Люся, стоп! - Людмила Гурченко

Но ведь никто не поверит, что 28 ноября я вышла из больницы, а 8 декабря уже стояла в кадре телевизионной программы «Старые песни о главном» и пела «Московские окна». А съемка была ночная.

Что это? Профессия. Для нее и у совсем никудышного есть тайная горстка силенок, как тогда у меня в том, 1996 году.

Теперь я часто думаю: что же дало мне тогда такую силу сопротивления той немощи? Любовь и вера в свою профессию. Я верю — они мощнее, чем самая страстная любовь, чем религия.

А 13 января я вновь приступила к репетициям пьесы Сомерсета Моэма «Недосягаемая». Пьеса — не из лучших пьес автора. Пока зритель входит в суть, что к чему, проходит минут двадцать. Потом мой выход. Сижу и жду, сижу и двадцать минут жду своей первой реплики. Как ни бились, а экспозиция есть экспозиция. Это много. Это не современно. Во всяком случае, на тот бурный день за окном. Работали с Леонидом Трушкиным, как и на «Чествовании», отлично. Мне очень импонировало то, что он расстался с актерской профессией и исполнил свое главное желание — стал режиссером. Мне было очень по душе, что он ждал меня, ждал, когда я встану на ноги. Хотя, — мир тесен, — я слышала, что он кого-то смотрел, кого-то ему предлагали.

Но дождался меня. И это главное. Не думаю, что он был доволен спектаклем, я это чувствовала.

«Я для актеров пьес не ищу. Мне все равно, кто играет. Это не мой спектакль». А чей? Следующим спектаклем «Поза эмигранта» он был очень доволен. И спектакль этот имел шумный успех. По его просьбе, из чувства товарищества одну из небольших ролей в «Позе эмигранта» играла я.

Были гастроли: Екатеринбург, Пермь, Омск. Я играла во всех вывезенных на гастроли спектаклях: и в «Чествовании», и в «Недосягаемой», и в «Позе эмигранта». Успех преображает человека всегда. Посмотришь на него: о, у него успех. Или: э-э, что-то не так, чем-то недоволен. После успеха «Позы эмигранта» в атмосфере театра появилась новая нотка, которой еще не было в репетициях «Недосягаемой» и, боже упаси, в «Чествовании». Как бы это точнее… Стали сами уходить хорошие актеры. Вместе с репетициями «Недосягаемой» залетели в атмосферу чисто театральные закулисные дела. Я еще тогда сказала об этом режиссеру, но он меня уверил, что мне это показалось. Тем лучше.

В Екатеринбурге репетируем перед спектаклем сцены из «Недосягаемой». Режиссер доволен тем, как я в полную силу репетирую. Но я чувствую, — что-то ему мешает. Что-то хочет мне сказать. А я вроде не даю повода. Пошла на грим. Заходит Леонид Григорьевич. Мило разговариваем. И вдруг:

«Да, ты финал так не играй. Играй совсем просто: «Я вас люблю всех, вы все хорошие, но прощайте…» Как в «Пяти вечерах».

Я мысль схватила, но как я это сделаю, еще совсем было не ясно. Ну, думаю, как-то пойму в процессе. Это еще интереснее. А «вдруг»? Играю спектакль. И чем ближе к финалу, тем то, что я «схватила», все дальше и дальше от меня. А что мне говорил режиссер? Подошла к монологу — и ни туда ни сюда, ни то ни се. А! Не получилось того, что предложил он. А получилось смешение того, что делала раньше, с тем, что сейчас, перед спектаклем, было предложено. Ведь это третий акт, финал спектакля. Мы его начали репетировать вообще за три дня до премьеры. Я так нервничала по поводу этого финала.

«Ты его сама прекрасно сделаешь».

Занавес. Полная растерянность.

Ночью анализирую. Этого монолога у Моэма в пьесе не было. Он дописан самим режиссером. Его нужно органично «вписать» в роль. А как? Разве расскажешь о том, что происходит там, в клетках головы, сердца, давления даже… О, сколько в этой роли разных-разных оттенков, интонаций, искренности, лжи, наигрыша… Та интонация, к которой я пришла в финале, была для меня единственной. Может быть, другая актриса пришла бы к другой. Но для меня та интонация была единственным решением.

Я помню, как в недоумении закончила спектакль, вышла за кулисы, а моя партнерша с торжеством на лице показывает мне два больших пальца: во, здорово!

Стоп, Люся. Значит, шел разбор моей роли, были советы… На следующий день играть опять. Но как? Я поняла, что к режиссеру за советом я не пойду. И в этом новом театре рождается закулисный худсовет. Когда после первого спектакля, после «пальцев», я сказала режиссеру о том, что можно было мне сразу сказать и ни с кем не советоваться, он горячо мне возразил, но… мы оба все поняли.

Играю второй спектакль. И уже с самого начала, с первой сцены думаю о финале. Разве это дело? Играю плохо. Штампы победоносно вылезают из всех щелей роли. Но когда струна лопнула, доиграй мелодию на трех оставшихся. Доигрываю. Сердце стучит бешено. Сама себе отвратительна. Роль разлезается на глазах — моих глазах. А ведь сама себе самый жесткий судья. Долезаю до финала, вроде исполняю то, что предложили, и понимаю, что больше эту роль играть не смогу никогда.

Опять ночью анализирую. Разве мы разбирали мой последний монолог? Да и вообще, разве было до меня, если за десять дней до выпуска спектакля главную мужскую роль репетировал новый актер. Ну, можно ли в таких ситуациях брать внимание на себя? Много было разных «разве». И «вдруг». Да, опять это «вдруг».

Может быть, я и не театральная актриса. Чего только не бывает в театре? Каких поворотов. Но там, в государственном театре, нет невероятной спешки с выпуском спектакля, когда нет денег, нечем платить за репетиционные помещения и т.д. и т.д. Ведь это антреприза. Я киноактриса. В кино есть один дубль. И все! И пошли дальше.

Доиграла я честно и смиренно в Театре имени Антона Чехова у Леонида Трушкина все гастроли до конца. Опять же забрала свои манатки и с горькой тяжестью в душе ушла из театра. Такое болезненное разочарование.

Прошло время. И на душе образовалось чувство облегчения. Значит, все так. Значит, искусства для меня там нет. Многим, кто со мной даже долго общался, кажется, что они меня хорошо знают. Это не так. Еще две недели назад я ехала в эти гастроли с воодушевлением. А сегодня ушла из театра. Предана я делу и самому Леониду Григорьевичу была всецело. Очень его уважала и была ему верна. Вот же как бывает. Пролетает туча, и лететь бы ей дальше. Но нет. Ее не разогнать. А под тучей этой не могу играть. Уже не верю. Ерунда? Может быть. Значит, опять мой характер. Но, если меня спрашивают, что было хорошего, какие были счастливые дни, миги в последние годы, — один из мигов связан с «Недосягаемой».

Играли мы «Недосягаемую» в Одессе. Самого режиссера на этих гастролях не было. А «Недосягаемую» играли в день моего рождения — 12 ноября. Всякие необыкновенные вещи случаются со мной в день моего рождения. Я уже боюсь годовщин, дат. В Одессе в это время года сильные туманы. Накануне вечером выясняется, что звукорежиссер забыл в Москве мини-диск с музыкальным сопровождением к спектаклю. Такого не бывает вообще. Зал сидит, а мини-диск через Киев летит в самолете и едет на машине в Одессу. А зал пришел на спектакль 12 ноября. Поверите, у меня ни одна жилка не дрогнула. О, я уже давно убедилась в том, что, какие бы планы я ни строила внутри себя, все произойдет совсем по-другому. Потому давно уже жила: ну, что еще будет, чего еще мне ждать? Нет мини-диска. Ну, через тридцать минут разойдутся зрители. А день рождения? Да кому он нужен? И играть хотелось, чтобы не отмечать, не топтаться и не улыбаться глупо, мол-де — старость не радость, — ну, что вы, вы так прекрасно выглядите, вы всем пример, а что вы там такое делаете, что все еще держитесь…