Наш друг граммпластинка. Записки коллекционера - Анатолий Железный

Поделившись своим "открытием" с товарищами, Парфенов уговорил их спеть новую песню хором. Те, найдя ее очень ритмичной и напевной, охотно согласились и даже начали репетировать, однако командир роты запретил исполнять песню, найдя ее слишком пессимистичной.

Офицером царской армии Парфенов так и не стал: всего через три недели после поступления его исключили из училища как политически неблагонадежного и направили в действующую армию рядовым. С большим трудом удалось ему добиться отправки на фронт не в составе штрафной роты, а отдельно, через комендатуру Владивостока.

Оказавшись таким образом во Владивостоке, Парфенов и там сумел подтвердить свою "неблагонадежность", опубликовав в газете "Текущий день" от 1 января 1915 года свое новое стихотворение "Старый год", написанное специально под ритм и размер песни "На Сучане". Обращаясь к прошедшему 1914 году, поэт, в частности писал:

Старый год, год испытаний,Страданий год страны моей,Уйди скорей ты в мир преданийСо всей жестокостью своей.Ты взял отцов, детей любимых,У тысяч жен отнял мужей,Ты взял кормильцев у единых,Ты взял товарищей, друзей.Ты много дал стране героев,И враг теперь боится нас.Но все ж уйди и гниль устоевТы навсегда возьми у нас…

Публикация стихотворения, в котором упоминалась "гниль устоев", дорого обошлась газете: она была вынуждена прекратить свое существование, а на автора, укрывшегося под псевдонимом "П. Паромов", было заведено "дело" и объявлен розыск.

Во избежание серьезных неприятностей, Парфенов отправился на фронт и скоре был уже на передовой линии огня под Ковно. Будучи убежденным противником войны, сражался он, тем не менее, достойно и за проявленную храбрость был награжден Георгиевским крестом. Затем, после ранения, был откомандирован в Москву во Вторую школу прапорщиков. Но и в школе Парфенов остался верен своим убеждениям: едва закончился трехмесячный курс обучения, как выяснилось, что именно он является автором крамольной песни "Старый год", которую уже начали распевать в училище под все ту же мелодию парфеновской песни "На Сучане". За это автора в суточный срок выслали из Москвы в захолустный городок Наровчат Пензенской губернии для прохождения дальнейшей службы в 136-м запасном полку. Эта мера, однако, оказалась неэффективной, так как и в Наровчате, а затем и в Боброве, куда был переведен полк, Парфенов часто выступал со своими стихотворениями и песнями на вечеринках и в самодеятельных концертах. За стихотворение "Не все то золото, что блестит" ему даже пришлось провести целую неделю на гарнизонной гауптвахте.

Февральская революция застала П. С. Парфенова в Боброве. Вскоре он был отправлен на Румынский фронт. Здесь, в городке Оргееве, он вступил в ряды РСДРП, активно включился в работу солдатских комитетов, участвовал в качестве делегата во Фронтовом съезде в Одессе. В июне 1917 года в одном из боев Парфенов был серьезно контужен разрывом снаряда и направлен на излечение к своим родным на Алтай.

Подлечившись, он вновь участвует в революционной работе. Его избирают председателем Пеньковского волостного исполкома, а затем делегируют от Славгородского уезда на Второй съезд Советов. Как и все участники съезда, Парфенов принимает участие в боях против войск Краснова и Керенского под Гатчиной. А после возвращения на родину его избирают членом Алтайского губисполкома и назначают заведующим отделом Наробраза. Во время вооруженного выступления чехословаков и белогвардейцев Парфенов командует полком имени Карла Маркса, затем служит инспектором строевой части штаба Алтайского фронта.

Вскоре белым удалось захватить на время власть в Барнауле. Парфенов был схвачен и 22 октября 1918 года приговорен к смертной казни. Чудом избежав смерти, тяжело раненый, попадает он в больницу. Во время лечения его нелегально посещает земляк и товарищ Ефим Мамонтов, который, скрываясь от мобилизации в белую армию, как раз в это время был занят организацией своего первого партизанского отряда. Зная литературный дар своего друга, Мамонтов предложил Парфенову составить текст прокламации, которую предполагалось распространить среди населения и колчаковских солдат.

— Мы хотим объявить партизанскую войну колчаковщине, — разъяснял задачу Ефим Мамонтов.

С энтузиазмом принялся Парфенов за работу. Однако ясный и доходчивый текст прокламации все никак не получался: все время сами собой возникали непрошенные рифмы. И тогда, доверившись своей поэтической натуре, он написал песню под все ту же сучанскую мелодию и ритм. Было это в феврале 1919 года. В песне, названной автором "Наше знамя", были, в частности, такие строки:

Мы, землеробы, будем вольноВ родной Сибири нашей жить.И не дадим свое привольеНи отменить, ни изменить…Колчак теперь зовет японцевНас на лопатки положить,Но тоже им под нашим солнцемПридется скоро отступить.

Несмотря на некоторое литературное несовершенство, песня была чрезвычайно актуальной по содержанию и ее горячо одобрил писатель А. А. Новиков-Прибой, который как раз в это время был в Барнауле. Ефим Мамонтов тоже согласился, что песня будет агитировать, пожалуй, лучше любой прокламации.

Песню "Наше знамя", подписанную псевдонимом Петр Алтайский, тайно размножил на полковом шапирографе[18] прапорщик Савинов (бывший учитель), а стрелочник железнодорожной станции Барнаул С. П. Кузьмин стал распространять листовки с песней по колчаковским воинским эшелонам. Среди белых солдат было очень много насильно мобилизованных и поэтому текст песни часто встречал горячее сочувствие и понимание.

Вскоре песня "Наше знамя" так широко распространилась по всей Сибири, что ее знали не только солдаты колчаковской армии, но и многочисленные партизанские отряды, организованные Ефимом Мамонтовым. Пели ее даже в отдаленной от Алтая енисейской партизанской армии Василия Яковенко.

Когда в марте 1920 года колчаковские войска были окончательно разгромлены и был освобожден Владивосток, Петр Парфенов, выступая от имени Алтайских партизан на торжественном заседании в Народном доме, завершил свою речь несколько необычно: он запел свою песню "Наше знамя". И тут оказалось, что и мелодия, и текст песни очень хорошо знакомы всем, кто был в зале. "Поэтому при поддержке всей аудитории моя песня была дважды пропета с исключительно сильным, созвучным и неповторимым исполнением тысячью красноармейских, партизанских и рабочих голосов", — вспоминал впоследствии П. С. Парфенов.

Через несколько дней редакция областной партийной газеты "Красное знамя", а затем и Реввоенсовет, возглавляемый Сергеем Лазо, поручили Парфенову переделать текст популярной песни в соответствии с текущими событиями либо написать другой, сохранив непременно знакомую всем мелодию.

— Не забудьте только отметить, товарищ поэт, как мы семь дней и шесть ночей дрались с объединенными силами японцев, американцев, англичан, чехословаков и белогвардейцев под Спасском в июле 1918 года, как мы шли на них штурмом, — напутствовали его члены Реввоенсовета.

Это были дни побед Красной Армии и партизанских отрядов. Интервенты спешно эвакуировали свои потрепанные войска, а отряд нижнеамурских партизан нанес сильное поражение японцам в Николаевске-на-Амуре. Гражданская война, казалось, заканчивалась. Все эти обстоятельства и послужили тем вдохновляющим фактором, который руководил П. С. Парфеновым, когда он в один из воскресных мартовских дней 1920 года написал новый текст к мелодии своей прежней песни "Наше знамя":

По долинам, по загорьямШли дивизии вперед,Чтобы с боем взять Приморье —Белой армии оплот.Чтобы выгнать интервентовЗа рубеж родной страныИ не гнуть пред их агентомТрудовой своей спины.Становились под знамена,Создавали ратный станУдалые эскадроныПриамурских партизан.Этих дней не смолкнет слава,Не забудут никогда,Как лихая наша лаваЗанимала города.Сохранятся, точно в сказке,Вековые будто пни,Штурмовые ночи Спасска,Николаевские дни.Как мы гнали интервентов,Как громили мы господИ на Тихом океанеСвой закончили поход.

Командующий Красной Армией Приморского края А. А. Краковецкий, которому Парфенов показал свою новую песню, названную им "Партизанский гимн", а затем и сотрудник литературного отдела газеты "Дальневосточное обозрение" К. А. Харнский забраковали некоторые куплеты. Признав их критику правильной, Парфенов переделал два явно неудачных куплета песни — четвертый и пятый: