае. Ниже, если следовать туристским маршрутом к горе Белухе, самой высокой вершине Алтая, там в горах и таится Беловодье, в притоках Катуни есть речки Белые. Уймонская же долина по нынешним стандартам совсем не захолустье, туда из села Усть-Коксы ведет довольно хорошая дорога. Староверы враждовали с рериховцами, дискутировали, особая сектантская жизнь кипела в Уймонской долине, как в средневековой Европе. Бога истинного там поминали по сотне раз в день, но каждый понимал под истинным своего. В 60-е годы туда же за опиумным маком и дурью стали ездить первые советские хиппи. Кое-кто предпочел поселиться там. В результате Уймонская долина всегда находилась под пристальным вниманием КГБ. Золотарев же, следопыт и проводник туристских групп, конечно, знал свою Уймонскую долину как свои пять пальцев, знал и Беловодье, ибо водил к горе Белухе и на гору Белуху туристов. Вот такой человек сидел в бане и медитировал.

Он любил порассуждать об «энергетике». Мне он сообщил, что у меня «мощная энергетика». «Дух в тебе присутствует», — признал он после недели или двух совместной жизни в Алтае. Он лечил простых людей в Барнауле и лечил алтайцев, думаю, убеждением. Нехитрым мужичьим умом он схватывал какие-то простые факты о человеке и с помощью их излечивал. Думаю, пациентам он внушал именно «энергетику», о которой любил бестолково порассуждать. Энергетику — слабым и жалким.

Он выходил из новой бани господина Пирогова, садился на помост у стенки, спиной к банному срубу, в позе лотоса. Простой человек без определенных занятий — в городе, в горах и лесах он был энциклопедией знаний о горах и лесах. Он принюхивался, останавливался, срывал растение, тер его, думал, на мгновение застывал. Пусть он так и сидит там у бани господина Пирогова на солнышке, в позе лотоса, наш Витек, убитый за национал-большевистские интересы. Нет, там никогда, даже в жарком сне после обеда, не будут сидеть у господина Пирогова, переваривая его травы, вышедшие из бани клиенты. Под кружевными зонтиками на железных дачных стульях. Нет, Семен Александрович, там только Витек убиенный будет сидеть в позе лотоса да алтайцы бочком на лошаденках с карабинами за плечами проезжать вдаль.

Баня в Лефортовской крепости

Действо происходит по четвергам. Просовывается в окошко голова, видна военная рубашка и погоны.

— Через 15 минут баня. Собирайтесь.

Бужу всегда спящего Мишку.

— Михаил, вставай, баня! — Доскрипев зубами последнюю трель, он с ужасом открывает глаза, лежит. Закрывает глаза.

— Баня!

Мишка — молодой бандит — живет по понятиям, тоскует о тюрьме «Матросская тишина», где он был важным человеком в камере, здесь ему тошно. Он спит до обеда. По ночам он, правда, читает. Но проспать 16 часов для него не проблема. У него статьи 222 и 209 — бандитизм, и это будет его вторая ходка. Судить его будут военным судом, так как один из его подельников — эфэсбэшник.

Мишка встает. Мы молча срываем с кроватей простыни, наволочки. Укладываем каждый в свой пакет мыло и мелкую постирушку. Аккуратный Мишка берет с собой вторую пару обуви для душа, чтобы не ступать по полу босиком. В элитарной тюрьме Лефортово, конечно, тоже можно подхватить грибок, но у нас здесь сотни полторы заключенных, а не семь тысяч, как на Матроске. Я не беру второй обуви. Даже пакет у меня появился недавно. Долгое время я ходил с одной мыльницей.

Открывают дверь. Мы уже стоим, я обычно впереди. Под левой рукой у меня постельное белье, руки за спиной, сжимаю пакет. В пакете мыло, шампунь, грязные трусы — стирать. Шаги под взглядом полудюжины персонала отеля «Лефортово», весь персонал с погонами и в форме. У ближайшей двери поворачиваемся лицом к стене, пока наш конвоир отворяет дверь и выясняет обстановку, нет ли на нашем пути зэка с конвоиром. Таковых нет.

— Проходим, — бурчит наш конвоир.

Мы проходим. У двери в баню наш конвоир звонит. Там прячут всех зэков, если какие окажутся в предбаннике, затем отворяют дверь. Ведут нас прямиком в одну из раздевалок. Раздевалка — тоже камера, есть железная дверь, глазок. Там есть деревянное возвышение — положить вещи или сесть. Крючков нет — не положено. Заботящийся о своих ногах Мишка расстилает одну из своих простыней. Раздевается.

Мишка порицает меня за поспешность.

— Куда ты всегда спешишь? На зоне тебя будут бить сокамерники. Запомни: в тюрьме торопиться некуда.

Я оправдываюсь:

— Мишель, я не умею медленно.

В этот момент обычно появляется конвоир, и Мишке приходится торопиться. Мы шагаем в душевую. По дороге я хватаю из таза казенную одноразовую мочалку, волокна пеньки сшиты кое-как в двух местах лентами. В душевой три душа, три резиновых коврика и одна лавка в углу. Температуру воды для заключенных регулируют снаружи. Одну для всех устанавливают. В железной двери — глазок.

Соседей бывает слышно редко. Когда внутри банного помещения или у дверей его вместе с солдатами стоит женщина в белом халате, — это верный знак того, что где-то банятся рядом голые зэчки. Но отель «Лефортово» задуман так, чтобы ты никого, кроме сокамерников и персонала отеля, не встречал никогда. Мишка мой второй сокамерник за три месяца. Только его и Леху я и знаю. Во вчерашней «Московской правде» сказано, что в г. Ставрополе открылся процесс над пятью жителями Карачаево-Черкессии по поводу причастности их ко взрывам в Москве. Один из них Тайкан Французов. Мой бывший сокамерник Леха, до того как его посадили со мной, закошмарил, то есть запугал Французова до того, что наутро тот написал чистосердечное признание — «чистуху».

Мы вступаем в душевую, где льет из трех душей вода. Кладем свои пакеты и начинаем быстро настирывать вещи. Я свои быстро намыливаю и в таком состоянии швыряю на лавку — пусть трусы и носки поест мылом. А сам я принимаюсь за себя — намыливаю мочалку, натираюсь, мою голову. Главное — заранее совершить хотя бы минимальную мойку, вдруг оторвут от мытья и вернут в камеру. Пока еще такого никогда не случалось, но почему-то я всегда готов к такому повороту событий. У Мишки на левой стороне груди — бледно-синий дракон. Ему выкалывали в тюрьме, потому бледный. У меня на левом предплечье — густая, темная граната «лимонка», потому что татуировщик Феллини колол мне мою на воле. После этого татуировщик наш пару раз садился. Один раз я сам, помню, объявил на партийном собрании, — скидывайтесь на дачку татуировщику! У Мишки в член вживлен шарик. На тюрьме это часто делают. У меня шарика нет. Мы моем члены, для приличия отвернувшись друг от друга. Мишке — 24 года, мне — 58, когда я ночью храплю, он говорит мне: «Эдик! Перевернись!» «На тюрьме возраста нет, — учил меня кромешник Лешка, — на тюрьме до 70 лет пацан». Так что мы моемся с Мишкой, два пацана.

Один раз, когда мы входили, Мишка шел впереди, в душ, веселый солдат банщик кинул Мишке: «Ты что же веник-то не берешь! Вон «профессор» веник подхватил», — из чего я понял, что получил уже от персонала кликуху «профессор».

Когда персонал торопится, тот же солдат может появиться, отворив двери, уже через четверть часа: «Идем, ребята?» Мишка обычно бубнит что-нибудь уклончивое, и солдат захлопывает дверь и появляется вновь попозже. Иногда вода слишком горячая или слишком холодная, и тогда, выждав (может быть, это сделают другие, вода-то ведь на всех одна), мы начинаем стучать: «Командир! Кипяток идет!», «Старшой!» Если могут, они прибавляют температуры. Обычно могут.

Выходим. Вытираемся. В камере-раздевалке на белом кафеле — зеленые узоры. Я заметил, что две сложенные вместе плитки образуют букву Ф. «Фашизм» или «фашист», думаю я. Мишка опять предлагает мне не торопиться. Появляется солдат: «Белье?» «Два полных комплекта», — отвечает или Мишка, или я. «Наволочки?» «Большую и среднюю». Потом мы сидим и ждем. Ругается одинокий богохульник, судя по тембру голоса — старый зэк. Шлепают шлепанцами, как только умеют шлепать женщины — невидимые зэчки. Звонок. Смеются солдаты. Банные будни Лефортовской крепости. Выходим. Каждый бросает свое полотенце в кучу грязных полотенец, наволочку — в кучу грязных наволочек, простыни — в кучу грязных простынь. Один из нас получает в левую руку чистое белье. Руки назад, шагаем в обратном порядке. Ключи, стук. Мы у себя в камере.