Морской орел - Джеймс Олдридж

Хаджи Михали вдруг побежал назад, к проволочному заграждению. Нис окликнул его и спросил, что случилось.

— Миномет, — сказал Хаджи Михали. — Мы про него забыли.

Он добежал до того места, где Стоун бросил миномет, и, ухватившись за ствол, поволок по песку. Берк, увидев это, спросил Ниса:

— Зачем это он ему понадобился?

— Хочет взять с собой, — сказал Нис.

— Он потопит лодку. Скажите, что нельзя этого делать.

— Лодка его, и миномет тоже его.

— А головы наши. — Берк ощерился совсем по-старому.

— Австралос говорит, чтобы ты не брал миномет в лодку, — сказал Нис Хаджи Михали.

— Как? Почему? Ведь они видели, какое это замечательное оружие. Они видели сами.

— Да. Но они боятся, как бы лодка из-за него не потонула.

— Ничего, — сказал Хаджи Михали. — Он будет вместо балласта. Такое хорошее оружие жалко бросать. И мины тоже захвати.

Солотерн и пистолет-пулемет Хаджи Михали еще раньше уложил в лодку.

— Мин больше не осталось, — сказал Нис. Он говорил наугад, потому что миномет перестал стрелять, когда он лежал без сознания.

— Все равно миномет еще пригодится. — Хаджи Михали старался приподнять его, чтобы уложить в лодку. Стоун покорно помог Хаджи Михали погрузить миномет в последнюю, самую маленькую, лодку. Хаджи Михали широко улыбнулся Стоуну и ухватил его за могучее плечо.

— Ну, давайте, давайте, — торопил Берк.

Нис тоже чувствовал, что надо спешить. Вместе с двумя освобожденными литтосийцами он принялся сталкивать лодку к воде. Они стащили ее с песчаного наноса и втолкнули в полосу прибоя. Когда лодка закачалась на воде, Нис ухватился за борт и влез в нее. Он распустил кливера, закрепил шкоты совсем свободно, так что ветер мог трепать их. Он стоял, держась за мачту, а остальные вели лодку по воде к свободному проходу между рифами. Другие литтосийцы и ловцы губок тоже спускали свои лодки на воду. Две лодки уже шли под всеми парусами наперерез волнам, то высоко взлетая, то круто ныряя вниз.

Спутники Ниса сели в лодку. Садились они неловко и чуть не перевернули ее. Волной их прибило почти вплотную к другой лодке, которая беспомощно барахталась рядом и никак не могла отойти от берега. Дождь утих, и теперь только слегка моросило.

Стоун влез последним. Он пробрался на нос, и тогда Хаджи Михали направил нос против волны и сам вскочил в лодку. Как только Хаджи Михали уселся на руль, Нис выдвинул киль примерно до половины. Потом он туго натянул кливер-шкоты, и кливера тотчас же надулись ветром. Никаких слов не было сказано. Все разумелось само собой.

Ветер вздул кливера, и лодку понесло вперед. Оттого, что Стоун сидел на баке, маленькая лодка глубоко зарывалась носом. Волны стали заливать лодку спереди, и Нис закричал Стоуну, чтобы он перешел на корму.

Хаджи Михали правил прямо в море, и кливера сильно отдувало вперед. Нис выдвинул киль до отказа и стал поднимать грот. В лодке было полно воды. Литтосийцы вычерпывали ее горстями. Лодка была так перегружена, что почти не кренилась под ветром.

Когда грот был поставлен, началось затейливое круженье между рифов. Наконец лодка очутилась у края первой подводной гряды. Нис невольно оглядывался по сторонам, не видно ли каких-нибудь следов Сарандаки или шотландского капрала, хотя он отчетливо понимал, что они погибли. Джин наверняка погиб.

Рифы Ниса не беспокоили. Хаджи Михали, как и он сам, сумел найти дорогу сюда. Найдет и дорогу обратно. Две лодки шли впереди, лавируя между рифами, вытянутыми в два длинных ряда. Остальные следовали сзади, но уже на значительном расстоянии от берега.

Дело было сделано.

Нис посмотрел на Берка, который сидел рядом с Хаджи Михали. Редкие пряди волос распластались по его черепу, точно цветочные лепестки. Вода стекала по лбу, по щекам, вдоль крыльев круглого носа и вокруг плотно сжатых губ. Рубашка хаки, намокшая до черноты, местами прилипла к телу. Глаза, как и у других, покраснели от соли. Щеки тоже покраснели, и лицо стало такое, каким оно, вероятно, было шесть или семь лет назад.

И Стоун, с рыжими волосами, рыжей порослью бороды. Лицо, красное всегда, не от соли только, открытое лицо, на котором пролегли суровые складки от холода и от всего, что было. Великан с ясной душой. Но что-то еще прибавилось к этой ясности теперь, после Хавро Спати. Великан, умевший приходить в бешенство, когда в него стреляли или чем-нибудь мешали ему.

А те в свою очередь видели перед собою Ниса, маленького черноволосого грека с расширенными зрачками. Нис, который врезался на плоскодонке в песчаный берег, потому что нужно было уничтожить береговые форты. А для этого — доставить миномет в такое место, откуда он мог бы стрелять. Он сам пришел к решению. И сам сумел его осуществить.

Нис, чьи белые руки держали грота-шкот, а глаза медленно переходили с одного на другого. Лицо у него было очень белое и казалось еще белее в черной кайме бороды. Взгляд словно жег что-то, сосредоточенный и напористый. Та сила в нем, которая заставила их пойти, и взяться, и сделать, которая вела их за собой, а ему помогала без боязни стоять под пулями. Да. Та внутренняя сила, которая делала его таким напористым и неуемным.

И дальше эти — с лицами мертвецов, освобожденные ими. Сумрачные, видевшие смерть люди.

И Хаджи Михали. Этот человек, который верховодил всем. Верховодил мягко и без усилия. Это была его затея. Отчаянная и продуманная только наполовину и только наполовину удавшаяся. Его затея. Хаджи Михали. Все они помогали осуществлению ее. Но то, что сделало это возможным, жило в ясном, немигающем взгляде Хаджи. Михали.

А Хаджи Михали в это время думал только о Сарандаки. Для него Хавро Спати, Сарандаки, Гавдос — все это было одно. Все это нагнеталось в нем против метаксистов, которые притесняли их, и эксплуатировали, и сажали в лагеря, и поэтому должно было случиться то, что случилось.

Умом или чувством он пришел к этому убеждению, но оно было в нем сейчас сильней, чем когда-либо. Метаксисты. Они виноваты во всем. Они и их старшие братья — железноголовые.

А Берк вдруг вспомнил о третьем миномете.

— Куда же все-таки девались те? — спросил он. — С пятисантиметровкой?

— Гоняют где-нибудь по морю, — сказал Нис.

— А не все ли равно теперь, — устало сказал Стоун.

И они вышли в открытое море. Хаджи Михали правил рулем, упираясь ногами в 8,1-сантиметровый миномет. (Никто, кроме железноголовых, не вспоминал никогда про эту десятую долю.) Назад Хаджи Михали не оглянулся ни разу. И никто не оглянулся.

Дело было сдельно.

И Нис думал: «А что, если железноголовые уже добрались до Литтоса?»

29

Ближе к Криту стало теплее, потому что ветер доносил теплый воздух с земли. Люди выпрямились, разогнули сгорбленные спины. Хаджи Михали, не глядя и не думая, правил прямо на бухту Литтос. Он подошел к острову в двух милях от бухты и отсюда пошел вдоль побережья. Уже была видна деревня в тени громоздившихся над нею гор. Отсюда казалось, что вся она состоит из нескольких домиков на взморье.

Чем ближе был берег, тем тягостнее становилось возвращение без Сарандаки и остальных. Хаджи Михали с самого Гавдоса ни разу не заговорил о Сарандаки. Освобожденные ловцы губок расспрашивали его. Он давал короткие, односложные ответы. Они спросили Ниса, как случилось, что Сарандаки утонул. Нис рассказал им. Но Хаджи Михали не говорил ни слова.

И вдруг, когда они подходили к Литтосу, он сказал с обычным спокойствием:

— Несправедливо вышло для Сарандаки.

Все молчали.

— Он погиб за освобождение узников с Гавдоса. Это большое дело. Но лучше, если бы это случилось в борьбе за главное. За то, чтобы пришел конец метаксистам или железноголовым. Хотя, мне кажется, это связано. Мне кажется, что так.

И больше он об этом ничего не сказал.

— Мы бедные люди, — сказал он затем Нису. — Но ты скажи австралос, что эта лодка теперь ваша, твоя и их. Можете плыть на ней куда вам угодно.

— Я скажу, — ответил Нис. — А ты что будешь теперь делать?

— Дела много. Надо приниматься за железноголовых, — сказал Хаджи Михали немного погодя.

Нис давно уже передумал все это снова. Что пользы здесь оставаться? Колоть железноголовых булавками в толстые спины — вот все, что можно делать здесь. Больше ничего. Да, да. Больше ничего. Но Нис знал хорошо, что он нарочно говорит себе это, нарочно, чтобы подкрепить свое основное решение ехать в Египет или вообще туда, где готовится окончательный разгром железноголовых. И принять участие в этом, а не в булавочных уколах. Для Хаджи Михали и такие уколы — дело, потому что у него терпения много. Но для него, Ниса, — нет. Он слишком нетерпелив, слишком томится чувством бессилия, невозможностью прямо вцепиться в горло железноголовым и метаксистам. Старшим и младшим братцам.

— Я все-таки не знаю, для чего тебе, собственно, понадобилась связь с англичанами, — сказал он Хаджи Михали, продолжая нить своих мыслей.