Голд, или Не хуже золота - Джозеф Хеллер

Сид мигом понял, что от него требуется.

— Зарегистрируйся в отеле, — ответил он с радостным участием. — Каждый вечер звони на коммутатор, чтобы они принимали все звонки в твой номер. На следующее утро узнавай у них, звонил ли тебе кто-нибудь. Ответные звонки делай из своего номера.

— Я, наверно, буду бояться.

— Нет, малыш, никогда не бойся. Хуже этого ничего не бывает. У тебя там хорошенькая девушка?

— Это я не для себя.

— Жаль. Хуже боязни ничего не бывает. — Глаза Сида засветились приятными воспоминаниями, и он как бы случайно обошел Голда, чтобы самому стать спиной к остальным. — Я, бывало, целые недели проводил в Акапулько, а все считали, что я в Детройте и Миннеаполисе. А однажды я провел четыре дня прямо здесь, на Манхэттене, а она думала, что я в Сиэтле.

— Но как-то раз тебя все же застукали в Акапулько?

Сид кивнул с мягким грудным смешком. — Ее дядюшка был в Мексике на съезде фармацевтов. Но это не имело значения, и я не боялся. Когда она мне сказала, чтобы я убирался из дома, я вернулся в Акапулько. Когда она с детьми переехала к матери, я снял номер в отеле в Нью-Йорке, и мы с Шейки, Копоткиным, ты его знаешь — механик, и Мерши Уэйнроком устраивали там оргии. Мерш тогда был в интернатуре и приводил медсестер. Когда Гарриет расколотила пепельницу, я разбил блюдо. Она перевернула кресло, а я перевернул горку с посудой. Я думаю, когда она поняла, что меня ничем не напугаешь, наш брак стал вполне крепким.

Сид никогда столько не рассказывал о себе и никогда не выглядел таким веселым и оживленным. Голд слушал его в восхищении. Наука, машины, ужасные лошади брайтонской прачечной, а еще супружеская неверность и домашние скандалы — на эти темы его старший брат всегда предпочитал не распространяться. За этой таинственностью непременно должно было что-то скрываться.

В наплыве новых мощных чувств Голд предложил:

— Сид, давай позавтракаем вдвоем, когда я вернусь из Вашингтона. Я приглашу тебе в один неплохой ресторан в городе, мы там сможем увидеть каких-нибудь писателей и театральных деятелей.

— С удовольствием, — воскликнул Сид с такой потрясающей скромностью, что Голд только глаза раскрыл. — Мы с тобой всего один раз и завтракали вместе, кажется, когда ты кончил колледж. Знаешь, мы все гордимся тобой, малыш, — сообщил он к вящему удивлению Голда. — Не все в нашей семье стали профессорами.

— Что же ты, засранец, так глубоко ее прячешь, свою гордость, — сказал Голд с улыбкой. Гарриет со своего места в «кадиллаке» Сида нажала на сигнал. — Сид, а ты почему перестал кобелить? Возраст? Здоровье?

Сид возразил, сказав, что ему всего лишь шестьдесят два. Покраснев, он признался:

— Я начал бояться.

В машине Голда Эстер снова стала плакать.

— И вовсе не потому, что мы не хотели видеть его на похоронах, — объясняла она; Голд старался не обращать на нее внимания. — Думали не волновать его лишний раз.

— Почему это ты помнишь, когда у них юбилей, а они нет? — обратился Голд к Белл.

Белл улыбнулась.

— Я это выдумала. Я выбрала пятницу, чтобы в субботу они могли упаковаться, а в воскресенье уехать.

Голд одобрил ее. Обе женщины вышли из машины у китайского ресторана на Кингз-Хайуэй, и Голд, как дар божий воспринял пятнадцать минут одиночества, которые ему достались, пока он искал место для парковки и возвращался назад.

— НИКТО, — ни с того ни с сего заговорил Сид, когда Голд опускался на стул, — не знает устья Нила. — Он заказал семейный обед на двенадцать человек.

— Истоков, — сказал Голд, усаживаясь поудобнее.

— А я что сказал?

— Устья.

— Вот забавно, — сказал Сид, лицо его расцвело хитроватой и довольной улыбкой. — Что-то я сегодня сам не свой.

— Свой, свой, старый ты хер.

— Он попросил передать ему хрен, — нашлась Белл, демонстрируя достойную восхищения сообразительность.

— К тому же истоки Нила знают все, — пробормотал Голд, устремив свой взгляд на принесенную еду.

— Все?

— Я не знаю, — не согласился его отец.

— Мне кажется, и я не знаю истоков Нила, — сказала его мачеха.

— Я тоже не знаю, — сказала Эстер.

— Все, кто захотел взять на себя труд разузнать, знают.

— Ты знаешь? — поддразнил его Сид.

— Да, — сказал Голд. — Какого Нила? Их два.

— Два Нила? — в один голос сказали женщины.

Голд потерял осторожность. — Да. Голубой и Белый.

Он с тревогой прислушался к зловещей тишине, сгустившейся над столом, и по невыразимой торжественности погрузившихся в размышления собеседников понял, что попал в еще одну страшную ловушку. К тревоге во взглядах женщин примешивалось сочувствие, а на глаза Эстер снова навернулись слезы жалости. Ах Сид, ах ты, недоносок, зловредный, злоебучий, коварный мерзавец, пропел он про себя скорбную литанию. Опять ты загнал в угол своего младшего братишку.

— Два Нила? — уже раздраженно рычал его отец, расплескивая себе на колени горячий чай из трясущейся чашки. — Голубой и Белый? Да что у него — опилки в голове?

— Вы что, не видите — он шутит? — не очень уверенно вмешалась Белл.

— Что-нибудь не так? — со зловещей невозмутимостью спросил высокий, мускулистый метрдотель, сразу же появившийся на шум, чтобы не допустить во вверенном его попечению ресторане никаких неприятностей. Второй претендент на звание чемпиона мира по карате сидел тише воды, демонстрируя невероятную законопослушность.

— Все в порядке, — весело подбодрил их обоих Сид. — Еще парочку порций, пожалуйста. Суп великолепен.

Голд нос к носу столкнувшийся с безысходностью, воспользовался этой передышкой, чтобы выпутаться из затруднительного положения. — Бог с ними, с моими Нилами, — с грубой прямотой заявил он. — Что с твоим кондоминиумом?

Он застиг своего отца врасплох. Челюсть Джулиуса Голда отвисла, а щеки затряслись.

— Да, — сказал Сид, выставляя подкрепление Голду.

— А почему я не могу остаться здесь? — спросил отец Голда и с видом победителя добавил: — Разве кто-то имеет от меня неудобств?

— Па, я хочу, чтобы ты купил этот кондоминиум.

Еще мгновение старик бросал вокруг безумные взгляды, пребывая в полном смятении. Потом кровь пугающе прилила к его лицу; он так задыхался от гнева и крайнего потрясения, что казалось, борется за каждый глоток воздуха. Слова застряли у него во рту. Обуреваемый чувствами ярости и бессильной злобы, он в припадке бешенства принялся тыкать согнутым пальцем в направлении стола, его косящий взгляд переносился с сидевших по одну сторону от него на сидевших по другую. При первом движении его руки древний инстинкт, до поры до времени дремавший в остальных, пробудился, и все присутствующие в ужасе принялись хвататься за ближайшие к ним блюда, чтобы подать их отцу. Голд обеими руками подставлял ему тарелки с уткой, свиными ребрышками и рисом. Эстер, которая сидела к нему ближе других, пододвинула к нему полную супницу. Голд, опоздав лишь на долю секунды, заметил на фарфоре крошечную трещинку; он не успел издать предупреждающий крик, и интуиция, перечеркнув любые неопределенности, мгновенно подсказала ему, что последует дальше. Но на самом деле звон, раздавшийся при ударе супницы об пол, превзошел все его самые худшие ожидания. Метрдотель тут же появился снова, вся его фигура производила устрашающее впечатление силы и власти, его сопровождала армия из трех неулыбчивых воинов с ониксовыми глазами и бритыми головами и нервной восточной женщины с ярко крашенными губами, в руке у нее был очень длинный, тонкий карандаш.

— Что-нибудь не так?

— Битый фарфор? — спросила Эстер.

— Вер Гехаргит![79] — обретя, наконец, голос, проревел старик в ответ зловредному метрдотелю-китайцу, тыча ему в живот пальцем, отчего этот великан попятился назад. Метрдотель побледнел, когда Джулиус Голд, не переставая всаживать ему палец в живот, прокричал: — Не нужен мне никакой кондоминиум! Я живу здесь, а не там! Я туда езжу отдыхать!

Сид был уже на ногах, фонтаном извергая чаевые по двадцать долларов и велеречивые извинения. Вот сука, кипел Голд, с наифальшивейшей из фальшивых улыбок рассовывая бумажки по доллару и по пять ошеломленным детям и родителям за ближайшими столиками. Запереть его нужно! В тюрьму, а не больницу! Засадить в кандалы! Держать на цепи в темнице! Упрятать этого полоумного хера на пятнадцать футов под землю!

Когда пол был вычищен, они перешли к десерту, состоявшему из ананасов, мороженого и печенья-гаданья[80]; обед проходил почти в полном молчании, все из кожи вон лезли, делая вид, что ничего не случилось. Последовавшая все же затем торговля была краткой. Старик не вернется во Флориду, пока не будет готов и согласен. Сид гарантировал ему ежемесячное посещение минимум на пять дней по крайней мере одной из ветвей семейства. Не пошло. Каждые три недели по семь дней? Ладно, там будет видно.