52 причины моей ненависти к отцу (ЛП) - Джессика Броди

Они просто онемели.

Проходит пара секунд, прежде чем до меня доходит. Прежде чем я понимаю, почему это конкретное выражение лица выглядит таким как никогда знакомым.

Да потому что я видела его прежде. Отстраненные глаза. Отдаленный взгляд. Напряженные черты лица.

Оно навечно запечатлено на портрете, что в настоящее время висит над камином в моем доме.

Это постоянное выражение лица у моего отца, столько, сколько помню. Мне всегда казалось, что из его глаз что-то пропало. Но наблюдая за этими людьми, за тем, как они сидят с каменными лицами на своих местах, слушая речь проповедника, но не совсем слыша, о чем он говорит, я понимаю — дело не в пропаже. А скорее в чем-то, что загораживает эмоции внутри.

Почти как щит. Как стеклянная стена. Крепость.

В своих мыслях я возвращаюсь к своей любимой картинке. Той, которую нашла в интернете в журнале «Лучшее для дома и сада». Я думаю о мужчине на фотографии, улыбающемся своей жене, пока их единственная дочь делает первые шаги навстречу неизведанному миру. На этом фото чувства моего отца обнажены. Он открыт. Он есть там.

На каждом фото, сделанном после, он где-то еще.

В тот же миг как прихожу домой, я сразу иду в библиотеку, чтобы подтвердить свою новую теорию. На это уходит всего секунда — единственный взгляд, — и моя правота доказана.

Отец скорбит по матери с самого дня ее смерти.

И никогда не переставал.

От тяжести осознанного у меня подгибаются коленки. Я падаю на ближайшее кресло, подтягиваю ноги к груди и утыкаюсь в них лбом.

В таком положении я остаюсь до самой ночи, дрейфуя на грани сна, пока наконец не встаю в районе двух и не вытаскиваю свое уставшее тело из библиотеки.

Но вместо того чтобы направится к лестнице, я сворачиваю направо и понимаю, что иду прямиком к закрытой двери в конце коридора. К личному кабинету своего отца. Я пробую повернуть ручку. Как и подозревала, она закрыта. Я с разочарованием дергаю за нее, зная, что за дверью должно что-то находиться — причина, по которой ее держат закрытой круглый год, — но дверь не сдвигается ни на дюйм.

Громко выдохнув, я разворачиваюсь на пятках и топаю в крыло, где живет прислуга. Стучу в дверь Горацио. Сперва тихонько, а потом с большей настойчивостью, пока он в конечном счете не открывает дверь. Он завязывает пояс на красном халате, что накинул сверху на футболку и боксеры, и потирает заспанные уголки глаз.

— Qué pasa?[37] — ворчит он, видимо слишком уставший, чтобы говорить на английском.

— Где ключи от кабинета моего отца?

Он пожимает плечами.

— Не видеть. Наверное, у вашего отца.

— А разве согласно обычаю у дворецкого нет универсального ключа, который открывал бы все двери в доме?

— Не этот дворецкий, — пренебрежительно отвечает он.

Я вздыхаю и предпринимаю еще одну попытку, говоря прямиком о своей цели.

— Мне нужно узнать, какой была моя мама.

— Ah sí[38], — усердно улыбаясь, говорит он. — Muy bonita[39]. Такая прекрасная. Любящая. Заботящаяся мать.

Я закатываю глаза на стандартный ответ, который чуть ли ни слово в слово слышу всю свою жизнь. Словно какое-то искусное внушение, которое я не замечала до этого момента.

— Нет, — говорю я ему. — Мне нужно узнать, какой она была на самом деле.

Горацио сразу же опускает глаза.

— Я не понимать, — бормочет он неубедительно.

— Купер говорил, что она часто бывала в разъездах. Куда она ездила?

Он пожимает плечами, но до сих пор не смотрит мне в глаза.

— Путешествовала. Миссис Ларраби любила морские круизы. Они ее успокаивать. Воспитание пятерых детей очень выматывает.

— И перед своей смертью она была на одном из таких круизов?

— Sí[40], — говорит он, категорически кивая, будто только вспомнил эту деталь. — Exacto[41].

— Мне кажется, ты врешь, — сомневаюсь я. — Думаю, о чем-то ты мне не договариваешь.

Теперь Горацио явно становится неловко. Я смотрю на него, пытаясь установить зрительный контакт, чтобы извлечь какие-нибудь кусочки информации из его быстро расширяющихся зрачков. Но он не дает мне такой возможности.

Я молчу, чтобы измерять свою внутреннюю температуру. Она чрезвычайно высокая. Я делаю глубокий вдох и жду, пока она не опустится до нормальных 98,6 градусов[42]. Ну или близкую к тому. После чего понижаю голос до еле слышного шепота и опускаюсь еще ниже, чем когда-либо. Туда, где манипуляции не пройдут. Где не услышать истерик разбалованной девчушки. И остается лишь пустить в ход свою покореженную человечность.

— Пожалуйста, Горацио, — молю я. — Всю мою жизнь они лгали мне. А мне просто хочется знать, кем же была моя мама. Неужели ты считаешь, что я не заслуживаю хотя бы этого?

Его глаза закрываются, но всего лишь на миг. И в это самое мгновение я искренне убеждена, что достучалась до него. Что неожиданно он превратился в нового человека. Что больше он не дворецкий. Что он больше не прислуга. А быть может, настоящий друг.

Но проходят секунды. Время настойчиво идет вперед. Его глаза открываются, и я с сожалением понимаю, что ничего не изменилось. Он — тот же самый человек, каким всегда был. Тем же, кого я знала всю свою жизнь.

Рабочий у семьи Ларраби.

Хранитель ее секретов.

— Уже поздно, — наконец говорит Горацио, чрезмерно громко зевая. — Я устать. Можем мы поговорить об этом утром?

Мои плечи опускаются в поражении.

— Ладно, — говорю я ему. — Но я докопаюсь до истины. Я найду правду. С твоей помощью или без нее.

Несмотря на то, что именно Горацио стоит напротив меня, когда я заявляю эту торжественную клятву, как только с губ слетают эти слова, я осознаю, что на самом деле заявляла ее самой себе.

И как бы плохо от этого ни было, у меня имелось четкое подозрение, куда следует пойти дальше.

Я собираюсь поговорить со своим отцом.

Глава 38

Да будет свет

Только утро понедельника, но я уже измученная развалина. Все выходные я провела ведя призрачный разговор с человеком, которого едва знаю. И вот что скажу вам: вести воображаемый диалог с незнакомцем практически невозможно.

По пути на свою новую работу, Люк спрашивает, случилось ли что, но я лишь бормочу в ответ нечто похожее на «нисево» и продолжаю таращиться в пространство.

Понятия не имею, что собираюсь сказать своему отцу. И это еще не упоминая о проблеме, связанной с тем, как затащить его в комнату на больше чем пять минут. Он не из тех парней, которым можно просто позвонить и пригласить на суши. Особенно на фоне того слияния, о котором в последнее время все только и говорят.

— Люк, — нарушаю я молчание, пытаясь сделать так, чтобы голос звучал легко и естественно, — а где сейчас мой отец?

— Он здесь, в Лос-Анджелесе, — говорит он мне. — Последние несколько недель он был на собраниях, пытаясь уладить последние детали слияния компаний.

Я киваю, будто мне это действительно интересно.

— О, точно. Ну и как там дело продвигается? Сделка почти подписана?

Люк выглядит приятно удивленным, что я наконец-то начала интересоваться делишками, связанными с бизнесом отца.

— Ну, — начинает он нетерпеливо, — сейчас они рассматривают мельчайшие детали контракта. Французская компания, с которой произойдет слияние — «ЛяФлёр Медиа», — испытывает небольшие затруднения, но, кажется, вскоре они все для себя прояснят. Разумеется, на этот счет еще придется проголосовать акционерам. Голосование пройдет позже на неделе, но...

Он приступает болтать о подробностях. Видимо, новости о предстоящей сделке вовсю обсуждались по «CNBC», и каждый на работе пребывает в особом восторге, поскольку сделка должна будет существенно повысить долю Медиа-империи Ларраби на европейском рынке.

Или, по крайней мере, это все, что я успеваю уловить в своем нынешнем полубессознательном состоянии. Чтобы показаться вежливой, я пытаюсь выглядеть хотя бы заинтересованной тем, о чем говорит Люк, вставляя произвольно «м-м-м», «хм-м-м» и «о, правда? вот как», надеясь, что они попадают в подходящие части его речи. Но, кажется, у меня получается не совсем хорошо, потому что Люк наконец замолкает, смеется и говорит:

— Извини, наверное, тебе ни к чему вся эта информация. Я затыкаюсь.

Я открываю рот, чтобы возразить и извиниться, но затем замечаю, что машина остановилась и мы прибыли в пункт назначения. На самом деле, я благодарна за отвлечение, которое обещает принести эта работа. В последнее время с моими мыслями было довольно тяжело уживаться.

На этой неделе я работаю в кейтеринговой компании. В качестве их официантки. Мне приходится носить этот совершенно нелестный жилет и галстук-бабочку, но спустя несколько часов обучения понимаю, что работа сама по себе не так уж и плоха. И, как оказалось, я действительно неплохо справляюсь. Наверное, это благодаря всем тем общественным приемам, которые мне довелось посетить в течение всей своей жизни.