Другой путь - Дмитрий Бондарь

Мы чокнулись стаканами.

— Поэтому, можно, конечно, растратить свой дар на аппаратные игры, на попытки добиться сиюминутного технологического отрыва от остального мира. Но есть одно большое «но»! Все это будет работать ровно до тех пор, пока у меня есть мой дар. А он, как выяснилось, имеет конечную дату. И после нее все вернется на круги своя — мы будем производить наибольшее количество «одноразовых» комбайнов «Кубань», каждый год вкладывать неимоверные усилия в поддержание «самой передовой экономики мира», поворачивать реки на юг и создавать подземные хранилища нефти ядерными взрывами. А потом придут новые Горбачевы и Ельцины и развалят то, что мы с такими усилиями пытались сохранить. Мне же хочется подарить моей стране такую экономическую модель из будущего, которая позволит удерживаться на плаву среди самых сильных экономик. А может быть, и задавать тон остальным, как было в тридцатых-пятидесятых годах. Такую модель мы с тобой и создаем вот уже год.

— Но ведь идея-то у Маркса была хорошая? — пробормотал Майцев в стакан.

— Я не возьмусь судить о правильности идеи. Я просто сравниваю то, как живут люди в Союзе и как они живут здесь. У нас для работающего человека лучше жизнь, а здесь ее качество. Если мы говорим не об исключительных случаях с той и другой стороны, а о большинстве населения.

— Разве есть разница между просто жизнью и ее качеством?

— А ты не видишь? Разве дети здесь гуляют без родителей? Разве не рекомендуют по телевизору иметь в кармане пять баксов на случай нападения грабителя? Разве, обратившись в больницу, ты получишь хорошее лечение и уход на таких же условиях как дома? Каждый день, проведенный на койке у здешних эскулапов, будет отбирать у тебя недели и месяцы твоей жизни — те самые, что были потрачены на накопление денег, которые пойдут в оплату докторам. Но если у тебя есть деньги — тебе окажут помощь такую же, какую у нас возможно получить только будучи членом ЦК. Разве успехи в учебе дадут здешним детям возможность получить достойное их мозгов образование? Нет, если родители не успели скопить достаточно средств на обучение детей. Но, может быть, я ошибаюсь, может быть, мои примеры глупы и наивны. На самом деле я очень плохо знаю Союз — потому что молод и не видел всех его граней и отвратительно Америку — потому что пробыл здесь совсем недолго. Но пусть даже так, все равно то, что мы с тобой пытаемся сделать — должно пойти нашей стране только на пользу.

— А что мы пытаемся сделать? — Захар тем вечером был въедлив как никогда.

— Наливай еще, — попросил я. — А сделать мы пытаемся некий симбиоз между плановой экономикой и личной инициативой. Оставить государство главным игроком на поле, но при этом не лишать возможности поиграть и остальных, кто может сделать что-то полезное. И усилия всех пытливых мозгов направить не в сторону количественного выполнения плана, а в сторону постоянного совершенствования имеющегося.

— Это как?

— Когда в девяносто первом страна развалится, мы должны будем предложить новому правительству свою программу. И должны будем заставить их принять ее — кредитами, нобелевскими премиями, взятками, чем угодно, но они должны будут делать то, что станем говорить им мы, а не МВФ.

— И что мы станем им говорить?

— Мы предложим провести приватизацию НИИ, конструкторских бюро — самостоятельных и заводских на условиях сохранения профиля. Приватизацию всех структурных единиц, занятых наукой и изобретательством. Мы хорошенько прокредитуем эти уже частные предприятия, освободим их от налогов лет на десять, мы оснастим их передовой технологической базой, в общем, сделаем так, чтобы тот, кто придумывает что-то полезное и передовое, имел возможности это делать — обеспечим достойное денежное содержание, возможности обучения, возможности внедрения изобретений. Думаю, что сотни тысяч этих заслуженных и образованных людей придумают гораздо больше полезностей, чем смог бы «припомнить» я один. А мы на первых порах просто поддержим их материально и организационно. А лет через пять-десять-пятнадцать, когда станет понятно, кто из них заслуживает развития, а кто нет — мы сократим ненужное. Обанкротим, разорим, разгоним — неэффективных дармоедов содержать не должно. Все остальные отрасли хозяйства, кроме легкой и пищевой промышленности, должны остаться за государством. Ну и, пожалуй, оставим частной инициативе еще развлечения. При ненавязчивой цензуре в виде государственного института продюсеров.

— Все равно непонятно, — немножко размыслив, сообщил Захар. — Ну вот представь, у тебя есть сотни, тысячи изобретений; и как они окажутся на наших заводах, фабриках, полях? Ведь на заводах просто не будет возможности производить что-то новое — станки, как ты сам говорил, древние! Система трудовых отношений — доисторическая. Изобретут тебе мобильный телефон, но он так и…

Я расхохотался, вспомнив анекдот про первый советский мобильный телефон — с аккумуляторами в двух чемоданах.

— Вот видишь, — отреагировал на мой смех Захар, — тебе самому смешно. Что толку от всех этих наработок, если реализовать их будет негде?

— А вот для этого, Захар, нам понадобится десяток-другой «золотых мальчиков», — ответил я, сливая остатки из бутылки по стаканам.

— Что еще за «золотые мальчики»?

— Нужно найти несколько человек, которые за ближайшее десятилетие станут номинальными держателями наших капиталов. Они должны мелькать на страницах газет, они должны раздавать интервью, они должны производить впечатление потомков царя Мидаса, которые превращают в золото все, к чему прикоснутся. Они войдут своими капиталами в Россию, в производство тех наработок, что будут получены нашими умниками. Под фанфары и транспаранты. Остальные потянутся за ними — так всегда было, есть и будет. Стоит только упомянуть в газетных заголовках о необыкновенных доходах от «русских штучек». Мы через них сделаем так, что самые новые, технологичные и высокодоходные предприятия будут открываться под Москвой, Воронежем или Рязанью. А не в Шанхае и Гонконге. А традиционные сырьевые отрасли мы свернем. Лес, нефть и газ пригодятся нашим внукам и правнукам.

— Все, что ты здесь нарисовал — замечательно, но наука бывает не только прикладной, нацеленной на производство. Есть же еще фундаментальная наука? — вспомнил Захар. — Там исследования могут и десятилетия длиться. И кто станет платить за фундаментальные результаты? За астрофизику, квантовую механику, теорию общего поля, изучение каких-нибудь водорослей или каракатиц?

— Захар, я никогда тебе не говорил, что знаю вообще все ответы. И никогда не утверждал, что все сделается само собой. Нужно работать. Я не щука, и ты не Емеля. Чудес не будет. Будет только то, что можно сделать. Придумаем что-нибудь и с фундаментальной наукой. На самом деле есть более животрепещущая проблема: очень большая часть ученых мужей занята разработкой оружия. Совершенствованием старого и придумыванием нового. Но оружие не съешь и в него не оденешься. Так что и над этим еще нужно хорошо подумать.

— Тогда еще один вопрос: зачем ждать, когда разрушат Союз?

Я хлебнул последний глоток бурбона, с сожалением потряс пустую бутылку, но в ней больше ничего не было.

— Если бы, Захарыч, все случилось лет на пять-семь раньше, а мы бы с тобой были лет на десять постарше, был бы смысл попытаться, а сейчас я просто боюсь не успеть. Да я просто уверен, что уже не успеть. Мы ничего существенного не сможем предложить стране еще года три-четыре-пять, а потом станет поздно. Если войти в дело с недостаточными ресурсами — мы истратим ресурсы и не добьемся результата. Когда мы сидели в самолетах, нам с тобой зачитывали инструкцию по спасению в случае аварийной ситуации. Помнишь, что дыхательные маски следует надевать сначала на себя, а потом на детей — чтобы не упустить время, когда еще можно принять верное решение? А Союз соберется снова, если будет вокруг чего собираться — никто не хочет жить плохо и все хотят хорошо.

— Это точно, — усмехнулся Майцев, а я вдруг вспомнил еще кое-что.

— Но нужно будет обязательно, обязательно-обязательно, как-то хитро подставить одну рыжую ленинградскую сволочь, иначе он такого намутит, что все наши потуги будут бессмысленны.

— Кого это? — заинтересовался Захар.

— Да будет такой деятель от рыночной экономики, гениальный разрушитель всего и вся и очень посредственный созидатель чего-то путнего. Такого во власть пускать нельзя. А лезть он будет нагло и мощно. Поживем-увидим.

На этом и закончился наш программный разговор, после которого мы целый год к этой теме не возвращались, потому что были заняты по самое горло.

Пока мы занимались валютными спекуляциями, в Кентукки незаметно ворвалась весна, и Сэм потащился обрабатывать свои оттаявшие поля. Впряглись и мы — не смотреть же, как он корячится в грязи. Нам тоже показалось интересным это занятие. Тем более что разница с трудом наших колхозников, на которых мы успели достаточно насмотреться, бывая «на картошке» каждую осень, была разительной. Нам почти не приходилось скакать по грядкам на своих двоих, утопая в грязи — практически все делалось с использованием малой механизации: карликовые трактора, плуги, сеялки — все было в хозяйстве у американского коммуниста.