Долг. Мемуары министра войны - Роберт Гейтс

Я контактировал и со многими другими членами конгресса. Со спикером палаты представителей Нэнси Пелоси мы расходились во взглядах практически по всем вопросам, но поддерживали теплые личные отношения. Кроме того, время от времени я встречался с лидером большинства палаты представителей Хойером и другими демократами, которых он приглашал. Пожалуй, конгрессмены оценили мой подход; на завтраке у Хойера Том Лантос, председатель комитета палаты представителей по международным делам, начал свое выступление с фразы на французском, которую он адресовал мне и перевел так: «Вот нота, которая делает музыку». Он прибавил: «Своей нотой вы объединяете людей и структуры. И, слава богу, ваш главный вклад в том, что вы установите общее уважение к разным мнениям и в Капитолии, и по всей стране».

При всех проблемах, которые мы вынуждены были решать, общение с лидером сенатского большинства Ридом зачастую сводилось к ответам на его телефонные звонки по поводу жалоб ВВС США на строительство ветроэнергоцентра в Неваде, создающего помехи для радаров. Однажды он позвонил мне с просьбой привлечь Пентагон к финансированию исследований синдрома раздраженной толстой кишки. С учетом двух войн, в которых мы участвовали, ситуации с бюджетом и прочих реальных трудностей, я не знал, смеяться или плакать.

Я усвоил, что едва ли не все конгрессмены постоянно носят при себе, как я это называю, «список в бумажнике»: если им доводилось случайно столкнуться со мной или позвонить, этот список мгновенно извлекался. Речь, конечно же, о перечнях местных проектов и программ, которые конгрессмены лоббировали. И наличие такого списка делало некоторых конгрессменов достаточно предсказуемыми. Если звонил сенатор от Кентукки Макконнелл, то, вполне вероятно, чтобы убедиться, что Пентагон выполняет обязательства по финансированию завода по ликвидации химических боеприпасов в его штате. Любой звонок от конгрессменов из Мэна или Миссисипи почти наверняка касался верфей; из Калифорнии – грузовых самолетов C-17; из Канзаса, Вашингтона и Алабамы – новых заправщиков для ВВС; из Техаса – с вопросом, когда БТГ вернутся из Европы и направят ли их в Форт-Блисс[34].

В тиши своих кабинетов конгрессмены вели себя спокойно, рассудительно, порой выказывали проницательность и разумность при обсуждении спорных вопросов. Но когда начинались открытые слушания, когда на телекамере загорался маленький красный огонек, они моментально преображались, как оборотни в полнолуние. Одни принимались позировать и проповедовать, произносить длиннющие речи с обилием резкой критики; другие и вовсе несли фанатическую и фантастическую чушь. Мне стоило немалого труда сохранять выдержку. Но, прочитав множество книг по истории, я знал: подобное поведение унаследовано от первых дней республики. Вдобавок, пусть конгрессмены смешны или неистовы, я никогда не забывал о важности их роли. При этом все они, кроме небольшой горстки, были вполне дружелюбны ко мне как к министру.

Возглавляя ЦРУ и будучи президентом Техасского университета, я почти не общался с прессой, поэтому регулярные пресс-конференции и принятые нормы общения с журналистами оказались для меня в новинку. Желая отойти от обычной в Пентагоне практики, я решил пригласить в пресс-секретари полноценного журналиста, которого предполагалось одновременно избавить от управления огромным пентагоновским отделом по связям с общественностью. Марлин Фицуотер, пресс-секретарь Буша-41, в свое время обратил внимание президента на тот факт, что он не может выполнять свою работу, не присутствуя на большинстве встреч, или если у прессы не будет уверенности, что он в самом деле выступает как «голос президента». Я целиком разделял позицию Марлина и хотел распространить ее на Пентагон. С этой целью я пригласил на работу Джеффа Моррелла, который сотрудничал с новостной службой канала Эй-би-си и был корреспондентом канала в Белом доме при Буше-43. Он стал ключевым членом моей команды.

Я продолжал придерживаться выбранной тактики и появлялся на пресс-конференциях вместе с председателем Комитета начальников штабов. Мы с ним сидели рядом за столом – это, по моему мнению, было не так формально (и более удобно). От данной тактики я отказывался всего несколько раз, в начале министерской карьеры, когда объявлял о важных кадровых решениях (особенно об увольнениях) – в таких случаях я выходил один и становился за трибуну. Со временем пресс-служба Пентагона стала шутить, что, если на сцене стоит трибуна, значит, кого-то готовят на заклание. Я подумывал, не разыграть ли сотрудников, чтобы сбить с толку, но все-таки сдержался.

За годы работы в Техасском университете я научился в беседах со студенческими группами и преподавателями никогда не использовать покровительственный тон по отношению к спрашивающему и не отвечать вопросом на вопрос. Того же принципа я старался придерживаться и в общении с репортерами. Пентагону повезло: в целом приписанные к нему журналисты – опытные профессионалы, и большинству из них интересны значимые вопросы, а не грязное белье и не подробности личной жизни. У меня никогда не возникало проблем с этими журналистами. Конечно, время от времени я злился на них, но, думаю, реже, чем они на меня; я-то по большей части высказывался прямо и откровенно, однако они не могли заставить меня говорить о том, о чем я говорить не хотел.

Не стану скрывать, ненавижу утечки информации. При этом я редко обвиняю журналистов за публикацию утечек; мой гнев предназначается тем сотрудникам правительства, кому доверено хранить секреты и кто не сумел этого сделать. Когда я объявлял о продлении армейских командировок в зоне ответственности Центркома с двенадцати до пятнадцати месяцев, мне пришлось поспешить с выступлением – именно из-за утечки. Я был в бешенстве, ведь мы спланировали все таким образом, чтобы у командиров было сорок восемь часов на объяснение этого решения солдатам. В тот день я заявил прессе: «Нет слов, насколько мы возмущены тем, что одна непорядочная личность доставила столько хлопот и неприятностей не только нашим мужчинам и женщинам в форме, но и членам их семей… Любому человеку будет неприятно прочесть что-либо подобное в газетах».

Вообще мои взгляды на роль конгресса и СМИ слегка отличаются от принятых у высших представителей исполнительной власти, и я при каждом удобном случае стремился пропагандировать эти взгляды, в особенности – в профильных военных академиях. Так, на церемонии вручения дипломов в Военно-морской академии 25 мая 2007 года я сказал новоиспеченным энсинам[35] и лейтенантам:

«Сегодня я обращаюсь к вам с пожеланием всегда помнить о двух оплотах нашей свободы, согласно Конституции – это конгресс и пресса. Оба эти оплота, конечно же, время от времени испытывают наше терпение, но они служат надежнейшей гарантией свободы американского народа. Конгресс – равноправная ветвь власти, которая во исполнение Конституции собирает армии и обеспечивает стране флот. Представители обеих партий, ныне работающие в конгрессе, давно и твердо поддерживают министерство обороны и наших мужчин и женщин, носящих военную форму. Как офицеры, вы обязаны будете объяснять нижестоящим, что американская армия должна стоять вне политики, и осознавать наши обязательства перед конгрессом – быть честными и правдивыми, отчитываясь перед ним. Прежде всего это касается признания допущенных ошибок».