Следователь по особо секретным делам - Алла Белолипецкая

– Назарьев, на пол! – успел крикнуть Скрябин – осознавший, что сейчас произойдет.

Но – всё-таки он опоздал. Вера непроизвольно вскинула руки, когда её обхватили сзади. И – нажала на спусковой крючок «Вальтера», наверняка сама не поняв, как и почему она это сделала. Это было третье, окончательно несчастливое совпадение.

Пистолетик рявкнул коротко и глухо – обойма-то в нем имелась. И Назарьев, который оказался у Веры на мушке, охнул и стал оседать на пол. Пуля угодила ему в левую сторону груди – ниже плеча и чуть выше сердца.

Вера в тот же миг выронила пистолет и тоненько завизжала, прижимая руки с растопыренными пальцами к щекам. Великанов отпустил её – наклонился, чтобы подобрать с полу «Вальтер», хоть в этом теперь не было никакого смысла. Абашидзе впал в некое подобие ступора – и взирал в безмолвном ужасе на Андрея Валерьяновича, который поймал пулю, предназначенную ему самому. А Данилов шагнул к Вере, обнял её, прижал к себе, начал гладить её по спине и что-то шептать ей на ухо.

Скрябин кинулся к Назарьеву и стал зажимать ладонями рану, из которой ручейком вытекала кровь. «Это моя вина, – подумал он. – Я – недоглядел. Вот оно – мое долгожданное уникальное дело!..»

Тут распахнулась дверь приемной, и Смышляев закричал сунувшему голову в кабинет секретарю:

– Врачей, врачей сюда!

На Лубянке имелся собственный медперсонал, и даже не было нужды вызывать карету «скорой помощи».

Глава 11. Ночное метро

19-20 июля 1939 года. Ночь со среды на четверг

1

У Николая Скрябина, по счастью, нашлось, во что переодеться: в небольшом шкафчике у него в кабинете висело несколько свежих белых рубашек. Но, когда он вытащил одну из них, то даже не сразу смог её надеть: руки его ходили ходуном так, как если бы он до этого долго строчил из пулемета. Впрочем, со своими нервами Скрябин быстро совладал, и, когда он завязывал тугим узлом безнадежно испорченные, перепачканные кровью Назарьева рубашку и летний пиджак, пальцы его почти уже не дрожали. Так что, когда он швырнул свои окровавленные вещи в проволочную корзину для мусора, то не промахнулся.

– Да и Вера Абашидзе тоже не промахнулась… – с мрачной усмешкой пробормотал он себе под нос. – К несчастью, женщины с ангельскими лицами не промахиваются никогда!..

Однако несчастливый этот день подходил к концу. И старшему лейтенанту госбезопасности нужно было возвращаться к себе на квартиру.

Конечно, он мог бы вызвать служебное авто и на нем отправиться домой. Но – время-то уже шло к полуночи. А все жители советской столицы хорошо знали, кто и с какой целью раскатывает ночью по городу на автомобилях марки ГАЗ М1 – знаменитых «эмках», известных также как «черные маруси». Так что Скрябин не хотел пугать и доводить до сердечных приступов своих соседей по дому, которые могли некстати выглянуть в окно и увидеть «эмку» во дворе. И он решил, что поедет домой на метро. Ехать-то ему было всего ничего: от «Дзержинской» до «Охотного ряда».

Однако из-за этого ему пришлось оставить свой «ТТ» в кабинете – запереть его в сейфе. Надевать наплечную кобуру вместе с белой рубашкой, а потом ехать в таком виде на метро – это было бы чересчур даже для участника проекта «Ярополк». Зато из сейфа Николай забрал бумажный пакет с тряпичным мячиком красного цвета: хотел поэкспериментировать с потрепанным артефактом у себя дома.

Перед входом в метро не было ни одного человека, и только светилась ярко-алая буква «М», озаряя асфальт и огромные полукруглые арки-порталы над высоченными дверьми. Но, когда Николай подошел к этим дверям, то внезапно испытал сильнейшее искушение: свернуть в сторону и пойти домой пешком. Какая-то подспудная мысль (Давай, соображай!) будто отталкивала его от входа в «подземное царство».

Однако он помнил, что произошло во время их с Ларой ночной проулки по Моховой. И, хоть самодельный веер – копия старинного – лежал у него в кармане брюк, Николай решил: понапрасну рисковать и топать пешком до самого Дома Жолтовского, пожалуй что, не стоит. Пусть у старшего лейтенанта госбезопасности и не было никакой уверенности в том, что в подземном царстве он будет в большей безопасности, чем на улице. Так что он вошел в пустой вестибюль метро, купил картонный билетик и на пустом эскалаторе поехал вниз.

А ночь, которая накрыла Москву, словно бы заявила свои права и на величественный метрополитен. Люстры-шары над платформой, куда спустился Скрябин, отчего-то светили тускло, и серый мрамор облицовки выглядел почти черным. Тьма жаждала властвовать здесь, и старшему лейтенанту госбезопасности подумалось отчего-то, что тьма эта была голодной. И оголодала сильно – могла бы сожрать всякого, кто только зазевается.

Николай глянул на свои наручные часы: было без восьми минут двенадцать. Он даже удивился: не предполагал, что уже так поздно.

Тем временем в туннеле загрохотал подъезжающий поезд – наверняка совершавший последнюю свою ездку за этот день. С шипением и свистом состав затормозил у платформы, вагонные двери разошлись в стороны, и старший лейтенант госбезопасности, войдя в вагон, сел на один из довольно жестких диванчиков – так, чтобы находиться лицом к платформе. Бумажный пакет с мячиком на веревочке он положил рядом: отчего-то ему даже лишнюю минуту не захотелось держать его в руках. Пневматические двери снова сомкнулись, и поезд тронулся. С «Дзержинской» он не увозил никого, кроме Николая. Да и в своем вагоне тот оказался один.

Всё еще размышляя о том, что произошло на Лубянке, Скрябин глубоко вздохнул и машинально поднял глаза на матовые белые плафоны светильников под потолком. Да так и замер – со слегка запрокинутой головой.

– Как же это я забыл… – потрясенно прошептал он.

Весь его сон – тот, что приснился ему ранним воскресным утром – обрушился на него возвращенным воспоминанием. И Николая словно окатило водой из крещенской проруби – ему даже почудилось, что ледяная вода захлюпала у него в ботинках. А поезд тем временем заехал в туннель, и за окнами вагона вместо облицовочной плитки смазанными полосами замелькали черные стены.

«Сейчас машинист остановит локомотив», – мелькнуло у Скрябина в голове.

И, едва он об этом (вспомнил) подумал, как поезд замедлил ход и остановился. Из приоткрытых окон вагона потянуло легким сквозняком – не холодным, впрочем, и даже не прохладным. Но Скрябин всё равно схватился за рукоять бумажного веера,