Пикассо и его женщины - Сергей Юрьевич Нечаев

а теперь у нее пробудились чувства. Оказалось, что он и в отношениях способен отойти от всех стереотипов так же решительно, как и в искусстве.

А потом он вдруг сказал: «Мы не должны слишком часто видеться. Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не прикасайся к ним. Нельзя злоупотреблять тем, что должно принести свет в мою и твою жизнь. А все прочее в моей жизни обременяет меня и заслоняет свет. Наши же отношения видятся мне, как открывшееся окно. И я хочу, чтобы оно оставалось открытым. Мы будем видеться, но не слишком часто. Когда захочешь встретиться, позвони мне и скажи».

* * *

Пикассо собирался провести ближайшие несколько дней со своей дочерью Майей и ее матерью, Марией-Терезой Вальтер, жившими в квартире на бульваре Короля Генриха IV. Шел 1944 год, в том районе не утихали бои, и он волновался по поводу их безопасности.

Париж был полностью освобожден несколько дней спустя — 24 августа.

После этого Франсуаза Жило на несколько лет стала его новой музой. Он много рисовал ее и при этом почти каждый раз злился:

— Плохо. Никуда не годится.

И безжалостно рвал, рвал, рвал рисунки один за другим. А потом он вдруг сказал:

— Лучше попозируй мне обнаженной.

Когда она разделась, он поставил ее возле двери, очень прямо, с опущенными по бокам руками.

Франсуаза Жило вспоминает от этом:

«Если не считать солнечных лучей, падавших из высоких окон справа от меня, вся комната была залита тусклым, ровным светом, близким к полумраку. Пабло стоял с напряженным, сосредоточенным видом ярдах в трех-четырех и не сводил с меня глаз ни на секунду. Не касался бумаги, даже не держал в руках карандаша. Мне казалось, что я стою там очень долго. Наконец он сказал: “Понимаю, что нужно делать. Одевайся. Больше тебе позировать не понадобится”.

Оказалось, что простояла я чуть больше часа.

На другой день Пабло стал делать по памяти серию набросков меня в той позе. Еще сделал серию из одиннадцати литографий моей головы, на каждой поместил крохотную родинку под левым глазом и вытянул правую бровь в виде центрально-вершинного ударения.

В тот же день он начал писать мой портрет, который получил впоследствии название “Женщина-цветок”. Я спросила, не помешаю ли, если стану наблюдать за его работой».

* * *

Биограф Пикассо Карлос Рохас дает нам следующий психологический анализ происходившего:

«Франсуаза Жило стала прототипом “Женщины-цветка” на одной из его картин, юной любовницей, что отражало подсознательное стремление к инцесту с символической дочерью, образ которой так или иначе периодически вторгался в жизнь художника».

Нетрудно догадаться, что это стало очередным ударом для Ольги, которая продолжала ревновать «бывшего мужа» ко всем его новым связям. Она писала ему гневные послания на смеси испанского, французского и русского, содержание которых сводилось к тому, что Пикассо ужасно опустился. Обычно она прикладывала к посланиям портреты Рембрандта или Бетховена и объявляла ему, что он никогда не станет таким же великим, как эти гении.

Что же касается Франсуазы, то она, когда Пикассо порвал с Дорой Маар, наивно думала, что других серьезных сложностей в его личной жизни нет. Разумеется, она знала, что он был женат на русской балерине и имел от нее сына по имени Пауло, который был примерно одного с ней возраста. У нее даже была короткая встреча с Ольгой, когда они с Пикассо прогуливались по Левому берегу. Свои впечатления от этой встречи она потом описала так:

«Она показалась мне эмоционально от него отчужденной».

Знала Франсуаза и про Марию-Терезу Вальтер. Знала она и то, что у них есть дочь Майя. Знала, что Пикассо изредка навещает их, но причин придавать этому какое-то особое значение у нее не было. Однако, поселившись на улице Великих Августинцев, она обратила внимание, что каждые четверг и воскресенье Пикассо исчезает на целый день.

В ее воспоминаниях читаем:

«Через несколько недель я пришла к выводу, что в этих исчезновениях есть система. Когда спросила его, он ответил, что всегда проводил эти дни с Майей и ее матерью, потому что Майя по этим дням не ходила в школу. И едва мы приехали в Менерб, Пабло начал ежедневно получать письма от Марии-Терезы. Он взял за правило читать их мне по утрам подробно и с комментариями — неизменно весьма одобрительными. Писала она в очень ласковом тоне и обращалась к нему с большой нежностью. Описывала каждый день вплоть до самых личных подробностей, в письмах содержалось детальное обсуждение финансовых дел. Всегда были какие-то новости о Майе, иногда их моментальная фотография».

Удивительно, но Пикассо обожал зачитывать Франсуазе самые пылкие отрывки из этих писем. При этом он удовлетворенно вздыхал и говорил:

— Почему-то не представляю тебя, пишущей мне такое письмо.

Однажды она ответила, что тоже не представляет.

— Потому что мало любишь меня, — сказал он. — А вот эта женщина действительно меня любит.

На это Франсуаза ответила, что, во-первых, все по-разному чувствуют, а во-вторых, никто одинаково не проявляет свои чувства.

— Ты еще не созрела до понимания подобных вещей, — высокомерно заявил он. — Ты ведь еще не полностью раскрывшаяся женщина. Ты же просто девчонка.

Сказав это, он прочитал ей еще один отрывок, дабы показать, какая замечательная женщина эта его Мария-Тереза.

— Очень мило, — сказала Франсуаза и закусила губу, чтобы не дать волю охватившему ее возмущению.

* * *

В феврале 1946 года Франсуаза случайно упала на лестнице и сломала руку. Пришлось делать операцию на локте, и она десять дней провела в больнице. По выходе из больницы она решила поехать с бабушкой на юг. Пикассо дал ей адрес своего старого приятеля Луи Фора, который жил в Гольф-Жуане (у него там имелись ручные прессы и все необходимое для изготовления гравюр). При этом он сказал, что раз уж она едет на отдых, то вполне может отправиться к месье Фору и кое-чему у него научиться. В результате, оставив бабушку в Антибе, где та обычно отдыхала, Франсуаза поехала в Гольф-Жуан.

Когда Франсуаза вернулась, она заметила, что ее подруга Женевьева явно «на ножах» с Пикассо.