ЕСЛИ СУДЬБА ВЫБИРАЕТ НАС… - August Fliege

То есть засаду надо делать в неочевидном месте.

Хотя бы в воронке! Есть метрах в пятидесяти отсюда подходящая яма от шестидюймового снаряда: глубокая и расположена рядом с ходом сообщения.

Так и поступим!

- Так! Ты, ты и ты! - потыкал я пальцем изготовившихся к бою гренадер. - За мной! Гранат побольше берите!

Солдаты завозились, распределяя снаряжение, а я подозвал к себе подоспевшего унтер-офицера Рябинина.

- Рябинин, мы пойдем вперед - немцев встретить. Ты оставляй тут два отделения и готовься с двумя другими, в случае успеха нас поддержать!

- Слушаюсь, вашбродь!

- Главное ходы прикрыть. По открытому месту немцы не пойдут. Воронок пока маловато - близко не подберешься.

- Вы, вашбродь, не сумлевайтесь! Ученые мы! Врасплох нас не возьмешь!

- Вот и ладно! - Я передернул затвор автомата. - Ну, мы пошли.

Передвигаться пришлось привычным окопным манером - впереди боец с дробовиком, за ним - гранатометчик, а следом остальные.

До искомой воронки добрались не быстро, но без приключений.

Затихарились и сели ждать гостей.

Бой тем временем разгорался. В какофонию звуков включились новые исполнители - наши минометы и артиллерия.

Значит, немцы пошли от своих траншей через нейтралку к захваченной нашей. Если их сейчас не осечь - нам хана!

Да где же эти чертовы штурмовики?!?!

Накаркал!

Идут вроде.

В ходу сообщения грохнула граната, за ней другая, но уже ближе. Еще один взорыв грохнул совсем рядом.

Гренадеры изготовились, ожидая моей команды.

- Огонь, пли! - заорал я и первым бросил ребристое стальное яйцо в то место, где по моим расчетам находились враги.

Бах! Бах! Бабах!

Сквозь грохот артиллерийских разрывов хлопки гранат прозвучали несколько приглушенно, а мы, перевалившись через край воронки, уже вели огонь по немцам. Растерянные, раненные и оглушенные они стали легкой добычей.

Перебравшись в ход сообщения, гренадеры организовали охранение, а я бегло осмотрел результаты засады.

Восемь… Нет! Девять трупов.

Все в новых рогатых касках образца 16-го года. Все увешены гранатами и вооружены весьма разнообразно - от пехотных лопаток и самодельных палиц до маузеров и карабинов.

Ага, а это, судя по всему - офицер…

Был…

Ого! А что это тут у нас?

Из-под неловко вывернутой руки посеченного осколками мертвеца, я вытащил длинноствольный 'парабеллум'. Артиллерийская модель, однако! С удлиненным магазином. В коллекцию пойдет.

В этот момент самый дальний от меня немец громко застонал и пошевельнулся.

Как уцелел? Шел первым, потому и пострадал меньше всех?

Черт! Да он же в кирасе! На руках тоже какие-то железяки…

Крови нет - значит, его только оглушило! Доспех спас…

Ну, сука!

Я сделал шаг вперед, наступил зашевелившемуся штурмовику на спину и, аккуратно прицелившись, выстрелил из 'парабеллума' в зазор между каской и горловиной доспеха…

Немец дернулся и обмяк…

'Requiescit in pace', как обычно пишут в компьютерных играх…

Черт! Приснится же…

Проснулся я в холодном поту. Поганый сон…

Но поганее всего то, что так оно и было на самом деле: засада, 'парабеллум' и застреленный мною в затылок штурмовик.

Снова заболела левая рука - отлежал.

И пить хочется.

Неловко извернувшись, я с трудом сел, откинувшись на подушки.

За стеклянной дверью коридора замерцал оранжевый свет керосиновой лампы, и в палату вошла пани Ядвига.

- Вам плохо, пан прапорщик? Вы снова кричали и ругались…

- Нет-нет… Эта боль не телесная…

- Вам снится война?

- Да…

- Давайте я напою вас отваром из ромашки, пан прапорщик? Вам станет легче и вы, быть может, хоть немного поспите?

- Спасибо, пани Ядвига. Весьма кстати…

Наша контратака оказалась успешной - все штурмовики были уничтожены… И хотя их было немного - около полуроты, но дрались они отчаянно.

В плен эти ребята сдаваться не собирались…

Да и не собирался никто брать их в плен… Эта участь не для бойцов ударно-штурмовых отрядов… Недаром их символом во всех армиях Первой Мировой были череп и кости. Добровольцы, все как один…

Тяжелораненых гренадеры добили штыками… Как говорится 'Поднявши меч…'

Такой вот суровый закон войны…

Осмотревшись в траншеях, мы заняли оборону. Из хороших новостей - пулемет не поврежден, из плохих - расчет погиб… Народу у меня не густо - человек около пятидесяти. Считай - взвод, а еще недавно была полурота…

Увидев среди подошедших гренадер Акимкина, я распорядился:

- Давай, братец, к 'Максимке' вставай! Ты же вроде ученый?

- Так точно, вашбродь!

- Отдашь своего 'Бертье', да вот хоть Степанову! - заметил я еще одно знакомое лицо. - Справишься Степанов?

- Отчего ж не справиться-то? То исть, так точно, вашбродь!

- Вот и ладно! Всем остальным - не расслабляться. Сейчас немец опять полезет!

- Встретим, да попотчуем от души! Не сумлевайтесь! Ужо мы им! - отозвались со всех сторон гренадеры.

Я вновь вынырнул из беспокойной полудремы навеянной тяжкими воспоминаниями…

Больно-то как…

Разволновался во сне, дыхание участилось, и простреленное легкое тут же напомнило о себе резкой тянущей болью.

У-у-у…

Сейчас я завою…. Сейчас я залаю… Сейчас я кого-нибудь съем…

Уф… Вроде отпустило…

Ужасно хлопотное ранение… Неудобственное, да и по нынешним временам чрезвычайно опасное!

Но ведь и повезло мне… Повезло - хоть и не уберегся, но все же живой остался!

Пуля пробила правый нагрудный карман, где у меня лежал перевязочный пакет, прошла через легкое в верхней его части и вышла из спины, напоследок продырявив ранец…

Вот и получилось, что исподнее в ранце закупорило рану с одной стороны, а бинты, прижатые к ране Савкой вместе с карманом, закупорили входное отверстие. Пневмоторакса не случилось, то есть - легкое не схлопнулось…

Дальше ничего не помню…

Остальное знаю из рассказов Генриха: когда меня приволокли на фольварк, где расположился полковой лазарет, с перевязочного пункта, дело было почти что плохо…

Оперировал меня наш дорогой и любимый Валерий Михайлович Нижегородский, собственной персоной.

Очень качественно и умело оперировал! Опыт знаете ли…

Кстати, мой лепший друг Генрих Литус тоже здесь! В Варшавском военном Александровском госпитале долечивают тех, кто не может быть возвращен в строй ранее, чем через шесть недель. Прочих лечат либо в полковых, либо в дивизионных лазаретах.

Мне, например, еще как минимум пару месяцев лечиться, при отсутствии осложнений.

А вот Генриху…

Литус похоже попал 'под списание': шрапнельная пуля угодила ему в бедро, раздробив кость, буквально через час, после того, как ранили меня. Рана заживает плохо, и хотя его операция так же прошла успешно, но нога стала заметно короче…

Эвакуировали нас вместе на одном поезде, только вот положили в разных палатах. Я, вроде как тяжелораненый, а Генрих, вдобавок еще и не ходячий…

Ох, вы думы горькие… Ох, вы думы тяжкие…

Перед глазами снова стоит тот самый, 'последний' бой…

В первой траншее мы задержались ненадолго - отбили две атаки, а потом… Потом осколками разорвавшегося поблизости снаряда повредило пулемет. Без станкача удержать позицию было невозможно. Подошедших близко немцев забросали гранатами и отошли, на ходу заваливая ходы сообщения рогатками с колючей проволокой…

Следующая моя позиция была у капонира траншейной пушки Гочкиса. Присев на дно окопа я хотел было набить автоматные магазины патронами, да не вышло - руки дрожали…

Здесь меня нашел вестовой от командира роты.

- Принимайте командование, вашбродь.- Сипло кричал солдат, перекрывая грохот разрывов. - Господин поручик в беспамятство впал. Оглушило его и контузило… Но, кажись оклемается. За него там фельдфебель Лиходеев остался.

Веселый разговор!

Казимирского приложило, и я теперь командую ротой. Точнее тем, что от нее осталось…

По сути, у нас два опорных пункта обороны - это пулеметные гнезда второй траншеи. Два 'максима'. На нашем фланге еще и сорокасемимиллиметровка, до кучи…

Вот и воюй, как хочешь.

Немцы лезут и лезут. И останавливаться не собираются!

Снова лежу без сна…

Уже светает - летние ночи короткие…

За окнами легкий ветерок шумит в кронах деревьев, а мне, почему-то, вспомнилось прекрасное стихотворение Николая Гумилева:

Углубясь в неведомые горы,

Заблудился старый конквистадор,

В дымном небе плавали кондоры,

Нависали снежные громады.

Восемь дней скитался он без пищи,

Конь издох, но под большим уступом

Он нашел уютное жилище,

Чтоб не разлучаться с милым трупом.

Там он жил в тени сухих смоковниц

Песни пел о солнечной Кастилье,