Игра на выживание - Максим Кораблев

В голову Роберта ворвалось совершенно ненужное озарение – он цельной картиной представил себе, как эти боевые слизни сокрушали забор вокруг хуторка, растаскивали бревна дома, ловили обезумевших от ужаса людей и собак, как пули с чавканьем тонули в студенистой массе, бессильные причинить малейший вред этим монструозным улиткам. Когда слаженный огонь автоматов выкосил целую шеренгу в атакующих порядках аборигенов и те стали прятаться за кочками, кустами и полузатопленными древесными стволами, землянам пришлось узнать еще об одной способности, доступной боевым слизням, о которой понятия не имели карфагенские слоны и сам Ганнибал.

Все спрутоподобные туши вмиг замерли, и Роберт не успел разглядеть и понять, управляются ли они одним из аборигенов, или это чисто стихийная сила. Тусклые серые раковины на их спинах стали разгораться изнутри зелеными, синими и желтыми огнями. Цвета были смазанные, глухие, словно бы огни горели под слоем темной воды. Щупальца, вздымая болотную грязь, метнулись вверх, дергаясь, извиваясь и переплетаясь в неистовом танце. Над болотом стал набирать силу низкий хриплый вой, шедший словно бы из глубин земли. Он давил на уши, точно звук реактивных самолетов, бил прямо в мозг, заставляя глаза вылезать из орбит.

Повалились на землю люди, побросав оружие и сжимая руками уши, разевая черные провалы ртов в неслышном крике боли. Вой был совершенно невыносимым. Чтобы сделать хоть что-нибудь, Роберт поднялся во весь рост, дико крича, чувствуя, как в его мозгу расцветает оранжевый цветок взрыва, сродни тому, что стер с лица Земли Хиросиму. Собственный крик позволил ему противостоять адскому грохоту. Поднявшись и не переставая кричать, он принялся навинчивать на автоматный ствол гранату.

В тот миг он представлял собой идеальную мишень для костяных дротиков, однако аборигены боялись пробуждающейся силы своих грозных союзников не меньше, чем люди. Они вжимались в болотную жижу, вереща и завывая, не делая ни малейших попыток метать стрелы. Они могли бы одним броском преодолеть короткое расстояние до колонистов и раздавить их своей массой, но они смертельно боялись звуков, издаваемых слизнями, и грозных огней, которые рождались внутри панцирей.

Роберт еле держался на трясущихся от дикого напряжения ногах. Ему чудилось, что он, словно Атлант, держит на плечах небесную твердь. Одеревенелые руки с трудом выполняли знакомую нехитрую работу. Винтовочная граната чуть не выпала на землю, когда надсадный вой перерос в рев, который клокотал вокруг, словно океанские волны, затягивая слабеющий разум человека в воронку боли. Роберту хотелось исчезнуть из этого мира, от этих развалин и кучки перепуганных людишек, занятых непонятной суетной деятельностью, и бежать, бежать, бежать…

Кацап, с трудом подняв бледное и напряженное лицо, увидел, что командир мучительно медленно переключает рычажок автомата на одиночную стрельбу, откидывает приклад, становится на корточки, упирая приклад в землю, зачем-то поглаживая зеленый цилиндр гранаты – и все это с идиотической блаженной улыбкой, неприятно исказившей его скупое на мимику лицо. Шлем с его головы упал. Из левого уха текла блестящая алая струйка. А кругом ревел и бушевал грохот, поднятый чудовищными слизнями. Шум перешел уже болевой порог и оставил после себя только тупую боль в голове и ровный, словно гранитная стена, фон, сквозь который не могла пробиться ни единая мысль, ни единый другой звук.

Роберт замер, словно бы действительно видел приятное сновидение. Воронка серой мучительной боли и глухие разрывы в голове отступили, оставив лишь легкое беспокойство и скованность в членах, словно бы забывших, что миг назад они совершали какую-то чрезвычайно важную деятельность. Перед внутренним взором человека колыхались безмятежные волны далекого Карибского моря, слышалась тихая музыка, мелькали смуглые гибкие фигуры в ритмичном танце, какие-то дурацкие пальмы и фонтаны.

На болоте же темные туши слизней наливались грозными огнями всех цветов, от панцирей некоторых валили искры. Кацап, борясь с болью и не переставая кричать, потянулся к автомату.

И вдруг шум стих. Слизни сияли так, что сине-зелено-желтые круги огня, которые отбрасывали их панцири, метались по болоту. Теперь они дрожали, беззвучно и яростно, щупальца опали и слабо шевелились в ряске. Тогда стали подниматься двуногие. Они двигались не торопясь, словно бы прекрасно зная, что враги парализованы жутким ревом. Цепи удивительно безобразных силуэтов, все больше густея, двинулись к хутору. Еще ни одна стрела не вспорола воздух, ни один выстрел не прогремел…

Люди со стонами возились на земле, слепо шаря руками вокруг в поисках оружия, трясли головами, терли уши, моргая красными, ничего не видящими глазами. Только Кацап поднялся на одно колено, дрожащими руками перезаряжая автомат и глядя, как улыбается Роберт, окаменевший на середине действия. А дикари уже бросились вперед, хрипло рыча. Полетели первые дротики.

А на Роберта навалился кошмар. Если бы он мог оглядеться вокруг, он увидел бы в нескольких сотнях метров от себя фигуру вожака безобразного народа, который вперился в него угольками яростно горящих глаз. Из этой волчьей, низколобой башки исходил и впивался в самую сердцевину существа жертвы поток концентрированного страха, парализующего волю. Подобный поток мог пленить крупного оленя, заставить того испуганным храпом выдать охотникам место своего расположения; мог заставить птицу потерять контроль над взмахами крыльев и упасть едва не в самую пасть вожака… Но чаще всего он использовался на войне. Когда одних только стрел, дубин, когтей и клыков было недостаточно, чтобы сломить сопротивление неприятеля, в ход шла конденсированная ненависть и страх целого племени.

Сейчас, после того как психика человека оказалась отключенной, контуженной после атаки слизней, вожак вторгся в мысли своего врага, стремясь сломить, запугать, согнуть его.

Но Роберт всего этого не знал и не видел. Он стоял на коленях, держа готовый к выстрелу автомат, уперев его в землю прикладом, и стремился побороть приступ дикого, беспричинного ужаса.

Боль от рева отхлынула, уступив место темным волнам, которые вожак всколыхнул с самой глубины души человека, с того дна, куда за тысячи и тысячи лет цивилизации не заглядывали лучи сознания. В первобытные страхи, утерянные рефлексы, обрывки общевидовых воспоминаний – туда была направлена животная воля вожака, оживляя призраки.

Цепенящий ужас искал Роберта повсюду. Для него не существовали больше ни хутор, ни реальность боя, ни доверившиеся ему люди. Хлопали кожистые крылья в ночи, шептали бесплотные губы, холод сковал кости перед бесформенным сгустком злобы, что искала его теплую кровь, жаждала изорвать плоть, расщепить кости и высосать мозг.

Сквозь пелену бессознательного и оттого непобедимого страха Роберт услышал далекие звуки стрельбы и людские крики. Парализованное сознание все еще боролось, пытаясь откинуть иррациональную панику загнанного животного и покинутого ребенка, чтобы идентифицировать ситуацию, вырваться из хаоса в мир пространства, времени и реальных событий. Рука его легла на спусковой крючок автомата.

Это была та самая зацепка, хватаясь за которую, его сущность вырвалась из тенет вожака. В цепенеющем мозгу вспыхнула цепочка мыслей-утверждений. Роберт целиком превратился в девятимиллиметровую пулю, которая проходит по каналам нарезки ствола, ускоряясь и ускоряясь, врывается в канал, просверленный в корпусе гранаты, который затем закрывается самовосстанавливающейся мембраной, а пуля, ведомая волей Роберта, летит дальше, в окружающую пустоту, в то время как образовавшиеся при выстреле пороховые газы выталкивают винтовочную гранату…

Затем Роберт упал лицом вниз, теряя связь и с траекторией пули, и со злобой вожака, и со своей спасенной образом пули психикой.

Кацап радостно слышал, что огонь ведет не только он один. Еще несколько автоматов косили густые цепи атакующей стаи. На бегу копьеметалки работали из рук вон плохо – ни одна стрела пока не попала в колонистов, в то время как пули хлестали и хлестали по рядам воющих человекозверей. Их натиск иссяк так же внезапно, как и начался. Двуногие охотники залегли, и земляне увидели светящиеся туши колоссов на болоте, которые таили в себе неясную, но ощутимую угрозу. Казалось, сам воздух сгустился и стал горячим, а крылья невидимой, непонятной и от того еще более пугающей смерти распростерлись над отрядом.

В этот миг руки Роберта сами собой нажали на спуск, раздался знакомый вой, и над центральной улиткой, начавшей полыхать изнутри языками жемчужного пламени, вспух разрыв гранаты. Слизня кинуло набок, купол-ракушка раскололся, и нереальный багровый пламень вырвался оттуда и растекся по болоту.

Дикари заголосили, разбегаясь, но многие оказались охвачены языками пламени и метались теперь над торфяником, словно болотные огни. Видя, что командир упал, Кацап вдруг взревел: