По дорожкам битого стекла - Крис Вормвуд

В тот день я был слишком замучен, чтобы радоваться или даже смотреть по сторонам. Мне казалось, что это просто сон. Тогда, свернувшись на своём матрасе на вписке, я часто видел сны о том, что всё вдруг наладилось, и я снова счастлив. Тогда я часто хотел умереть, чтобы больше не просыпаться. Мы молча погрузились в такси и поехали на вписку. Там я познакомился с Джеком Ди, нашим новым барабанщиком. У него были красные волосы и совсем неадекватная стрижка, больше всего он походил на злобного клоуна, причём совсем не нуждался в гриме и маске. Лицо у него было такое. Но это меня удивило не столько, как наличие у нас теперь ритм-гитариста. Герман лучше бы убил, чем позволил кому-то взять при нём гитару. Он был очень ревнив в этом плане. Мою игру он до сих пор считает отстойной. Наш ритм-гитарист Майк походил на какого-то эмо. Герман же сказал, что у него просто лицо такое, и вообще он нормальный парень, несмотря на свою мерзкую чёлку. Вскоре мы заставили его сменить причёску. В дальнейшем мне всегда казалось, что он начал постепенно превращаться в клон Германа, отращивать волосы и подводить глаза. Мне всегда казалось, что его взяли в группу только потому, что он был другом Джека, но поскольку он оставался с нами столь длительное время, я понял, что он действительно чего-то стоит. Этот парень всегда оставался для меня идеальным козлом отпущения, до тех пор, пока я не пересмотрел своё отношение к людям.

Ещё один пункт нашего пребывания в Лондоне — это английский язык. Я довольно сносно говорил на нём, но всё же хуже, чем Герман с его идеальным британским произношением. Меня же в лучшем случае принимали за идиота, в худшем за ирландца. У Дани же дела обстояли никак. Он знал только парочку ругательств, но это помогало ему отлично изъясняться с ребятами по группе во время наших первых репетиций. Мы не могли сыграться. У Дани и Джека была странная несовместимость. Они никак не могли играть в унисон. А это очень важно для барабанщика и басиста. Но когда они напились вискарём до полного изнеможения, эта проблема сошла на нет, как и языковой барьер.

Моей главной проблемой в Лондоне было то, что я не мог посещать знаменитые местные пабы, так как являлся по их меркам несовершеннолетним. Меня это весьма печалило.

Мы жили все впятером в маленькой трёхкомнатной (на самом деле это были две с половиной комнаты) квартире в северном Лондоне. Этот чертов дом помнил ещё королеву Викторию, комнаты напоминали шкафы или же вовсе гробы. Темно, ветхо и мрачно. Коммунальные службы, надо сказать, там просто отвратные. Дорогая электроэнергия, вечные проблемы с отоплением. Я долго привыкал к этому собачьему холоду внутри, пока не научил англичан клеить окна тряпками и скотчем. Обогреватель бы полностью разорил нас. В целом мы жили как нормальная рок-группа в полностью засратой и разгромленной хате, как самые настоящие панки. Мы с Дани привыкли быстро. Герман с его брезгливостью постоянно падал в обморок при виде пауков или плесени. По ночам мы выкидывали хлам в окно, чтобы хоть как-то от него избавиться. Я накупил баллончиков с краской и разрисовывал стены в нашей с Германом комнате. Он плавился крышей от моих художеств. Голые женщины в неестественных позах. Чтобы не вызывать ни у кого эротические позывы, я сделал их мёртвыми. Так и танцевали на наших стенах неживые девы в ожерельях из собственных кишок, а над ними пролетали самолёты Люфтваффе. На полу же зияла выполненная красной краской пентаграмма. Я любил заниматься самоэпатажем.

Мы начали выступать в маленьких клубах, снова получив статус никому не известной начинающей команды. Я возился с текстами, переводя их на английский. Ребята помогали мне доводить их до ума. Мне была важна оценка носителей языка. Первый год мы провели в каком-то пограничном состоянии между «совсем жопа» и «не очень». Мы были в тусовке, но не выходили за рамки лондонского андеграуда. С одной лишь разницей, что здесь нам платили за выступления. Не шибко много, но временами на жизнь хватало. Когда наступали совсем голодные времена, мы принимались играть на улицах. Я развлекался, переводя «избитые» хиты русского рока на английский. Особенно это веселило русских туристов. Герман зарабатывал частными уроками музыки. Он единственный из нас, кто мог устроиться на нормальную работу.

Папаша Джека пристроил меня и Дани в свой магазин, раскладывать товар по полкам и таскать всякую хрень. Это был большой риск с его стороны, потому что разрешений на работу у нас не было. Но мы там долго не продержались, так как спали на ходу из-за ночных выступлений. Время от времени мы воевали с посольством, в попытках получить гринкарты. Поначалу у нас была идея сойти за беженцев кровавого режима, но по слухам Европа предоставляла политическое убежище только гомосексуалистам, так что мы вскоре отказались от этой затеи.

Тем временем, у нашей группы появился менеджер. Его звали Сэм и у него были мозги. Мне всегда казалось, что он работает с нами из жалости. Он договаривался о выступлениях и добывал нам бухло. Приводил нас в адекват и пинками выгонял на сцену. Когда-то он сам пытался быть музыкантом, но его предрппсположенность к бизнесу оказалась сильнее.

Мы перестали быть похожими на тот самый «Opium Crow», мы были какой-то другой незнакомой мне группой, хотя носили прежнее название и процентов на шестьдесят имели тот же состав. Мы звучали более взросло и устаканено. Я скатился к мысли, что всё обречено, потому что в эпоху электронной музыки никому не нужна какая-то рок-группа, играющая в мутном смешении жанров от панка до глэма, с ориентиром на тёмную сцену. Но Герман всё ещё верил в себя. Он не сдавался и продолжал эксперименты.

Когда в нашем болоте из современной музыки появились «Wormdace», ко мне вернулась вера в рок-н-ролл. Они стремительно набирали популярность по всей Британии. Казалось, что истерия вокруг них была такая же, как вокруг «Sex Pistols» в своё время. Это была бомба. Побывав на их концерте, я морально кончил. Голос, музыка, энергетика, драйв. Они были просто идеальной группой. Я истерил от восторга, как пятнадцатилетняя девочка. Герману они не нравились. Он считал их слишком прилизанной бандой. Мне всегда казалось, что он просто завидует и сожалеет, что не он находится на их месте. А я влюбился в вокалиста чистой и платонической любовью. Его голос звучал просто великолепно. Обычно я недолюбливаю теноров, но этот парень просто поразил меня. Его внешность могла заставить течь всех сучек в зале. Высокий рыжеволосый шотландец. Я не англичанин, меня не трогали расовые стереотипы.

Я долго изводил Сэмми тем, чтобы он пробил нам разогрев у «Wormdace», это стало моей навязчивой идеей. Сэм не мог даже просто к ним подступиться, не то, чтобы поговорить.

Мы выезжали с концертом в Бирмингем. Во время туров я постоянно пью. Я не могу объяснить себе эту традицию. Язва пока не беспокоила, и я мог нормально пить. Я всё равно не собирался долго жить, так что мог себе позволить убиваться различными способами. Таблетки и кислота, но только после концерта. Я не могу выступать под чем-то кроме травы. Мне нужно иметь привязку к миру и чувствовать почву.

Я — белый шаман виски, я один из лоа. Я приглашаю вас в свой мир. Я летаю за своими демонами. Мы танцуем и совокупляемся в пламени.

Герман сходил с ума. Мне было жалко его порой за то, что он меня терпит. И я бы умер, если б его не было рядом. Возможно, это были мои ответные чувства паразита, но он для меня много значит до сих пор. Побыв без него около двух месяцев, я, правда, осознал всю важность этого человека в моей жизни. Без него я начинал умирать физически. Возможно, я был тем самым вампиром, который выбрал себе жертву на всю жизнь и теперь не хочет отпускать. Я не умел любить, я умел испытывать чувства, но не мог никак их выражать. От того творил много глупостей. Что я ещё мог сделать, если меня никогда не любили?

Я страдал в запертой клетке моих эмоций, хотя снаружи казался очень экспрессивным. У меня был новый переходный возраст. Я делал много странных и совсем идиотских вещей: я мог сидеть спокойно в комнате, курить, потом вдруг выбросить стул в окно и пойти спать. Или, к примеру, поджечь урну, наполнить ванну желе, нарядиться в бабское платье из секонд-хенда. Это приводило ребят в бешенство порой, а иногда они смеялись, и я не понимал, что же тут смешного. Возможно, я просто привлекал к себе внимание. Мне пришлось отчасти присмиреть, когда мне сказали, что поймав на правонарушении, меня могут депортировать в Россию. Так что пришлось завязать с магазинными кражами и безбилетным проездом на метро. Жаба душит. Два фунта — это же больше ста рублей!

Порой я совершенно не мог выносить одиночество, в остальное время я пребывал только внутри моей головы. Я шатался по району и знакомился со всеми сомнительными людьми, которые могли бы мне помочь. Я ошивался возле барыг, хотя очень редко что-то покупал. Мне нравилось смотреть на наркоманов. Даже будучи одной ногой в могиле, они пытались затащить меня в свой мир. Это что-то вроде подсознательного страха умирать одному. Мне нравились их пустые глаза. Целая улица ходячих мертвецов, что сидят, прислонившись к стенам, или просто лежат в лужах. Грязь, кровь, дерьмо. Но они были где-то там, за гранью этого смертельного кайфа. Когда рай внутри тебя, уже всё равно, что рядом ад. Их уже не тяготило бренное бытие, мораль и здравый смысл. Я почему-то понимал их тогда, хотя и пальцем не прикасался к героину, но не хотел быть таким. Я хотел сидеть на белом диване с серебристой ложечкой, чистейшим порошком и чёрными свечами. Мне нравилось следовать ритуалам.