Рейдовый батальон - Николай Прокудин

Привели местных мужиков, они не сопротивлялись.

– Все нормально, командир. Местные с женами домой возвращаются, – доложил комвзвода.

– Зачем идут и откуда? Наверное, душманы? – улыбаясь, недобро спросил командир.

– Нист, нист, душман, – забормотал испуганно один из афганцев.

– Конечно, нет, кто ж признается, – согласился Ваня. – Объясни ему, Мурзаилов, мы их не тронем, пусть только помогут нести станок от пулемета, а потом отпустим.

Афганцы выслушали пулеметчика и выглядели обреченно. Нам не верили, но что они могли сделать. Не откажешься. Одеты они были в видавшие виды халаты, сандалии на босу ногу, грязные шаровары и такие же чалмы на головах. По лицу возраст их не определишь – тридцать лет или пятьдесят, не понять. Взвалили они на себя станки и, улыбаясь, с надеждой смотрели нам в глаза: не убили сразу, жен не тронули, может, отпустят живыми?

– Рота, подъем! Вперед! – скомандовал Кавун.

Взводные и зам. комвзвода принялись подгонять солдат. Сзади своих нет, с воздуха никто не прикрывает, батальон ушел далеко вперед.

Ну что же, передохнули, перекусили, перекурили. До чего ж тяжело поднимать измученное тело с земли, когда на тебе имущество весом, почти что равным твоему собственному. Особенно сочувствовал тем, кто несет тело «Утеса», или АГС, или миномета. Но минометчики все же по очереди несут миномет. Ох, и каторжный труд в гранатометно-пулеметном взводе!

Запыхтели, поднапряглись – встали, сдвинулись и пошли быстрее, быстрее, быстрее. Даже порой бежим трусцой на полусогнутых ногах по крутым спускам.

Так и идем. В бинокль Острогин заметил двигающуюся за нами на большом расстоянии группу моджахедов. Командир роты приказал артиллеристу поставить миномет и придержать преследователей. Откуда они взялись? Видно, давно следили за нами. Они у себя дома, а мы – на вражеской территории как оккупанты. Миномет выплюнул несколько мин, и противник залег за камнями. Видимый противник опасен, но не так, как невидимый. Главное – не нарваться на засаду.

Бойцы роты, осознавая, что нас преследуют, заметно прибавили ходу, не желая отставать друг от друга. А мне опять ползти сзади с выдохшимися, тянуть, подгонять, помогать.

Часа через три оторвались от «духов», хотя, скорей, они нас отпустили: не хотели вступать в бой. «Уходят, ну и уходите, Аллах с вами», – думают, наверное, они.

Горы стали пониже, лагерь с техникой полка все ближе и ближе. Командир объявил привал и подозвал офицеров:

– Ребята! Афганцев отпускаем, пусть топают к женам, а то они исстонались. Детей куча и одеты бедно, может, и правда, они мирные крестьяне. Вообще-то – бедные-то они бедные, а жен по две-четыре на каждого. Вот халява, разлюли малина. Мне б так.

– Не справишься, – засмеялся я, – ты же после гепатита, наверное, и с одной не сладишь.

– Но-но, «зелень», не сметь думать плохо о начальстве! – улыбнулся мечтательно Кавун. – Ислам, что ли, принять, есть хорошие моменты в их религии. Хватит болтать, «бачи» свободны, а то увидит какой-нибудь начальник из штабных, что носильщики-афганцы пулеметы тащат, так затрахает!

– Или, чего доброго, их какой-нибудь болван контуженый застрелит, – поддержал я.

Командир гранатометно-пулеметного взвода Голубев неодобрительно посмотрел на нас и, сплюнув, произнес:

– Лучше бы шлепнуть. Все они «духи»!

– Вот видишь, зам! Контуженый Голубев говорит шлепнуть, а там, на позициях дивизии, контуженых точно будет больше. Эй, идите сюда! «Буру бача!» «Замполь», дай им пинка под зад, пусть бегут быстрее, не будем брать грех на душу, пусть живут.

Я через таджика объяснил старшему мужику о решении командира. Что тут началось! Афганцы бросились целовать мне руки и благодарить добрых солдат, офицеров, восхвалять Аллаха.

Затем, осмелев, более старый принялся мне что-то толковать, показывая на свою руку и стуча по моим наручным часам.

– Мурзаилов! Что он хочет? – спросил я солдата.

– Да все нормально! Ничего страшного, часы свои просит, обратно чтоб отдали.

– А кто забрал, ты, «абрек»? – грозно спросил я у переводчика.

– Нет, не я, – отвернулся, насупившись, он.

– А кто? – продолжал я допрос, хотя краем глаза заметил, что один из сержантов снял с руки часы и положил их в карман.

– Худайбердыев! Ко мне! Вытащи то, что в кармане спрятал.

– Нет ничего там, товарищ лейтенант!

По бегающим глазам было видно, что врет. Пока абориген помогал ему тащить станок, сержант часы стянул.

Я сунул руку в карман сержантских брюк и вынул хорошие японские часы «Seiko». Сержант злобно посмотрел на меня, что-то пробормотал про «дембель».

– Сгною, гад, за мародерство, а главное – за твой злобный взгляд и вранье. Ну-ка, быстро схватил станок пулемета – и вперед.

– У сволочь! Он еще в нас стрелять будет. Посмотрите. Застрелить его надо, – прорычал сержант.

– Ага, а часы тебе как трофей вернуть надо. За часы человека готов убить?

– Они все не люди, а «духи»! Ничего, еще жизнь вас тут попинает. Скоро изменишься, лейтенант, – прошипел сержант и побрел, согнувшись под тяжестью станка.

– Вот подумай-ка. Казах, мусульманин, а единоверца готов за часы расстрелять. Хлопнуть, как муху. Ведь дома в мирное время, наверное, и мысли такие не возникли бы в его голове. Что сделала война с человеком!

Сзади на почтительном расстоянии, которое постепенно сокращалось, передвигалась группа «духов». Артиллерию после ошибочного обстрела ротный вызывать побоялся.

«Духи», может, не догонят, а свои точно снарядами завалят.

Мы сидели вместе с Пшенкиным на башне и жевали галеты, заедая апельсинами. «Броня» разворовала склад с апельсинами. Когда стояли в саду, то неожиданно заметили ящики с апельсинами, загрузили ими все десанты и кабины. Охранял склад только один сторож. Он выстрелил в воздух из ружья, а в ответ раздалась очередь из автоматической пушки. Больше он не появлялся.

Пропал урожай. Потом неделю, пока мы лазали по горам, тыловые и технари жрали апельсины и дристали.

Вот теперь десяток этих апельсинов катался в коробке возле пулемета на нашей башне.

– Сашка! А как ты попал к нам? Ты ведь в третьем батальоне служил.

– Почему служил, я к вам на один рейд. Случайно загребли, в наказание. Сволочи, стукачи заложили. Катьку-пулеметчицу помнишь, застал?

– Ну, помню. Когда приехал, то пили вместе за одним столом с заменщиками. Она тогда сидела, пила, плясала, орала. Чокнутая.

– Вот-вот. Я в сентябре из отпуска приехал, ну и с ней переспал. На заставу вернулся, оказалось, триппер подхватил. Лечиться там, на посту, нереально, пост-то далеко на дороге, вот комбат и отправил в полк. Я уже выздоровел, а тут как-то пьяный сидел у женского модуля и попался на глаза начальнику штаба. Герой меня и загреб. Выбирай: или гарнизонная гауптвахта, или взводным в рейд в вашу первую роту. Чего я на гауптвахте забыл? И надо же было Корнилову вашему ноги повредить. Черт! Устал я с вами, совсем устал. Приедем домой – вернусь на родную заставу. Начальства – никого, тишина, спокойствие. Ешь, спишь и дни до замены считаешь. Ты только про триппер – никому! Хорошо?

– Значит, не останешься?

– Нет-нет. Спасибо за такое счастье. Вы тут сами загибайтесь. Жаль, что Катька уехала, морду набить не успел. Зараза!

Я только весело засмеялся, слегка сочувствуя несчастью Пшенкина.

В полк Кавун принес небольшой мешок с апельсинами в нашу комнату и приказал:

– Витаминчики не трогать! Это мне для поправки здоровья!

– А как же дружба и войсковое товарищество? – возмутился я.

– Да никак! Тебе, «замполь», один, нет, два апельсина в день выделяю, и то как не курящему. А Грошиков и водкой обойдется.

Я, конечно, самостоятельно увеличил суточную норму апельсинов в два раза.

– Что-то резерв фруктов быстро сокращается. Грабишь? – поинтересовался Иван, спустя несколько дней, явно что-то подозревая.

– Как можно? Просто помогаю замениться. С последним апельсином прибудет сменщик, обещаю.

– Так какого же черта ты их все еще не сожрал?

Партийная конференция, или маразм, возведенный в степень

Перерыв между боевыми несколько затянулся. После второго похода на Джелалабад мы крепко засели в полку.

У дивизии были дела поважнее. Особенно для нашего полка – дивизионная партийная конференция. В ходе этой конференции предстояли выборы партийной комиссии, и показуха развернулась не на шутку.

Каждый день солдаты выпускали то стенгазеты, то сатирические «молнии», то боевые листки. Все это приносили в штаб на рецензию и проверку пропагандисту, секретарю парткома, обоим замполитам.

Переписывали и вновь создавали партийную и комсомольскую документацию. Одновременно обновляли ленинские комнаты, изготовили новые походные ленкомнаты на плащ-палатках (палатки при этом дырявились, что очень бесило старшин в ротах). На территории полка нагромождали щиты наглядной агитации, строили аллею героев. Красили заборы, бордюры, казармы, штаб, клуб, размечали плац, белили деревья.