Аленкин клад. Повести - Иван Краснобрыжий

Двенадцатая мартеновская печь в тот день выглядела по-праздничному. Белую стену пульта управления украшал лозунг: «Даем миллион!» Сталевары и подручные на смену пришли в новых робах, каждый подстрижен, выбрит. На кабинах заправочной и завалочной машин полыхали красные флажки. Хозяйке электромостового крана назло морозному декабрю кто-то подарил букетик живых цветов. Во всем этом чувствовалась рабочая гордость и святая любовь к своему делу.

Начальник смены чуточку взволнованным голосом прочитал марку стали. Владимир взял график. Через минуту к мартеновской печи подъехала заправочная машина. Сталевар-оператор Юрий Горячев на пульте управления нажал кнопку. Стальные заслонки завалочного окна поползли вверх. В огромный зев хорошо видна раскаленная добела кладка. Ее после каждой выдачи плавки сталевары «наращивают» магнезитом.

Прошла еще минута. Владимир и третий подручный Николай Кононов на крюк заправочной машины быстро навесили «ложку», и рыжая струя магнезита ударила в раскаленное чрево. Она то поднималась вверх, то опускалась вниз, металась влево, вправо, замирала на одном месте, а когда зависла коричневым облаком над завалочным окном, Владимир заглянул в полыхающую неистовой жарынью печь. Слой магнезита по всей кладке «нарос» ровно, красиво, как будто его сделала не машина, а заботливые руки первоклассного штукатура.

Заправочную машину тут же сменила завалочная. Она огромной стальной рукой подхватывала десятитонные мульды с рудой, известняком, быстро совала их в гудящую печь, легко и ловко опрокидывала и, поставив на рельсовые тележки, подхватывала новые.

Маленький электровоз пустые мульды утащил на рудный двор. Другой подал состав металлолома. Завалочная машина снова стала подхватывать мульды и одну за другой опрокидывать в печь. Незаменимая помощница сталеваров после завалки металлолома высыпала в печи гребешок, порог и, позванивая колокольчиком, укатила к одиннадцатому мартену. Завалочное окно на двенадцатой закрыли стальные заслонки, и она повела прогрев.

Я попросил разрешения у Литвинова посмотреть через гляделку в печь и увидел ураган живого огня. Он вливался в печь волнами, ревел, дыбился, заглатывал тонны металлолома, руды, известняка и, переваривая все это в своей утробе, улетал куда-то вверх. Едва я успевал заметить взмах крыла выдохшегося урагана, новая волна с гулом врывалась в печь, и все повторялось сначала.

Прогрев печи длился недолго. Владимир то и дело поглядывал в сторону третьей домны. Оттуда, с третьей, он ожидал «денежный»[4] чугун. Его на двенадцатую обязан был поставить минута в минуту Александр Гуторов.

«Неужели Саша зашился с выпуском? Такого у него не бывало».

На рельсах показался электровоз с чугуновозными ковшами. Лицо Владимира просветлело: «Молодец Саша! Не подкачал!»

Две стальные руки электромостового заливочного крана бережно взяли стотонный ковш с кипящим чугуном и осторожно поднесли к двенадцатой печи. По сливному желобу через десять секунд в печь полилась огненная река. Литвинов через очки смотрит на чугун. Искра в гуторовской реке мелкая, голосок веселый, журчащий, как песня весеннего ручья.

«Чугунок — денежный! Сталь получим — рублевую!»[5]

Ураган живого огня бесновался в печи больше часа. Приборы на пульте управления рассказывали Юрию Горячеву о ходе плавки: какая температура кипящей стали, какое давление в печи, какая загазованность шлака… И не только рассказывали, весь технический режим записывали на круглых листах бумаги. Взглянет сталевар на эти листы и прочтет все-все.

Но какие бы умные приборы, какие бы точные машины ни создали ученые, они никогда не заменят человека. Николай Кононов ложкой через гляделку взял сталь на пробу. В лаборатории девушка в белом халате, как волшебница, стальные слиточки разложила на химические элементы и выдала заключение о «вкусе» стали.

А в печи бушевал и бушевал ураган живого огня. Владимир еще раз через гляделку посмотрел в печь. Сталь, слепящая, как южное солнце, подернулась голубоватой рябью. Она с каждой минутой светлела и светлела.

— Это выгорает углерод, — объяснил мне Вячеслав Нечмирь. — Скоро начнется выдача плавки.

Приближение плавки. Это поистине святые минуты. Первый подручный сталевара Фарид Яхеев с пикой в руках занял свой пост на площадке рядом с леткой. Мостовые краны в стальных руках поднесли ковши. Электровозы с новыми составами руды, известняка, металлолома стоят на исходных рубежах. Машинист заправочной машины опробует пневматику. Владимир следит в оба за порогами. В эти минуты он живет одним: не дать готовой плавке прорвать «запруду». И, хотя плотина не пропускает ни капельки огненной реки, он трамбовкой подбросит и подбросит на ее стену огнеупора.

Взята еще одна проба. Владимир смотрит в ложку. Сталь в ней цвета молнии. Он ее пробует на «искру» и еще раз заглядывает в печь. В залитой сталью ванне исчезла сизовато-фиолетовая зыбь. Ему все понятно: сталь сварилась.

На железной лестнице простучали шаги мастера производства Алексея Подпрядова. Миллионную тонну стали бригада Литвинова варила по его рецепту. Алексей Подпрядов сиял. Еще бы! Процентное содержание химических элементов в готовой к выдаче стали сошлось с точностью аптечных весов.

Выдача миллионной тонны стали на двенадцатой печи длилась минуты. Но какие минуты! Сталевары и подручные на своих постах мне казались похожими на боксеров, вышедших на ринг. Каждый из них в любую секунду готов был принять мгновенное и точное решение.

…Огненная река высушила в цехе воздух до хрустального звона. Я раньше не верил, что расплавленная сталь имеет свой особый, ни с чем не сравнимый голос. На двенадцатой мартеновской печи я услышал ее настоящую песню. Сливаясь по желобу в огромный ковш, она пела спелым колосом ржи, шепталась голосами влюбленных, рокотала моторами тракторов, с хрустом врезалась лемехами плугов в целину, звенела турбинами реактивных самолетов, шумела винтами кораблей на океанских просторах… Велика и могуча эта песня!

Памятные события в жизни наш народ по русскому обычаю отмечает за семейным столом. День выдачи миллионной тонны стали для бригады Владимира Литвинова, как и для всех металлургов завода, был настоящим праздником. О своей победе они доложили телеграммой-молнией Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза и Министерству черной металлургии СССР. А когда над городом опустились сумерки, литвиновцы дружно, как на смену, собрались на квартире бригадира.

Богатый стол ребятам показался «плохо» сервированным, с «кривыми» ножами, «рогожевой» скатертью… Критику гостей Владимир признал объективной, пригласил их пройти в зал, где стоял сверкающий рояль, и, подмигнув жене, осведомился:

— Чем могу искупить вину?

— Песней «Есть на Волге утес», — выразил желание бригады Фарид Яхеев.

Жена Владимира вступление этой песни проиграла мягко, с душой. Чистая мелодия, как теплый весенний ветерок, освежила чуточку уставшие лица ребят. Владимир на какой-то миг задумался о том вечере, когда ему обида на сцене сдавила горло, вздохнул полной грудью, и его сильный, красивый голос, раздвинув стены квартиры, полился свободно, неудержимо.

Русская народная песня унесла ребят на дикий волжский утес. Один из них, подставив вольному ветру лицо, любовался с утеса залитыми солнцем далями, другой с орлиной высоты видел, как вверх по широкой реке идут казацкие струги громить угнетателей народа, третьему мягкие подлокотники кресла казались камнем-гранитом, который и поныне хранит всезаветные думы Степана… А вольная песня набирала высоту, летела все дальше, и ребята верили, что нет и не будет в мире такой силы, которая свяжет ей крылья.

Приглашать гостей за стол хозяевам пришлось еще одной песней. Литвиновы пели ее всей семьей: муж, жена и сын. Бригада покорилась и подняла бокалы с шампанским. Застольная речь, как издревле водится на Руси, за старшим.

— Братцы! — предложил Владимир. — Выпьем за сталь и песню!

Тост хозяина гостям пришелся по душе.

Жаркий экзамен

Раскатистый взрыв залихорадил цех. В лобовое стекло операторской кабины, защищенное мелкой сеткой, со свистом ударили куски сизой окалины и, натолкнувшись на преграду, с шуршаньем посыпались вниз. За первым взрывом прогремел второй. Я растерянно взглянул на старшего оператора блюминга Алексея Лобанова. Он, сидя в мягком кресле, спокойно переключал командоконтролеры. Мое замешательство первым заметил манипуляторщик Геннадий Брагин и, добродушно улыбаясь, пояснил:

— Страшного ничего нет. Это взрывается окалина.

Сверкающие матовым блеском рольганги несли и несли

на железных плечах раскаленные добела слитки стали. Алексей Лобанов и Геннадий Брагин подавали их под огромные, вертящиеся с бешеной скоростью обжимные валы блюминга. Многотонная махина сдавливала эти слитки, с глухим урчаньем протаскивала вперед, возвращала назад и, натужно завывая, отфыркивалась облаками пара.