Меч ангелов (ЛП) - Яцек Пекара

– Нет, это неправда! – воскликнул Литте, а потом тяжело сел на сундук и спрятал лицо в ладонях. – А впрочем, что я знаю... – пробормотал он.

– Почему неправда? – спросил я мягко. – Или вы знаете что-то, что могло бы помочь вашему другу?

– Какой он мне друг... – ужаснулся он.

Ха, меня не удивил такой ответ. Люди, арестованные Святым Официумом, образом, совершенно непонятным, но при этом молниеносным, внезапно теряли друзей, родных и знакомых. Раньше такой человек был окружён толпой родственников и приятелей, и тут, глядь... Вдруг остался один, как перст. Поскольку часть из этих подозреваемых или обвиняемых покинули стены тюрем оправданными, думаю, что, по всей вероятности, они приобрели новый жизненный опыт и новое понимание таких слов как дружба, любовь и верность.

– Однако, вы достаточно дружны, чтобы помогать ему, не преследуя личной выгоды, - уточнил я.

Я заметил, что Матиас Литте сложил руки на коленях и правой рукой придерживал левую, чтобы остановить их дрожь. Напрасно, потому что я всё равно видел все, что стоило увидеть.

– Что ты делал с телами? – Спросил я резко.

Он вскинул голову.

– Й-й-я? – он начал заикаться.

– Да. Ты! Что делал с телами?!

Его нижняя губа дрожала так, будто у него начался приступ лихорадки. Его испуганный взгляд метнулся в сторону сложенных у очага поленьев и воткнутого в колоду топора.

– Не будь дураком, Матиас, – сказал я. – Писание, в своей мудрости говорит:

Ибо мы не сильны против истины, но сильны за истину.

Помни, что только чистосердечное признание может тебя спасти.

Говоря по правде, его уже ничто не могло спасти, но ведь я не обязан был сообщать ему эту печальную новость. Тем более что человек, ещё питающий надежду, в сто раз полезнее, чем тот, кто надежду раз и навсегда утратил.

Литте зарыдал сдавленным плачем, стоная, кашляя и сморкаясь. Я без отвращения смотрел на его искажённое птичье лицо, ибо слишком много грешников я уже видел в своей жизни. Однако чаще всего плачем выражали они лишь сожаление об утерянной возможности творить зло. Время искренней, неподдельной печали наставало, как правило, гораздо позже, когда их тела исполнялись такой глубокой болью, что она чудесным образом достигала до самой души. Я надеялся, что благодать очищения будет дарована и Матиасу Литте.

Пока, однако, я должен был получить доказательства. Слишком много я уже видел людей, которые принимают на свою совесть чужие вины, и мне хотелось точно во всём убедиться, даже в этом случае.

– Где прятал тела, Матиас? – Спросил я ещё раз, и схватил его за плечи.

Его плечи казались настолько слабыми, что достаточно было бы посильнее сжать, чтобы переломать ему кости.

– Я не прятал, – прорыдал он. - Всё сразу съедали. Я варил бууульо-оон... – Он чуть меня не обсморкал, и я отступил на шаг. - И засаливал. Там ещё немного осталось в бочонке.

– А кости?

– Молоооо-ли, потому что говорят, из человеческих костей можно сделать такой порошок, чтоб жена поправилась. Только делать надо в полнолуние...

– Матиас Литте, – сказал я сурово. – Именем Святого Официума вы арестованы. А теперь следуйте за мной.

Он удивлённо посмотрел на меня заплаканными опухшими глазами.

– А-а-а жена? – он заикался. – Что с ней станет, если меня не будет?

– А почему меня это должно волновать? – ответил я и рванул его за плечо.

– Он не чернокнижник, - констатировал я.

– Какая грешная уверенность говорит вашими устами. – Брат Сфорца театрально возвёл глаза к потолку.

– Может, это просто опыт, – ответил я.

– Ну и что? - Засопел элемозинарий. - Вы утверждаете, что он попросту выкапывал останки и пожирал их?

– Не он пожирал, - пояснил я. - По крайней мере, поначалу не он. Он варил из человеческих тел бульон для больной жены, а кости молол, потому что считал, что молотые человеческие кости являются чудесным лекарством от лёгочных болезней. Потом бедность их прижала, и он сам перешёл на так дёшево достающуюся еду...

– Пхи, - фыркнул Сфорца. – Ловко извернулся. Он обманул вас. Признался в страшном пороке, чтобы скрыть грех, куда более отвратительный. Грех чернокнижия!

– Не думаю, – ответил я, потому что не представлял себе человека, менее подходящего к образу колдуна, чем Матиас Литте. – И мне кажется, что ни вам, ни Инквизиториуму нечего расследовать в этом деле. Надо бы его отвезти в Кайзербург и отдать в руки Градских Скамей. Пусть его повесят, или четвертуют, или что они там решат...

– Я уверен, что правильно проведённый допрос даст желаемые результаты, – заявил Сфорца. – Но не думаю, чтобы вы смогли справиться с этой задачей...

– Вы так полагаете? – спросил я, прищурившись.

– Я буду с вами честен, инквизитор Маддердин, - сказал он, вставая. - Уже слишком громко говорят о ваших весьма снисходительных взглядах на еретиков и колдунов. Кажется, вы пробуете находить обычную человеческую слабость там, где в дело прямо вступают козни Врага. Вы грешите бездействием.

– Не вам меня судить, – резким тоном прервал я его рассуждения. – И лучше следите, брат Сфорца, как бы вам не впасть в грех неправого суда. Даже милосердие Инквизиториума имеет границы.

– Вы мне угрожаете? - Его бледное лицо казалось ещё бледнее, чем обычно.

– Никогда бы не осмелился, – ответил я, глядя ему прямо в глаза.

Мне было любопытно, знает ли он, как разворачивались события в Виттингене, и сделает ли из этого выводы. Ну, а здесь – в Столпене – дело обстояло иначе. У меня не было с собой близнецов и готовых идти на жертвы рядов местных инквизиторов. Сам, с одним только Курносом, я мало что мог сделать в прямой конфронтации. Но я надеялся, что элемозинарий не будет к ней стремиться.

– Я отстраняю вас от следствия, инквизитор Маддердин, - изрёк он наконец холодным тоном.

– Этого вы сделать не можете, - ответил я спокойно. – У вас есть папские грамоты, но за мной авторитет Святого Официума. И я имею не только право, но и обязанность остаться в Столпене, вплоть до прояснения дела. Если вы не согласны с таким взглядом на вещи, мы можем, по вашему требованию, направить запрос в канцелярию Его Преосвященства.

Он, конечно, должен был отдавать себе отчёт, что мы нескоро дождались бы официального ответа, а епископ Хез-Хезрона, безусловно, был бы в восторге, что инквизитор и раздатчик милостыни морочат ему голову спорами о полномочиях. А если бы как раз на то время, когда он будет знакомиться с нашими аргументами, у него пришёлся приступ подагры или язвы, то последствия этого восторга могли превзойти наши самые смелые ожидания.