America Latina (Южная и Центральная Америка, 1995 г) - Владимир Динец

Описав почти полный круг, я опять оказался на западной стороне массива Уаскарана. Поздно вечером я высадился на развилке дороги близ села Пачабамба и побрел по колее вверх, слушая, как с треском замерзают лужи. Поначалу меня согревал вид освещенной закатом Кордильеры Бланка, похожей на языки пламени, но вскоре стемнело. Медленно набирая высоту, я видел, как звезды становятся все ярче, трава вокруг все ниже, а лед на лужах все толще. Чтобы не замерзнуть, приходилось идти быстрее, но рюкзак постепенно становился тяжелее, а воздух - более разреженным. Единственным живым существом, встреченным мной за долгие часы подъема, был невероятно пушистый черный королевский скунс (Conepatus rex).

Отчаянно завидуя его теплому меху, ковылял я по щебенке, пытаясь нашарить лучом фонарика что-нибудь подходящее для ночевки. Когда необходимость провести всю ночь на ногах стала почти очевидной, передо мной вдруг возник маленький белый домик - кордон национального парка Уаскаран. Минут сорок стука в дверь - и на пороге появился заспанный бородатый егерь, несказанно мне обрадовавшийся. Еще час - и я, согревшись за чашечкой кофе и дружеской беседой, расстелил на полу спальник и стал смотреть сон про теплые страны.

Эта высокогорная долинка носит странное имя - "Пуйя-раймонди". Местные жители стали так ее называть вслед за туристами и сотрудниками парка. Таким образом на картах появилось латинское название одного из самых удивительных растений на свете - гигантской пуйи.

Сейчас Puya raimondi, "живое ископаемое" из семейства бромелиевых, сохранилась только в нескольких глухих долинках Перу и Боливии, но нигде, кроме парка Уаскаран, их не осталось больше сотни. Она растет на высоте пяти тысяч метров, где вокруг только чахлые травинки и крошечные, обросшие густым белым пухом кактусы. Выглядит пуйя так: на коротеньком толстом стволе - пышный шар из узких острых листьев, покрытых колючками. Трехметровому шару требуется около ста лет, чтобы подняться на высоту человеческого роста. После этого он цветет и умирает.

Соцветие гигантской пуйи - зеленый "початок" высотой до 10 метров, свечкой торчащий из колючего шара и покрытый сотнями тысяч отдельных цветков.

Компании странных "шаров" - особый маленький мирок, некоторые из обитателей которого не встречаются нигде больше. В глубине колючих листьев прячут свои гнезда птицы, от колибри до голубей. Там им не страшен никакой хищник, но и сами они изредка погибают, напоровшись на шипы (только с колибри такого никогда не случается). Почти всех их пуйя снабжает не только жильем, но и кормом - ее нектара хватает десяткам птиц. Больше всего здесь гигантских колибри (Patagona gigas). Они размером почти со скворца, а их акробатический пилотаж перед цветками напоминает движения обычного колибри, снятые рапидом. Золотые дятлы (Colaptes) тоже опыляют цветы, но они живут в дуплах, которые выдалбливают прямо в самом соцветии. Головы дятлов выглядывают из гнезд, словно цветы-переростки.

Большие белые канюки Leucopternis используют "свечи" в качестве наблюдательных пунктов. Кроме птиц, с пуйей связаны около двадцати видов насекомых, а в основании стволов живут длиннохвостые горностаи (Mustela frenata).

Южнее этих мест, на высоте 4100 метров лежит большое озеро Конокачи, где гнездятся фламинго и прочие любители ледяной воды. Там я поймал автобус, битком набитый жующими коку местными жителями. Весело болтая, мы помчались вниз, сбрасывая высоту километр за километром, а горы на глазах становились суше и безжизненней - мы спускались к береговой пустыне. На очередной бензоколонке я вышел из автобуса размяться и увидел пожилого индейца, у ног которого лежали два больших шевелящихся мешка.

- Кто там? - спросил я.

- Chinchilla, - лучезарно улыбнулся он.

"Шиншилла, - радостно подумал я, - наконец-то я ее увижу." Этот пушистый зверек почти везде в Андах давно истреблен, и мне нигде не удавалось его найти. Каково же было мое разочарование, когда в мешке оказались обычные морские свинки (Cavia). Только тут я сообразил, что "чинчийя" означает "маленькая свинья".

Позже, кстати, выяснилось, что этим словом называют не менее десятка разных животных.

- А здесь кто? - Я показал на второй мешок.

- Legerro, - индеец приставил пальцы к затылку, изображая рога.

- Можно посмотреть?

- Нет. Они очень быстро бегают, еще упустишь.

Мы долго спорили. Он все боялся, что "легерро" убежит, мне ужасно хотелось выяснить, что же это все-таки за зверь, а автобус терпеливо ждал. Наконец мужик "сломался", и я с величайшей осторожностью развязал мешок.

Там сидел обычный домашний кролик.

За очередным поворотом каньона мы увидели расстилающуюся внизу серую гладь тумана. Он двигался на горы тонким слоем, не более ста метров в толщину, и на этой высоте по склонам узкой полосой росли "паучки" тилландсий и тощие кактусы.

Потом растительность исчезла окончательно, и в сером свете, просачивавшемся сквозь туман, перед нами потянулась абсолютная пустыня величественная и безжизненная.

В этой части побережья дожди случаются два-три раза в столетие, при особенно сильном Эль-Ниньо. Это слишком редко даже для "спящих" в почве семян, поэтому после ливня появляется совсем немного зелени. И все же береговая пустыня не совсем мертва.

Уже затемно я сошел с автобуса на Панамериканском шоссе, возле развилки с указателем "Loma de Lachay - 5 km". Огни трассы остались позади, и я весело шагал по асфальту в кромешном мраке. Прошло три часа, но вокруг не было ни огонька, ни травинки - только голые камни сухого русла. Где же, черт побери, этот Лома?

Наконец сзади появились фары, и меня догнал чудовищных размеров грузовик. Я отчаянно замахал руками, завизжали тормоза, и с десяток лиц появились в окнах кабины и над краем кузова. И все хором заорали:

- Ты с ума сошел! Здесь нельзя ходить ночью! Здесь кругом бандиты! Лезь скорее в кузов! Как ты сюда попал?

Оказалось, что дорога на Лома де Лачай теперь проходит чуть севернее. Ребята ехали в деревню, но обещали на обратном пути доставить меня на трассу. Я забрался в кузов и оказался на ящиках с апельсинами, причем изумительно сладкими - более вкусных цитрусов я не ел никогда в жизни. Если точнее, это был гибрид апельсина с мандарином.

- А зачем тебе Лома де Лачай? - спросил парень, сидевший рядом.

- Я биолог.

- Не может быть! Какое совпадение! Я тоже хочу учиться на биолога! Наука - наше будущее! Вот только отец, темный крестьянин, - он показал вниз, на кабину, - меня не понимает. Для него вся жизнь - это его несчастные апельсины. Только о деньгах думает. Учись, говорит, на агронома, иначе не буду платить за университет. Не хватает старику культуры, вот в чем дело! Если бы ты знал, как мне надоел он сам и его мерзкие цитрусы! Видеть их не могу!