Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как вам угодно, Александр Сергеевич. Понимаю, вам скучно. Извольте, я готов слушать, если считаете это важным.
— Принимаю ваш упрёк, но воспользуюсь правом больного чудить. Открою вам секрет — я испугался когда проснулся. Сон был столь реалистичен… не как обыкновенно.
— Расскажите. — Пётр уселся поудобнее с видом мученика, но сдержал зевок.
— Так вот. Как я уже говорил, дело происходило в Москве. Летом, довольно жарким. Я стоял примерно на Чистопрудном бульваре.
— То есть как — примерно?
— Вот так. Да, сейчас думаю, что то был непременно Чистопрудный бульвар. Люблю это место, есть в нем что-то. Знаете, раньше оно звалось Погаными болотами, покуда Меньшиков не взялся за дело.
— Вы даже не уверены где были?
— Сложно быть уверенным. Это была Москва, я знал это как знает всё во сне человек, но совершенно другая Москва. Которой быть не может.
— Хм.
— Представьте себе, что все дороги покрыты асфальтом.
— Асфальтом? Только в Париже видел недавно. Очень удобно, должен признать. Но вам откуда знать, что это асфальт?
— Я спросил у жителей.
— Занятно. Вы не галломан часом? Прочли в газете, и…
— Нет-нет. Итак, все дороги, что для проезда экипажей, что для любителей променада, все покрыты асфальтом.
— Не могу не заметить, что Москва в вашем сне чрезвычайно богатый город. Асфальт — штука недёшевая.
— Богатый, я тоже заметил. Но в нем нет лошадей.
— Как это — нет лошадей?
— Нет и всё. Я лично не видел ни одной. Сами понимаете, о том я также спросил жителей.
— И что вам ответили?
— Что лошади есть в цирке.
— Ничего не понимаю. Что же дороги для экипажей пустовали?
— Нет, и это самое удивительное. Или не самое, но не важно. Дороги были полны каких-то маленьких приземистых экипажей из стекла и металла разных цветов, передвигающихся самостоятельно.
— Может вам все-таки отдохнуть? — осторожно протянул Безобразов.
— И вы бы видели с какой скоростью они передвигались. Как быстро и как тихо. Хотя запах от них мне не понравился и даже закружилась голова.
— Хмм.
— Дома вокруг стояли чрезвычайно плотно, хуже чем на Невском. И что это за дома! Огромные. Самый низкий был в пять этажей, остальные в девять, двенадцать этажей. Потом оказалось, что это не предел. Далеко не предел.
— Александр Сергеевич…
— Нет, слушайте. Я только начал. Видя столько необычного, я инстинктивно цеплялся за привычное. За людей. Но они как раз и поразили меня больше всего. Одежда. Невозможно ни разобрать, ни предположить кто в каком чине. Кто во что горазд. Многие выглядели так, словно впервые оделись в то что схватили руки. Почти полное отсутствие военных, священников тоже нет, третье сословие заполонило улицу. Как они ходят — никакой выправки. Никакой важности, бег суетных лакеев, поскольку ходили они все весьма быстро. Женщины одеты в мужское платье.
— Александр Сергеевич!!
— Я нисколько не шучу, Пётр Романович. Были и платья женские, но такие, что промолчу и тем пощажу вашу нравственность.
— Не беспокойтесь о ней. Право, чем можно смутить гусара?
— Быть может, платьями, что заканчиваются на середине бедра, а некоторые и выше?
Безобразов впервые проявил интерес, но, судя по выражению его лица, представить должным образом не сумел.
— Да-да, мой уважаемый гусар, — продолжал я воспоминание, — некоторые выше. И все из одного слоя ткани, сколь можно судить на глаз.
— Гм. Стесняюсь спросить, но во что были одеты вы в столь удивительном сне?
— В самом наихудшем, что возможно представить. В вицмундир камер-юнкера.
— То есть вы заметно выделялись среди той, так сказать, публики?
— В корень зрите. Выделялся. Скоро я понял отчего эта публика, как вы справедливо заметили, не носит форму. Облеченность в мундир не позволила бы той бесцеремонности общения, что позволяли себе они, избегать ежеминутных дуэлей, а то и убийств на месте.
— Ого! Даже так! Вы там успели пообщаться.
Я засмеялся.
— Знаете, Пётр Романович, какие первые слова я услышал в свой адрес? «Ты что, Пушкин?» — воскликнул мне в лицо какой-то нетрезвый юноша с бутылкой пива (как оказалось) в руке. К этому он добавил совершенно непечатное сопровождение, и от немедленной расправы его спасло лишь моё состояние ступора.
— Дайте угадаю, — со смехом произнёс Безобразов, — он оказался ваш поклонник и стал читать стихи.
— Вы правы, хоть и издеваетесь. — я прикусил губу. — Действительно, тот странный юноша прочёл мне смесь из моих строк.
Я взял паузу, чтобы перевести дух. Следовало проявить определённую осторожность, чтобы гусар не уверился в моем сумасшествии, о чем явно подумывал. Но как можно было описывать подобное и не навести человека на мысль, что я сделался скорбным умом? Ротмистр, однако, сумел удивить.
— Говорите как есть, Александр Сергеевич, не выбирайте. Что бы вы не сказали, я не поверю в вашу ненормальность. Не тот вы человек. А сон — это всего лишь сон.
— Читаете мысли, Пётр Романович. Но что вы скажете о железных дорогах?
— Ого! Они там есть, в вашем сне?! Решительно, вы обгоняете время, дорогой кузен. В России только думают о соединении таким образом двух столиц, а у вас уже всё готово. И куда же она вела, эта дорога?
— Никуда. Не покидала пределов города. Эта дорога, вернее дороги, соединяли разные части города. Самое впечатляющее — они подземные.
— Подземные!
— Да. Вы спускаетесь под землю, что довольно жутковато само по себе, поскольку вам нет нужды прилагать усилий, лестница подвижна и ступени сами относят вас вниз, а там поезда разводят людей через тоннели. Куда им нужно.
— Гм.
— Вот и я так подумал. Там нет ни свечей, ни факелов, ни ламп, но светло как днём благодаря особым фонарям, которые не дают жара.
— Поразительно. Но как вы не проснулись немедленно?
— Проснуться? Да я был убеждён, что не сплю. Я щипал себя, иногда тёр глаза — то был не сон! Я чувствовал боль.
— Но, позвольте…
— Да, когда пробудился, то осознал, что сон. Но не ранее. Сновидения исчезают, но только не это. Я помню всё как видел наяву.
— Знаете, кузен, возможно, вам стоит выпить. Иначе в следующий раз вам приснится как вы летаете на ковре-самолете или ходите в сапогах-скороходах. Думаю, все дело в истощении. Вы себя не бережете.
— Вы удивитесь, дорогой кузен, но… впрочем, лучше о другом. Странного, удивительного, непонятного, невероятного было столь много. Как вы посмотрите на то, что я был убит на дуэли?
— Вы? Зная вас — не удивлюсь. И тогда вы наконец проснулись?
— Нет, я был убит здесь. Тем мальчишкой, Дантесом. Только иначе. Он меня застрелил.
— Он тоже был в
