Всевышний - Морис Бланшо

у меня лихорадка? Не хочешь пощупать мне руку? Я весь горю, ведь так? Утрись, только не этой тряпицей, она заразная. Я думаю, пот заразен. – Она вытирала палец за пальцем. – Если ты боишься, можешь отодвинуться. Послушай, – сказал я, глядя на руку, которую она положила мне на рукав и которую я слабо отталкивал, – меня только что посетило странное чувство, у меня возникло впечатление, что твоя рука принадлежит какому-то другому миру, что она – нечто мне незнакомое, что-то совсем другое. Да, очень странно. Не хочешь положить ее еще на секунду? Нет, не делай этого, не приближайся ко мне. Мне любопытно… каким ты меня теперь видишь? Что я для тебя такое? Когда мы были маленькими, ты меня изводила; ты хотела, чтобы я был нищим. Помнишь? Ты не раз забирала у меня хлеб и бросала его в пыль, а то еще запихивала меня под кровать и сметала на меня мусор, всякую дрянь. Все-таки это было странно. Теперь твое желание осуществилось, я и вправду нечист. Знаешь ли ты, что сегодня утром, за несколько мгновений до вашего появления, меня нашли на улице полицейские и нещадно избили? Вчера они забрали меня в комиссариат. А этот запах, ты чувствуешь его? Он заполонил весь дом, что это может быть такое? Можно подумать, что это разит из могилы, тебе лучше уйти. Луиза!

– Я тут.

– Я не настолько… слаб, как ты думаешь. Я разочаровал тебя своей никчемностью. А ты ждала от меня… ты ждала, да, чего же ты, собственно, ждала? – Мы смотрели друг на друга. – Я понял очень многое, я все это бесконечно знаю; в каком-то смысле я знаю все. Ты же, ты не способна видеть в точности ни кто ты такая, ни чего ты хочешь. Ты слишком погружена в прошлое; ты – своего рода призрак. – Я схватил ее за руку. – Хочешь, я раскрою тебе семейную историю? Поближе, я же не могу трубить об этом на каждом углу. Да не бойся же. Я всегда восхищался тобой, Луиза. Ты имела на меня огромное влияние, ты такое замкнутое, такое ненасытное существо; и, кроме того, ты так преданна. Мне кажется, я никогда не видел, как ты смеешься. Почему? Это из-за… не артачься, не дергайся. – Она прижалась к стенке, я смотрел на вырванный мною клок ткани. – Ты права, – пробормотал я, – нужно быть осторожней.

Через мгновение она вернулась и встала на колени. Меня начала бить дрожь.

– Ты… ты существо высшего порядка. Ты тоже все понимаешь. Хотел бы сказать тебе кое-что. В конторе у меня есть сослуживец, его зовут… Ты найдешь его в зале выписок, высокий и худой, левая рука у него наполовину парализована. Наверное, из-за серии кризов. Ты никогда не заходила в мэрию? Само собой, извини меня. Я занимаю там совсем незначительный, почти смехотворный пост; дурак дураком, не в этом дело. Служить государству, наделять закон его теплотой, его светом, жизнью, бесконечно переходить с ним от человека к человеку, – когда ты почувствовал, что это возможно, уже не просишь ничего другого. Выше этого ничего не бывает; вне этого ничто не в счет, а впрочем, там ничего и нет – понимаешь, ничего. Моя маленькая сестричка, обещай мне иногда прогуливаться по улице – просто, без дела. Прошу тебя, делай так, иди по проспекту, разглядывай прохожих, дома, ковырни кусочек щебенки и присмотрись к нему: поступай так время от времени, прошу тебя, это очень важно, сделай это для меня.

– Почему ты так говоришь? – прошептала она. – Ты действительно чувствуешь, что заболел?

– Не знаю. Ты не находишь это место мрачным? И весь этот квартал…

– Но ты же не собираешься здесь оставаться. Мы через час уедем. Давай я соберу чемодан.

– Ты думаешь? Куда мне деться? Скажи, Луиза, что ты знаешь об этой эпидемии?

Она встала, снова села на табурет.

– Я знаю то, что об этом говорят, – колеблясь, произнесла она. – Были отдельные случаи, но это не так уж опасно.

– Об этом говорят? Что это такое, что-то вроде тифа?

– В основном принимают предупредительные меры, – сказала она, оглядывая комнату вокруг себя. – Врач говорил тебе что-нибудь?

– Врач! И это все, больше ничего не говорят? Заражены тысячи людей, под угрозой десятки тысяч; весь район поражен смертью. А в ваших кругах говорят о случаях, предупредительных мерах! Что за гнусность, низость; впрочем, это не случайно.

– Действительно тысячи?

– Да, тысячи; ты что, слепая? Когда ты зашла в этот квартал, тебе показалось, что все нормально? Нормально, что половина города находится под запретом, что ты замурован здесь как в тюрьме, что магазины закрыты; это нормально, что полиция набрасывается на тебя и избивает, что поджигают дома, что горят целые округа, а ни один пожарный и не чешется? А как тебе воздух на улицах? Самая настоящая черная вода, застой нечистот, нищеты. Как вам разрешили сюда пробраться?

– Не знаю, это он…

– Да, само собой. И что же он делает? Что замышляет? Сходи за ним. Я решил не уезжать.

Я задержал ее; я без конца ее разглядывал, всматривался в ткань ее платья, что-то вроде черного шелка, местами блестящую, кое-где потускневшую материю; это была не столько одежда, сколько пятно, что-то, чем она пропиталась, что исходило из нее, что не имело ни формы, ни цвета, что напоминало это плесневелое пятно на стенке. И даже при мысли, что это пройдет, я испытывал чувство виновности, совершённого проступка. Я предавал: что? Платье? Над этим можно было смеяться, но этого оказалось достаточно, чтобы меня сразить, я больше не желал говорить. И когда он появился вновь, я едва заметил его возвращение; я не имел ничего против него. Я знал, что он занимает мое место, что он является моей живой, работящей частью, что он – мое здоровье. Так и должно было быть. Меня даже не смущало, что он перешептывается с Луизой.

– Ему лучше лечь, – внезапно сказал он. – Не хотите ему помочь? А я попробую найти кого-нибудь.

– Я не уезжаю?

– А! – сказал он, оборачиваясь и подходя словно бы на цыпочках. – Ну да, все улажено.

– Как?

– Директор считает, что вы должны уйти как можно скорее. Осталось оформить несколько бумаг, чтобы перевести вас за пределы этой зоны. Но прежде всего, что касается эпидемии, будьте спокойны, вы точно не заражены.

– Я уезжаю? Когда?

– Сегодня, конечно. Сегодня после обеда.

– Откуда он знает, что я не заражен? Он никогда меня не осматривал, он даже не врач. Он преследует только свои интересы.

– Будьте благоразумны. Эти пересуды о всяческих