Трагедия казачества. Война и судьбы-5 - Николай Тимофеев

Да, лагеря этой стройки были на хозяйственном расчете, и заключенные получали заработную плату. Рассчитывалась она на основании обыкновенных нарядов, какие применялись в любых строительных организациях страны для вольных рабочих, и по таким же нормам и расценкам, только лагерные наряды по каждому виду работ имели две строчки: верхняя — для расчетов строительства с лагерем, куда будто бы Министерство нефтяной промышленности просто нанимало лагерь как простого рабочего; нижняя строка — для начисления зарплаты заключенным, по особым расценкам, в 4–5 раз ниже указанных в верхней строчке. Для меня такая система была новостью. Я хорошо знал технологию строительных работ и наименования всех их видов, но мне не приходилось еще применять сборники норм и расценок для вольных рабочих. Следовало срочно изучать досконально их применение для условий лагеря.

Да, на этой стройке применяются зачеты рабочих мест. Это означает, что за каждый отработанный день заключенному снижается срок за некоторое количество дней. Мартынов показал мне таблицу начисления зачетов; я не помню всю эту таблицу; скажу, что запомнил, что при выполнении нормы на 151 % на основных тяжелых работах за каждый отработанный день срок уменьшается на 2 дня. Все придурки получают полдня за день.

Таким образом, все новости были хорошими.

Теперь почти каждый день после окончания работы я приходил в палатку к Мартынову, чтобы помочь ему в работе и набраться опыта в обработке нарядов. Дело продвигалось быстро. У Мартынова тоже был неудачный помощник, и он был доволен моей помощью. Прямо тенденция какая-то: на всех колоннах, куда я прибывал, оказывались очень слабые помощники у нормировщиков. Вот такое несчастье. Хотя с какой стороны смотреть: для лагеря это было несчастье, а для меня — наоборот, это давало мне шанс, и этот шанс нужно было использовать.

Мы с Леонидом Леонардовичем поработаем часа полтора, затем пьем чай, причем он пил таким горячим, можно сказать, прямо наливая в свою кружку кипящим, а то, что пил я, он пренебрежительно называл «кошачьей мочой».

Не знаю, какое у него было формальное образование, но он был высокообразованным и эрудированным человеком, и мы могли беседовать на любые темы, от Аристотеля до сущности колхозного трудодня. И нам эти разговоры доставляли удовольствие.

Я проработал в этой бригаде немного больше месяца, когда меня пригласили в бухгалтерию и рассказали, что сформировано две бригады плотников для строительства специальных автомобильных деревянных мостов, где собраны лучшие плотники, и что в этих бригадах будут высокие заработки и большие зачеты. Если я пожелаю, меня переведут в одну из этих бригад. С одной стороны заманчиво: и заработки, и зачеты, с другой — время на построение, вывод, путь-дорогу туда и обратно, обыски, а время мне дорого, так как мне надо побольше работать у Мартынова для совершенствования моих еще недостаточных знаний по части нормирования всех выполняемых на колонне работ.

Я решил идти на мосты.

Бригада встретила меня неласково. Почти все в бригаде были бандеровцы с Карпатских гор, крепкие мужики 30–40 лет, с детства привычные к труду. Зачем им щуплый паренек, к тому же еще и невеликий топорный мастер? Заработная плата и зачеты начислялись на всю бригаду, и любой неумеха и слабак понижал эти показатели. Кому этого хотелось?

По любому виду работ я мог бы рассказать о разнице между их работой и моей. Но я приведу только один пример. Предположим, мне нужно обтесать шестиметровое бревно диаметром 22–24 сантиметра на один кант. Я укладываю бревно на две подкладки, закрепляю его двумя стальными скобами, чтобы оно не вертелось, протесываю по всей длине лыску вскользь до белой древесины, отбиваю шнуром линию и тешу по этой линии кант, стараясь, чтобы плоскость его была вертикальной, на все это у меня выходит один час времени.

А любой из этих бандеровцев делает то же самое всего за полчаса, потому что не пользуется шнуром, а чешет на глаз, но кант у него такой же прямой, да к тому же и гладкий, как будто строганный. У меня же — зазубренный и корявый. Для моста гладкость — качество не обязательное и это я так, к слову.

И так — по любому виду работ.

Однако свое положение я не считал безнадежным, и вскоре мои надежды оправдались. Через три дня они все уже считали меня своим, через десять дней они меня зауважали, а через двадцать дней мое значение в бригаде стало, по-моему, даже выше бригадирского.

Объясняю поэтапно.

Через три дня они уже знали, что я кубанец и свободно говорю по-украински, а песен украинских знаю даже больше, чем они, хотя певец я и невеликий. Конечно, они видели разницу в языке, но знали, что у них в Галиции украинский язык сильно засорен немецким и польским. А что наш кубанский язык — это не совсем литературный украинский, так и на самой Украине литературным языком никто не разговаривает, кроме, может, сотни-другой ученых филологов.

Через десять дней они узнали, что я нормировщик и что я могу здорово улучшить наряды на пользу всей бригады. Бригадир, суровый мужик лет пятидесяти, был маг и кудесник по топорной части, но по части писания и считания был слабоват, и я немедленно включился в оказание ему нужной помощи.

Через двадцать дней они узнали, что я хорошо разбираюсь в чертежах и могу в некоторых случаях объяснить, как выполнить тот или иной сложный узел, даже если я сам и не мог его изготовить топором. То есть, чисто по Аркадию Райкину: «Зачем мне учиться, если я могу других учить?» Было у меня еще одно занятие с чертежами, возможно, даже более важное, чем помощь с узлами. Я находил в чертежах мостов такие работы, которые можно было сделать проще, особенно не стараясь с качеством, а некоторые даже вообще не делать, и этого никто не мог бы обнаружить, потому что эти детали моста были скрыты под водой или под землей.

На такие дела мои добросовестные плотники шли крайне неохотно, но, в конце концов, все наладилось. И я до сих пор считаю, что никакого вреда я этим не приносил. По техническим условиям продолжительность службы при нормальной эксплуатации устанавливалась в 30 лет, а при моих «рационализациях» она уменьшилась, возможно, до пятнадцати. Ну и что же? Это ведь были временные мосты, они так и числились в титульных списках как временные сооружения для подвоза труб. После окончания строительства они никому были не нужны. Интересно, целы ли они теперь через пятьдесят лет?

Наша бригада и хорошей работой, и моими усилиями регулярно получала 151 % выполнения норм и зарабатывала 400–500 рублей в месяц и максимальные зачеты. По существующим порядкам на руки выдавали только по сто рублей в месяц, на которые можно было купить в лагерном киоске много чего: хлеб, пряники, сахар, сушеные овощи, крупы разные и даже сгущенное молоко в трехлитровых банках.

Все остальные заработанные деньги зачислялись на расчетный счет каждого зэка, и он получал их при освобождении. Для особо заслуженных бригад, а наша была именно такой, по особым заявлениям выдавалось еще по 100 рублей из заработанного.

Я жил в бригадном бараке и общался с бригадниками почти постоянно. Все они (за исключением трех-четырех русских) были упертыми националистами, трезубец и Тарас Шевченко были для них непререкаемыми божествами, не ниже настоящего Бога, хотя они были весьма религиозными униатами. Уловив, что я человек не слишком религиозный, время от времени кто-то из них заводил со мной разговор на религиозную тему, но я старался всячески избегать таких разговоров, тем более что, как только такой разговор начинался, к моему оппоненту немедленно подтягивалось еще человека три, явно на помощь. Если разговора никак было не избежать, то я, прочитавший к тому времени Библию (кстати, там, в Галиции), переводил разговор на всякие эпизоды из ветхого Завета, рассказы о которых они с удовольствием слушали.

Настоящих боевиков среди них было мало, остальные — простые сельчане, которые все-таки каким-то боком были причастны к ОУН: кормили, поили, таскали в лес хлеб и сало, прятали, одевали, перевозили. И, конечно, сочувствовали.

Но были и крупные. Например, один из них любил рассказывать: «А я, ото жидив построю у рядочек, а потим з автомата, от пуза, як грэчку сию, туды-сюды, туды-сюды. И всэ, булы жиды и нема жидив». И прочее, в таком же духе. Откуда брались евреи в оккупированной Галиции? Немцы захватили Галицию очень быстро, мало кто смог эвакуироваться, из евреев уехали только начальники, а большинство еврейского населения осталось на месте. Евреи быстро осознали, чего им стоит ожидать от немцев, многие из них бросали свои жилища и пытались прятаться в лесах. Вот там они и попадали часто в руки бывалых лесовиков-бандеровцев. И погибали от рук вот таких плотников.

Все это время почти ежедневно я по вечерам заходил в палатку к Мартынову: работали, пили чай, обсуждали мировые проблемы. Почему я сказал «почти»? К этому времени у меня появился еще один хороший знакомый. Звали его Аркадий, это был молодой парень, и был он штатным художником КВЧ. Я не знаю, какая у него была первая судимость, но потом целых три по 58.14 «контрреволюционный саботаж»: он по очереди отрубил себе три пальца на левой руке, и теперь у него остались на этой руке только большой и мизинец. У него была каморка в углу клуба-столовой, где он жил и трудился, в основном рисуя разные лозунги и плакаты, большей частью для казармы охраны. Но он был настоящий художник и рисовал настоящие картины.