Мир по дороге - Мария Семёнова

Третий купец накануне привёл в Дар-Дзуму рабов. Копать землю, рубить камень. Купец опоздал, строительство кончилось. Когда земля рванулась из-под ног и послышались тревожные крики, молодой караванщик схватил ключ и бросился отпирать сарай, где дожидались торга невольники. Он успел вовремя и вместе с рабами побежал на высокое место. Потом кое-кто ему говорил, что лучше бы он спас кубышку с деньгами.

Холмы, населённые простонародьем, уже превратились в острова посреди грязевого разлива, а жижа всё прибывала, хотя и помедленней прежнего. На окраине страшно шипело и громыхало. Там умирали прежде негасимые гончарные печи. Струи пара покачивались в ясном небе. Это отлетала душа прежней Дар-Дзумы. Дворы на холмах, забитые напуганными, плачущими людьми, стояли нетронутые, но прежний город исчезал навсегда. Низину, где стояли особняки, похоронило под несколькими саженями грязи и битого камня. Исчезла даже крыша дома вейгила. Держалась только древняя сторожевая башня, с которой, по преданию, когда-то начался город. Однако укрылся ли там кто живой – рассмотреть пока не удавалось.

Пройдя город, поток врезался в озеро.

Там, конечно, ещё не успели развести рыбу, но люди уже приходили полюбоваться. Кто-то даже видел пару лебедей, кружившихся над водой.

Удар грязи и камней был страшен. Он поднял волну такой высоты, что на холмах закричали от ужаса. Озеро, можно сказать, взвилось в воздух всё целиком.

И рухнуло на горельники.

Уже затихшие, поросшие зеленью курганы просто смело. Те же, над которыми по ночам восходило голубоватое зарево, вывернуло наизнанку, так что наружу хлынули раскалённые недра. Огненный расплав сдался не сразу. Он бушевал, плевался клочьями горящего камня, к небу восходили струи огня и шаткие столбы дыма, окрашенного жёлто-зелёным… По счастью, сборщиков серы и недогоревшего огневца там уже не было. Бедняки, предупреждённые золотой всадницей, заблаговременно убрались прочь.

Где-то на самой окраине обречённого города, поток догнал бешено мчавшуюся повозку, запряжённую двумя лошадьми. Переднее колесо налетело на камень. Человек в разорванном чёрном кафтане не успел схватиться за козлы. Грохочущий вал мгновенно похоронил его крик.

Потом всё стало постепенно стихать.

Ещё несколько суток разлив медленно густел. Вода впитывалась в сухую землю внизу, утекала на стороны, бежала через пустоши, возвращалась к реке и омывала обломки цората, застрявшие в нескольких верстах от Дар-Дзумы. Люди, разъединённые на холмах, пытались докричаться друг до дружки. Кто-то искал родню, кто-то – знакомых. Мицулав с дочерью стряпали на несколько семей, нашедших приют у них во дворе. Разучившийся говорить Волкодав спускался к разливу, забираясь дальше, чем это выглядело возможным, и вместе с другими парнями тащил наверх всё, из чего можно было сделать мостки. Створки разбитых ворот, двери, ставни, охапки камыша с размётанных крыш… Ирги-Кернгорм ходил за ним хвостом и упрашивал дать ему первым испытать эти мостки: я лёгкий, я всюду пройду и всё разузнаю.

В горной стене, чей неизменный облик встретил и проводил немало человеческих поколений, зияла безобразная, словно выгрызенная, дыра. Целый кусок Шрама по обе стороны от прежней речной теснины просто перестал быть.

Всё получилось в соответствии с худшими предположениями Волкодава. Когда запорный щит, сброшенный Палёной Рожей, перекрыл путь воде, разогнанный поток не смог сразу утихомириться. Напор воды, лишённой выхода, обрушился на стены тоннеля… Песчаник, прослоенный размокшей глиной, выдержать такого не смог. Склон стал разваливаться – и вода, скопившаяся в ущелье, довершила начатое.

Камень и земля, превращённые в жидкое месиво, длинным языком выплеснулись на равнину. Кружащие в небе орлы хорошо видели, что Дар-Дзуму слизнул самый кончик этого языка. Если бы первые поселенцы нашли залежи глины хоть на версту ближе к горам, перекликаться с холмов сейчас было бы некому.

От плотины, возведённой людьми, не осталось даже воспоминания. Утратив часть прежнего русла, река теперь низвергалась водопадом с дальнего края впадины. Дробясь в белую пену, она пролетала не меньше полутора вёрст и била в твердь, прокладывая себе новое ложе.

На третье утро, когда перестали чадить последние горельники, Волкодав счёл зыбун достаточно плотным. Люди стали наводить переправу. Постепенно добрались до старой башни и вызволили пятерых человек. Захага, Бизара, Иригойена, вейгила и настоятеля храма. Стариков передали с рук на руки. Бизара окружила плачущая семья. У Захага, к удивлению многих, повисли на шее Ирги-Кернгорм и Шишини. Иригойен сначала шёл сам, но у него никак не получалось удержать равновесие на шатких мостках. Волкодав взял его на руки и понёс.

– Сколько хлопот из-за меня, друг мой… – виновато пробормотал халисунец и обмяк, успокоенно закрывая глаза.

Наместник выглядел даже не измотанным, а попросту одряхлевшим. Перво-наперво ему подали большую чашку воды из последних запасов Мицулав, но вейгил покачал головой и отвёл руку Шишини.

– Когда ветер понёс на улицы отравленный дым, мы приняли наказание за тяжкий грех, сокрытый виновным, – трудно выговорил он. – Нынешняя беда много хуже былой, потому что сегодня неисповеданный грех тяготит человека, поставленного хранить в этом городе правду…

– Отдохни, господин, – проворчал Бизар. На нём самом двое суток без еды и воды не оставили видимого следа. – После будем о делах рассуждать.

Вейгил упрямо покачал головой:

– Если не отвести карающую руку Богини, не будет у нас ни времени, ни дел, чтобы о них говорить… Я так любил сына своих чресл, что совсем перестал видеть других детей, вручённых мне благородным Иль Харзаком… Я спускал Нагьяру любые проступки, не сознавая, что растлевал его душу… Мне всё казалось детскими шалостями, я ждал, что он вот-вот повзрослеет… всё поймёт… и прекратит увечить коня… купленного на деньги… похищенные у достойного гончара…

Мицулав выслушала эти слова и лишь устало кивнула. Понадобилось десять долгих лет и разрушение города, чтобы наконец была восстановлена честь её мужа. А теперь у неё даже не было сил обрадоваться как следует.

Волкодав косился на них, сидя возле Иригойена, медленно приходившего в себя на тюфячке у стены. Халисунец временами открывал глаза, широко и счастливо улыбался и начинал рассказывать ему, как правильно обваривать баранки и почему они так называются. Венн понемногу поил его водой из маленького кувшина и думал о том, отчего на самом деле не развалилась старая башня. И не отдал ли Иригойен на это слишком много собственных сил.

Потом во двор с воплями ворвалась бесстрашная ребятня, лазившая к снесённому храму. От дар-дзумской святыни не осталось даже руин, но Ирги услышал яростный вой кота, дравшегося с воронами в кроне старого ясеня. Выкорчеванного, унесённого, но не похороненного зыбуном. Перекладывая мостки, мальчишки подобрались ближе и раздвинули ободранные ветви, забитые земляной жижей. Там, погребённый по пояс, умирал на обломанном суку юный послушник. Ребята поползли к нему по скользкому от грязи стволу, они хотели помочь. Послушник всё тянулся к своему одеянию, оттопыренному на груди. Он пытался говорить, но изо рта текла кровь. Думая прикрыть ему рану, Ирги развязал на юноше пояс и распахнул заскорузлое облачение… На подсохшую поверхность зыбуна посыпались свитки. Мокрые, грязные, в кровавых разводах, но всё-таки не уничтоженные безвозвратно.

Когда парни постарше принесли едва живого послушника на вершину холма, старый жрец взял его за руку и заплакал.

– В Дар-Дзуме будет новый храм, – сказал он. – И новый настоятель, украшенный знаками святого служения…

Волкодав подумал о матери Кендарат с её искусством и чудодейственными порошками, но она была далеко. Старик снял с шеи жреческое ожерелье с куском мутновато-жёлтого камня и надел на послушника. Приложил ладонь юноши к своей груди, закрыл глаза и начал молиться.

– Мать Мира, справедливая и милосердная, если Ты ещё слышишь меня…

По его щекам текли слёзы.

На вершине холма собирались выжившие, все, кто сумел выбраться или был вытащен из обломков. В самом низу склона, на стороне, противоположной горной стене, Рыжий принюхался к продуху в глиняной крыше амбара. Затопленного, но некоторым чудом неповреждённого. Отверстие тут же разбили пошире и увидели внутри молодую женщину. Её одежду и солому кругом пятнала кровь, но молодуха была не просто жива. Она ещё и кормила грудью ребёнка. Во время потопа у женщины начались роды. Явив силу, присущую только матерям, она как-то заползла в амбар и целую седмицу провела с малышом, по сути, в могиле, – чтобы выйти из неё исхудалой, измученной, но с новой жизнью на руках.

Другим жителям Дар-Дзумы повезло меньше. Люди с лицами, замотанными тряпьём, собирали начавшие разлагаться тела. Их относили туда, где прежде был храм, и погребали в общей могиле, вырубленной в затверделой толще потока. Солнце успело превратить жижу в подобие камня. Пригодились и кирки, и навыки землекопов.