Ступени Нострадамуса - Александр Казанцев

Два противоположных приговора с требованием смертной казни за измену Родине и полным оправданием обвиняемого виднелись на столе, и на них, положив руки под голову, спали их авторы, генералы Никитин и Алексеев. Председатель суда генерал Муромцев еще раньше уснул на жесткой скамье, заявив, что «утро вечера мудренее».

Сквозь закрытые веки ему казалось, что воздух сгустился перед ним и там возник седобородый старец не в темной мантии, как у него, а в серебристой:

— Вы слепо повторить хотите, что пережил мой неомир. Вам самому увидеть должно, что вызвал смертный приговор.

Генерал Муромцев, не в силах сопротивляться, как это бывает во сне, поднялся, и старец, крепко обняв, повлек его с собой. И оба они перенеслись куда–то в сумрак, где их ждал диковинный аппарат, управляемый косоглазым уродцем с заостренной книзу головой.

Аппарат двинулся с ними в промежуточном измерении, разделяющем, как объяснил старец, существующие параллельные миры. Потом Муромцев оказался на знакомой набережной его родного города шедевров зодчих и ваятелей, строгого и величественного.

Дул пронизывающий весенний ветер. По широкой, в белых пятнах реке плыли льдины то в одиночку, то группами, сталкиваясь и налезая одна на другую. Течение влекло их к морю. Но яростный ураган рвался навстречу.

И представилось Муромцеву, что это вовсе не льды начавшегося ледохода, а всплыли смытые паводком трупы юношей–призывников, посланных им в захлебнувшуюся атаку.

Непогода перешла в бурю. Ледяной поток остановился и вместе с набухающей рекой двинулся вспять. Уровень воды поднимался, льдины, как живые, взбирались по ступеням причала на гранит набережной, и, лишь перевалив через парапет, зеленоватые плиты льда замирали. Потом, подмытые разливающейся водой, они поползли к скале, где, вздыбив бронзового коня, возвышался великий царь, простерши руку к взбесившейся стихии.

Повинуясь старцу, Муромцев оказался в толпе людей, слушавших кого–то с подножья скалы с застывшим на всем скаку всадником.

Муромцев удивился, услышав сквозь рев разыгравшейся бури проникновенные пушкинские строки, произносимые бородатым оратором с волосами до плеч:

…Нева всю ночьРвалася к морю против бури,Не одолев их буйной дури.И спорить стало ей невмочь.Поутру над ее брегамиТеснился кучами народ.Любуясь брызгами, горамиИ пеной разъяренных вод.Но силой ветра из заливаПерегражденная НеваОбратно шла, гневна, бурлива,И затопляла острова.Погода пуще свирепела,Нева вздымалась и ревела,Котлом клокоча и клубясь.И вдруг, как зверь, остервенясь,На город кинулась…

Оратор усилил голос и, как всадник вверху, показал рукой на набережную:

— Кинулась, как сейчас в 2075 году, злобно толкая на берег ледяные чудовища. Так оживает грозное предупреждение преступно казненного полвека назад Владя Иля, чье столетие мы собрались здесь отметить!

«Так вот что будет полвека спустя!..» — подумал Муромцев и поежился, кутаясь в свою мантию. Кошмар продолжался. Бородатый оратор будил совесть генерала:

— Владь Иль еще тогда предупреждал человечество о неизбежности второго всемирного потопа. Виной тому будет «парниковый эффект» от скопившейся в верхних слоях атмосферы углекислоты. Она покроет планету пеленой, пропускающей свет, но задерживающей теплоту. И она перегреет планету. Из–за таяния полярных льдов поднимется уровень океанов. Достаточным окажется шторма в море, чтобы волны перемахнули через ограждающую город дамбу, сооруженную еще в XX веке. Люди не внимали Илю и даже отделались от него, чтоб получить сиюминутную выгоду, торгуя топливом и сжигая его, разъезжая в автомобилях, не только отравляя воздух городов, но и создавая губительную пелену вокруг планеты!

Муромцеву казалось, что в том обвиняют его, хотел бежать прочь, но оцепенение сна приковывало его к месту. В помутневшем сознании смешивались слова оратора с защитной речью обвиняемого Ильина, боровшегося не только за свою жизнь, но и за все человечество.

Муромцев увидел, что поднятые половодьем льдины подползли к людям, собравшимся у Медного всадника. И толпа растаяла.

Генерал точно не знал, как оказался со своим спутником среди бегущих от воды по Невскому проспекту горожан.

Рядом с ними шел бородатый оратор с длинными волосами.

— Простите великодушно, — обратился он к ним. — Я вижу, вы как будто иностранцы и пришли на митинг памяти Владя Иля. Я его внук, поэт, тоже Владь Иль в его честь. Не сочтете ли возможным пойти со мной в квартиру моего отца, адмирала, родного племянника Иля.

— Благодарствуйте сердечно. Мы принимаем приглашенье, — за себя и за Муромцева ответил старец. — Мы действительно издалека. Я — историк Наза Вец, а Муромцев, он генерал.

— Генерал и ученый! — воскликнул поэт. — Так это как раз те слушатели, которым мне так хотелось прочесть свои стишки про генералов Куликовского, Тихомирова, Лебедя из восьмидесятилетней истории. Хоть отвлеку вас от вокруг происходящего.

— Мы охотно выслушаем вас, — заверил старец.

Поэт, придерживая рукой шляпу, начал:

— «Как и Буденовск, город ГрозныйВ домах заложниками грозный.Хоть генерал ты Куликовский,Не вышло битвы Куликовской.

Раздался грубый «ультиматум».Пугал людей без пуль ты матом.А генерал же ТихомировНе смог закончить тихо миром.

Считался птицей мира лебедь.И генерал нашелся Лебедь.Он удивил бесспорно мир,Установив там быстро мир.

Но нежелаемый успехНе посчитали за успех.Казалось без опасностиВ Совете Безопасности.

Все ж Лебедь вылетел во мрак.И лишь со щукою там рак.Быть может, это не завидно.Но сверху все для глаза видно».

Поэт закончил и вопросительно посмотрел на слушателей. Старец сказал:

— Отвечу тоже каламбуром:

Грозит так мастер скалам буром.Рифмуете вы крайне ловко.Плясать на кладбище ж — неловко.

Поэт сразу понял намек и смутился:

— Шутливым рифмам горя вместоНе в битве генералов место.

Но Муромцев, хоть и во сне, был возмущен и даже обижен. Он–то знал всех названных генералов в лицо и, будучи двадцатилетним лейтенантом, был окружен ворвавшимися в Грозный боевиками–сепаратистами на площади «Минутка». И знал, какая участь после ультиматума и предполагавшегося штурма города ждет оставшихся в нем. Если в Буденновске заложников было 2 000, то в Грозном — 200 000, обреченных на гибель, если бы не вмешательство генерала Лебедя.

— Генералов тех судить, а не поносить каламбурами, — внезапно произнес Муромцев.

Поэт снова обернулся к своим спутникам и сказал:

— Генералу и ученому отец мой будет рад.

Непогода словно наказала поэта за неудачную попытку отвлечься, сорвала с него шляпу, и она поплыла по улице в сопровождении свиты щепок и мусора. Под ногами хлюпало. На голове поэта обнажилась обрамленная волосами лысина.

Мостовая Невского проспекта за столетия своего существования нарастала новым покрытием при каждом ремонте и приподнялась над прежним уровнем, первые этажи зданий стали ниже ее, к входным дверям вели ступени вниз, словно дома ушли в землю, в магазины и к парадным дверям надо было теперь спускаться.

Нагонявшая людей вода вышедшей из берегов Невы, текущей вспять, каскадами стекала по ступенькам ко всем подъездам и полузатопленным витринам.

Снизу выбегали по колена мокрые перепуганные люди, неся детей и таща скарб, погруженный порой в детские коляски. Все устремлялись вверх по Невскому проспекту, не зная, куда они бегут и где спастись.

Муромцев видел расширенные глаза на растерянных лицах, слышал рыдания женщин и бессмысленные перечисления какой–то старушкой оставленных в квартире вещей…

Поэт и его гости шлепали ногами по воде. Она обгоняла их. Та же картина была и на Литейном, куда свернули путники. Первые этажи домов превратились и здесь в полуподвалы, и, как и на Невском, заливались водой. Промокнув уже по пояс, жители в отчаянии устремлялись по менее залитой, приподнятой бесконечными ремонтами мостовой.

Обувь Муромцева и его спутников промокла. Мантия не укрывала от пронизывающего ветра. Беснуясь меж домами, он, казалось, дул то в спину, то в лицо.

Поэту не удалось догнать уплывшую вперед шляпу. И он, давно махнув на нее рукой, первым вбежал теперь вместе с каскадом воды по ступенькам отцовского подъезда и стал подниматься на второй этаж по залитой лишь снизу лестнице. Его спутники шли за ним.

Не осталось на них сухой нитки еще из–за хлынувшего в последнюю минуту дождя. В открытую входную дверь сверкнула молния, и сразу, словно сорвавшись с неба, каменной лавиной рухнул гром.