Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка - Семен Данилюк

- Маркс - это не просто экономика, - отчеканил Сергеечев. Он тоже заметил заинтересованные взгляды. - Это это марксизм. Можно сказать, альма наша кормящая матер. Если мы не встанем на его защиту, то кто?идеология. Нравственное здоровье общества. А значит, наш общий предмет. Сразу после собрания нам придется сообщить об этом опусе секретарю партбюро.

С удовольствием пресек готовый выплеск слез:

- Понимаю, жалко. Но

Не отвлекаясь более на пререкания, Сергеечев погрузился в чтение, делая карандашные пометки на полях и предвкушающе подхрюкивая.

* Григорий Александрович Суханов, более других утомленный длительным, а главное бесцельным говорением на собрании, на которое пришлось угрохать почти три часа, с трудом вникал в то, что горячо внушал ему Сергеечев.

- Хорошо. Но при чем здесь парторганизация? - не в первый раз переспросил он.

- Вот именно что ни при чем. Вот именно! - запричитала Верочка. Верочка горячилась и очень мешала вникнуть.

- Как это ни при чем? - строго удивился Сергеечев. - Речь идет об аморальном поступке.

- Да вы соображаете... - Верочка поперхнулась. - Студент поделился соображениями. Потом не забывайте, - на дворе перестройка. Партия сама призывает к свободной дискуссии. - К дискуссии, может быть! Но - только в рамках марксисткого учения, - подправил Сергеечев.. - Господи! Да он что, украл, убил?

- Быть может, лучше бы и убил, - в запале бросил Сергеечев. Под недоуменным взглядом Суханова ткнул пальцем в тетрадь. - Да, да. Убийца убьет одного-двух. А этот... Негрустуев покусился на марксистско-ленинскую теорию. А на такое может решиться только человек, достигший крайней степени нравственного разложения. Вот послушайте только это место...Где? Да вот я отчеркнул ногтем: "Из изложенного следует, что практика строительства социализма на настоящий момент не подтверждает постулат Маркса о том, что социализм и товарно-денежные отношения совместимы". Каково?

- И что, действительно следует? - хмуро уточнил Суханов.

- Ну, это я еще не успел детально разобрать. Да и времени, сами понимаете...Я доклад слушал! И потом в конце концов при чем тут его аргументы? Навертеть можно, чего угодно. Важна резолютивная часть. Мы что, сами выводов не видим? Если сейчас не пресечь эту скверну, то завтра можно ждать подобного от кого угодно. Даже от отличников. Он же, - Сергеечев облизнулся, - повторяет измышления буржуазных марксологов-ревизионистов.

- Давайте тетрадку, - Суханов неохотно протянул костистую руку.

Сергеечев заметил жадный взгляд Верочки.

- Да давайте же!

- Но... Это надо сберечь.

- Я догадываюсь, - бесцветные губы Суханова сложились в белесую, будто шрам, полоску. Он вырвал тетрадь. - Прочитаю. Взвешу. Если понадобится, проведем экспертизу.

- На нашей кафедре! - поспешно "забил" Сергеечев.

- Почему это на вашей?! - крикнула Верочка. - Это экономический реферат и, стало быть...

- Посоветуюсь, - Суханов отошел за стол, к маленькому металлическому сейфику с партийной документацией, отомкнул его и забросил туда тетрадку. - Можете идти. Завтра сообщу ректору. И пока не примем решение, никому не разглашать. Вы меня поняли?

Сергеечев, к которому был обращен вопрос, неохотно кивнул, продолжая неотвязно думать о своем. - Тогда не задерживаю.

- Но, - Геннадий Николаевич все медлил. Двинулся к двери и вновь остановился. - Имейте в виду, я это вам официально. Как секретарю партбюро. Это недопустимо на тормозах. Я ведь не просто.

- Да, вы не просты, - желчно согласился Суханов. - Идите наконец! Не пропадет ваш... скорбный труд, - Григорий Александрович вдруг размежил полоску губ, щеки его втянулись, и он издал два пугающих горловых звука, - видимо, пошутил.

- Так мы вместе пойдем, - оставлять Верочку, с очевидным нетерпением ждавшую его ухода, Сергеечев не желал.

- Ну? - Суханов нетерпеливо глянул на взволнованную преподавательницу.

- Григорий Александрович, миленький! - Верочка, поняв, что поговорить один на один ей не дадут, подобрала локти к груди. - Вы-то понимаете...

- А вы - раззява! - в сердцах оборвал ее Суханов.

* Антон Викторович Негрустуев возлежал на гренадерской своей койке под плакатом "Счастье не в деньгах, а в их наличии" и мурлыкал что-то, лениво перебирая струны гитары, покоящейся на обнаженной груди. Окна каморки были наглухо задраены, - от подтаявшей по весне лужи густо тянуло мочой. Антон пребывал в душевном постриге. Не хотелось ему в эти минуты ни денег, которых третий день не было, ни женщин, ни даже водки. Хотелось того, без чего маялась душа, - гармонии. Того состояния воодушевления, которое появлялось у него иногда, если удавалось совершить что-то, требовавшее большого физического или душевного труда. Но возникало оно редко и - быстро пропадало. Состояние это - результат довольства собой. Чтобы быть довольным собой, надо совершенствоваться. За этим Антон поступил в университет. И вот подходил к концу пятый год учебы. Он набирал знания - поначалу жадно, взахлеб, потом - выборочно, по необходимости. А к гармонии не приближался. Да, он становился более, что называется, начитанным. Но - сам чувствовал, что не становится более духовным, то есть человеком, точно знающим, для чего приобретает он знания и как их использовать. Как-то на Домбае он пил из горного ручья и не мог напиться. В воде не оказалось солей. Так и в знаниях, что накапливал он, не хватало тех минералов, без которых сами по себе знания оседали тяжестью, не принося насыщения. Совсем недавно он прошел по краю, отделявшему от исключения из университета. Но радость, что испытал поначалу, быстро иссохла, и на ее место выступило странное недовольство, - а для чего остался? Что нужно здесь? То есть понятно, что нужен диплом. Хотя бы, чтоб не попасть в армию. Но почему непременно нужен диплом и почему уж так нельзя попасть в армию, Антон решительно перестал понимать.

Дверь вверху скрипнула, послышались боязливые, нащупывающие шаги в темноте. Кажется, да, точно, - постукивала шпилька. Антон лениво прикидывал, кем могла быть обладательница этой шпильки и бывала ли здесь раньше. Впрочем еще две ступени, и она дойдет до подвешенного ведра. Знающие ищут его руками, чтобы придержать, чужие ударяются головой и вскрикивают.

Послышался звон и - женский вскрик. Голос отдаленно знакомый. Но не интимно знакомый - это точно. Антон поднялся, оправил одеяло. Зная о том, что на последней, выщербленной ступени посетительница непременно оступится, он выставил в коридор руку и действительно подхватил падающее тело. Рывком выдернул его на свет, в комнату.

- Ой! - сказало тело.

- Оп! - сказал Антон. В объятиях его оказалась преподавательница политэкономии Вера Павловна Березуцкая.

Антон неловко отодвинулся.

Вера Павловна провела узкой рукой сверху вниз, оправляя платье. Хмуро, скрывая смущение, огляделась.

- Это что же, Негрустуев, вы здесь существуете? Тогда всё понятно.

- Бывает и хуже. Диоген вон в бочке жил. А что понятно?

- Догадываюсь, что бы вы понаписали, если б Вас поместить в бочку.

- Так Вы прочли реферат?

- Да. То есть не в этом дело, - Вера Павловна осмотрелась, и Антон наконец догадался подставить табурет. Подставляя, быстро смахнул рукавом крошки, - табурет зачастую служил ему обеденным столом.

Вера Павловна села, стараясь не выказать брезгливость. Тут же поднялась, отошла к печке, обнаружила паутину: - Господи, как же можно так запускать?.. Антон, я вас сильно подвела.

Сбиваясь, она рассказала о происшедшем.

- Даже не знаю, что теперь делать, - она обреченно посмотрела на отмалчивающегося Негрустуева. Антон, прислонившись к косяку, снисходительно улыбался обычной своей насмешливой улыбкой.

- Вы не понимаете! - Вера Павловна рассердилась. - Я еле разыскала ваш адрес. Пришлось врать! У меня, между прочим, дочь из школы наверняка пришла, сидит некормленная. А я тут по подвалам каким-то! И - оставьте эту дешевую улыбочку!

- Да это я так...нервное, - Антону было как-то тепло смотреть на эту неказистую женщину, которая нервничала, путалась, сердилась по-женски, оттого что понимала свою вину. - Вам-то понравилось?

- Мне? - Вера Павловна сбилась. - Мне было очень интересно. Много, конечно, спорного... Господи, да при чем тут? Вы не понимаете... Антон, у вас, кажется, мама. Только это надо срочно. Пока не успели дать ход.

- Да Бог с ним, пусть дают, - при упоминании матушки Антон поморщился. С проблемами марксистской политэкономии она у него как-то не увязывалась. - На самом деле, если экспертиза - это даже хорошо. Потому что для меня самого не всё ясно. Там у меня есть несколько мест, я бы в самом деле хотел это как-то на слух. Тем паче за это время еще кое-что накропал. Вот...

Антон разгреб ворох книг на столе, отчего крайние стопки посыпались на пол, выудил клеенчатую тетрадку.

- Вот она, родимая. Здесь кое-какие дополнительные аргументы... - он повернулся и - осекся. Вера Павловна плакала. Спазм жалости перехватил ее горло. Пытаясь сдержать всхлипы, она беззвучно вздрагивала. Полные слез глаза расширились. "Аргументы у него! - бормотала она. - Ну, дурачок ведь. Юродивый". - Почему, если не как все, так обязательно юродивый? Я осмыслить хочу. Понять, для чего я есмь. Вот вы в детстве о чем мечтали? - Я? Портнихой стать. - А чего не стали?.. Вот так почти все, - бежим от себя. А может, в той, детской мечте и проглядывался смысл Вашего существования? Вы понимаете? Она ничего не понимала. Она просто его не слышала. От волнения она раскраснелась и оттого сделалась вдруг привлекательной. И Антон не мог больше смотреть на нее как на преподавательницу. Была смятенная женщина, которую хотелось утешить.