Книга воды - Эдуард Лимонов

В конце марта 1998 года, прилетев из Новосибирска, я понял, что остался без Лизы. Ее вероломная лживость стала невыносима. Я не хотел ее ни с кем делить. А она хотела себя делить. Ей именно это нравилось. 26 марта мы расстались по телефону. Под ее голосочком подкладочным фоном бубнил мужской голос. Она с кем-то была, ну и пусть будет! — сказал я себе, вызвал из Вологды девушку Василису, она помогла мне пережить потерю и уехала в Вологду.

Началась весна, и я зачастил к Манежу в сопровождении Кости. Костя неизвестно, одобрял своего вождя или нет — он не высказывался. Костян был гастарбайтер с Украины, из-под Запорожья, из города Энергодар. В прошлом строитель, мясник, актер и советский солдат, служивший в Германии. Там он спал в казарме бывшей танковой дивизии SS — «Мертвая голова». Внешность у него была недобрая: бритая голова, лицо юного Германа Геринга. Костя невозмутимо не комментировал, нравится ли ему поведение вождя; сам я, смеясь, называл свое поведение «в поисках юной шлюхи».

Тогда на меня вышло издательство «Лимбус-пресс», их представитель предложил мне написать для них новую книгу. Я попросил 10 тысяч долларов аванса и, хохоча, сообщил, что у меня есть сюжет и название. Представитель поинтересовался, какое же. «В поисках юной шлюхи». В трубке телефона некоторое время молчали. Думаю, я превзошел все их самые радужные ожидания.

Пускай в аффектированной форме, я, кстати, правильно сформулировал свое тогдашнее настроение. Я именно хотел откровенную малышку-шлюху. Расточительную и доступную, веселую и ловкую, как обезьяна, развратную и рахитичную. Но не лживую! Совместный проект с «Лимбус-пресс» тогда не получился. Мы с Костей продолжали ошиваться у Манежа. Там у меня разбегались глаза. Выбор был огромный. Целый рынок юных существ. Я думаю, что со смутной целью найти на себя покупателя они туда и приходят.

Одновременно у меня были сложные отношения с одной очаровательной дощечкой, девятнадцати лет от роду. И вот 20 июня очаровательная дощечка должна была перевезти ко мне вещи. Вечером. И надо же такому случиться, рано утром 20 июня ко мне явилась за партийным билетом девушка Настя. И все, и больше не было смысла искать юную шлюху. Зачем, когда явился ребенок. А в ребенке есть все. И юная шлюха. И святая.

Бля, как она меня волновала… как она мне нравилась! До августа мы с ней не делали этого. Все делали, кроме. Я знаю, что люди обычно думают, вот соблазнил, развратник. Это кто еще кого соблазнил. Я не знаю, что из меня сделает тюрьма, какой я из нее и когда выйду, но в 1998 году я был красивый полуседой мужик с утонченными чертами лица, со впалыми щеками, прядь падает на лоб, в таких именно и втюриваются по уши юные девушки. Редактор крутой молодежной газеты, председатель революционной партии. В кого должна влюбляться талантливая девчонка, которая, когда я ей предложил что-то купить в подарок, выбрала книгу репродукций Босха? В кого? Мы подходим друг другу идеально. И, конечно, она была диковата, ну, ясно, у нее были признаки «аутизма», она не любит людей. Она декларировала любовь к Чикатило, но все это была поза или в значительной степени поза. Она тоже хотела представиться крутой.

Мы много гуляли в то лето. Я нарушал постановление партии. Мы ходили с ней к Манежу, и она сама привела меня к фонтану «Лошади». In front of the horses[14] есть такой круглый мелкий водоемчик со струей, вот его на краю мы с ней просиживали часами: солнце и вода вокруг, в центре толпы. Все вокруг улыбались нам. Трогательная сцена: девочка-подросток, белые коленки в прорехах джинсов, розовенькие щечки, светлые прядки, и красивый утонченный папа, как музыкант, в народе говорят: как пианист… Папа гуляет с дочкой. Дочка обнимает сзади папу за шею, пытаясь опрокинуть его в водоемчик, и падает сама. Все довольны. Какая резвая девочка… Встает мокрая. Хохочет.

— Эдуард, я… хочу мороженого…

В то лето ей было 16, а выглядела она на 11 или 13. За пару лет до этого она пробовала «винт», и у нее, как сказала она, «чуть не снесло навсегда крышу».

Боже, сколько там осталось ее поз, головой вниз, вбок, волосы в воду, щеки надуты, пускает мыльные пузыри! Она носила на шее розовый флакон с мыльными пузырями! Когда мы, помню, пошли встречаться с несколькими иногородними партийцами у метро «Кропоткинская», она взяла с собой обезьянку на резинке! Локотков смутился только на мгновение. Партийцы с ужасом переглядывались. Я, правда, не стал вносить ясность в ситуацию. Может быть, это моя дочь. Дочь энергично встряхивала обезьянкой, пока мы с партийцами, облепив столик пивной, обсуждали партийные проблемы. Она сделалась тогда злой, ибо высокий столик был с нее ростом, она не могла стоять, такая маленькая, с нами на равных, вот и злилась.

Мы провели там целый сезон, у водоемчика. Вода его стекала по всем этим идиотским персонажам сказок: рыбаку и рыбке, по всей этой бронзовой дури, опрометчиво воздвигнутой у стен Кремля. Мы с ней облагородили это место… Дальше писать не стану… Остановлюсь. Мне больно… Сейчас такой жаркий июль.

Сауны и бани

Сауна в городе Лесосибирск / Красноярский край

В 1992 году, в феврале, я прилетел в Красноярск. В Красноярске меня принимал очень революционный тогда редактор «Красноярской газеты» Пащенко. Он и отправил меня вместе с красным директором Круговым в Енисейск и Лесосибирск, на автомобиле. Рослая здоровая тайга стояла по сторонам дороги. Европейский русский лес в сравнении казался больным. Лощеный мех сибирских елей, сосен со здоровой шерстью, на удивление сильное солнце, мороз — хороша была Сибирь. Машина была теплая.

В одном месте мы остановились, отъехав недалеко от Красноярска. Кругов (если я исказил его фамилию, пусть он меня простит, тут проверить негде) указал мне на некий шпиль в отдалении — знаменитая станция слежения, чудо техники. Тогда о ней много говорили. Именно тогда в угоду америкосам начали ее демонтировать. Крутов указал и отошел отлить — от дороги в снег. Вернулся, на глазах слезы. И с трехэтажной руганью на устах, то есть на губах. Оказалось, он участвовал в строительстве станции слежения. Стал ругаться и я. Иначе невозможно было высказать, что мы чувствовали. Злобу, отвращение к своей стране, к режиму, бессилие чувствовали.

Я прилетел в Сибирь в бушлатике. Правда, в немецком, там и подкладка была суконная (французский клинче), но немцы замерзли и под Москвой. На голове у меня была кепка, купленная в универмаге в Титовграде, в Черногории. Кругов дал мне шапку. В таком виде я ходил по улицам деревенского городка Енисейска, навеки оставшегося в XIX веке. Добрых две третьих города были в категории «памятник архитектуры» — деревянные дома, серые и черные от времени. Платки, шубы, шапки — как в музее. И над всем этим компактным сгустком старины — темно-синее дневное небо, густое как клей. Температура была -32 градуса. Я тогда уже год писал для «Советской России», меня знали все.

На Енисейском тракте меня посвятили в сибиряка, Кругов приказал остановить машину. Вышли в синий клей. Открыли багажник. Достали водку и замерзший в бетонную массу хлеб. Когда наливали в стаканчики — водка текла как клей. На капоте у нас был импровизированный стол.

— Ну, Эдуард Вениаминович, посвящаем тебя в сибиряки.

Я храбро влил в себя мороженый клей. Обожгло. Внезапно загудели, проходя мимо, автомобили дальнобойщиков. Заулыбались из кабин водители. Махали руками.

— Это они тебя приветствуют, Вениаминыч! Церемония в народе известная.

Уже посвященным сибиряком, я сел в теплую машину, и мы рванули в Лесосибирск. Там в Енисей впадает рядом Ангара, а по ней сплавляют основной лес. В Лесосибирске лес складируют, режут, сортируют и транспортируют к устью, на порог Северного Ледовитого. Оттуда лес везут за границу. Лес успешно конкурирует с газом, и нефтью, и алмазами как предмет русского экспорта. Лесосибирск на самом деле — как расширенный склад лесоматериалов. Мне все это показали: Ангару, склады, лес. Меня привезли на выставку местных художников, хотя такого, как я, следовало прямиком мчать в казарму или на стрельбище. Я ходил по выставке часа два, и она мне порядком поднадоела. У меня придирчивый парадоксальный вкус; что мне можно было показать такого, если я облазил все музеи и галереи Вены и Рима и галереи Парижа и нью-йоркского Сохо! Однако я не стал снобом и долго и честно разглядывал картины художников Лесосибирска.

В конце дня Кругов повез меня в сауну. Находилась она на строго охраняемой территории. Нас, во всяком случае, раза три останавливали и ориентировали. Там я понял в конце концов, что приехали мы на военно-омоно-милицейскую базу. Позднее я еще понял (уже на следующий день и по подсказкам Крутова), что голые люди, с которыми я парился, — отцы города. Кто простой отец, кто крестный, этого мне уж не дано было узнать. Идентифицировал я для себя только начальника местных милиционеров, высокого мужика в чине подполковника, впрочем, там он был голый и в простыне. Фамилия его была, если я не путаю, Петров.