Битва за Свет - Антон Волков

– Менять магазины умеешь? – чуть слышно прошептал Гоша. Я вздрогнул от неожиданности. – Никогда не менял, но теоретически знаю как нужно… – ответил я.

Гоша жестом велел мне наблюдать, после чего аккуратно и плавно несколько раз показал мне порядок действия по смене обойм легендарного автомата. Потом он прошептал: «Повтори!», и я аккуратненько выполнил только что увиденную последовательность действий. У меня с первого раза получилось правильно вставить обойму в АКМ, только вот замёрзшие пальцы рук не позволяли сделать это так быстро, как хотелось бы. Гоша оттопырил большой палец руки, показывая, что я всё сделал правильно. Я бережно положил автомат рядом с собой и начал дыханием отогревать почти негнущиеся пальцы.

Прошло минут пятнадцать, пока мы совершенно молча сидели, погружённые каждый в свои, безусловно, невыносимо тревожные мысли. Изредка то я, то Гоша украдкой поглядывали в окно за нашей спиной, но каждый раз видели мы в нём всё ту же картину: насколько хватало зрения, то ближе, то дальше, чёрными силуэтами на белом снегу бежали с невероятной скоростью справа налево чудовища. На тех, что пробегали в непосредственной близости к нашему оплоту, можно было разглядеть окровавленное рваное тряпьё. Преимущественно они были одеты в дрянные тренировочные штаны и лёгкие куртки; по всей видимости, одеяние их принадлежало им ещё до того, как они обрели вторую жизнь, воскрешённые злыми гениями-учёными. Многие были босыми, а на некоторых были надеты военные сапоги. И если бы не ужасные, заставляющие от одного взгляда столбенеть от ужаса, лица афганцев, явно уже давно потерявшие что-либо человеческое, то можно было бы сравнить афганца нынешнего с афганцем времён восьмидесятых годов прошлого тысячелетия, которых часто показывали в репортажах про войну в Афганистане. Афганец тот, которого я видел по телевизору, был арабским мужчиной худощавого телосложения и плохо выбритым лицом, а то и вовсе с густой чёрной бородой. На голове непременно красовался тюрбан. Те же, что и на «афганцах» нынешних, непонятные китайские куртки, бесформенные спортивные штаны. Ещё в моих воспоминаниях афганец прошлого века был непременно с автоматом и огромным ножом, засунутым в ножны на поясе. Только вот у теперешних «афганцев» не было никакого оружия. Их руки, их зубы и все их чувства, невероятно, во много раз более развитые, чем у простых людей – это было теперь оружием пострашнее любого ножа и автомата!

– Гоша! – шепнул я, повернувшись к тому.

– А? – отозвался он, вырванный мною из каких-то своих тяжёлых мыслей. – Чего?

– Ты сколько в Афганистане отслужил? Интересно! – мне почему-то вдруг очень захотелось расспросить Гошу – матёрого бойца, ветерана Афганистана, о той войне, репортажи о которой я изредка, мельком видел по телевизору в пятилетнем возрасте. Потом, конечно, когда мне было уже за двадцать, я видел репортажи уже об американских военных кампаниях в Афганистане, но образ головореза-афганца колоритнее всего был зафиксирован мной именно в конце восьмидесятых, в совсем детском возрасте, когда воевал с талибами ещё Советский Союз.

– Четыре года, – прошептал Гоша. На пару секунд в воздухе повисла тяжёлая пауза. – Четыре года! – повторил он, выдохнув. – С 1983-го по 1986-й…

– Страшно было? Точнее, насколько страшно? По призыву? – высыпал я сразу несколько вопросов.

– Да, по призыву. В восемнадцать лет улетел туда. Да, Тоха, было страшно, очень страшно.

– Мне сейчас очень страшно, так страшно никогда не было… – я, отчего-то, вдруг захотел поделиться с Гошей своими чувствами, потому что совершенно невыносимо было сидеть в кромешной тьме и вязкой тишине, а хотелось хоть на какую-нибудь тему пообщаться с человеком. – Я всегда войны больше всего боялся… Даже иной раз представлял – каково это, когда кругом война, смерть, насилие, взрывы, выстрелы, разрушения – так средь солнечного дня мурашки по телу пробегали и холодок, такой неприятный, пугающий… – начал я как на исповеди рассказывать Гоше свои глубинные страхи, берущие своё начало ещё из отрочества. – Меня вот как-то спросили, – продолжал я, – «Чего ты больше всего боишься в жизни?». Точнее, не одного меня, а это в Интернете опрос такой коллективный был, – я посмотрел на Гошу пытаясь понять, не забыл ли он, что такое этот Интернет и как там кто-то кого-то мог о чём-то спрашивать. Гоша внимательно меня слушал и кивнул головой, выражая свою заинтересованность и желание слушать дальше. Я продолжал: – Ну так вот. Там все по-разному отвечали. В основном все говорили, что боятся смерти. Кто-то отвечал, что потери близких, кто-то наводнений, кто-то заболеть раком или СПИДом. Были и те, кто даже боялся больше всего захвата Земли инопланетянами… Я же ответил, что боюсь больше всего войны, потому что, где война, там и смерть, и потеря близких, и разрушения, похлеще, чем от наводнений, и болезни страшные, и вообще всё самое страшное, что можно только представить… Я не прав? – я вперил свой взгляд прямо Гоше в глаза и замер в ожидании того, что скажет он, что ответит. Не про Гошу сказано, но я знал, догадывался о том, что есть безумцы, любящие войну, такие, кого пьянит запах чужой смерти и крови. Безусловно, я ни на секунду не сомневался в том, что Гоша не из таких, но какой-то потаённый, сидящий где-то далеко, в недрах моей души, страх, всё же присутствовал. Я боялся, что Гоша вдруг ответит, что всё мной сказанное – бред, что война – это работа, способ заработать на хлеб, или, что было бы ужаснее всего – это азарт; то, что приносит ему упоение. И хоть Гоша и не был контрактником, то есть не пошёл на войну заработка ради, а служил в Афганистане по призыву, но, думал я, вдруг всё же теперь он тоже упивается вкусом войны?! – хотя и отводил я такой вероятности меньше процента.

– Ты прав абсолютно. Нет ничего страшнее войны! – Гоша окончательно развеял все мои, было закравшиеся в голову, сомнения.

– А где страшнее? – любопытствовал я. – Там, в Афгане, было или сейчас? – я замер в ожидании ответа. Откуда-то издалека вдруг донёсся пронзительный вопль, заставивший нас обоих содрогнуться и затаить дыхание. С полминуты не осмеливаясь произносить ни звука, мы напряжённо сидели молча, вслушиваясь в звуки, казалось, самого ада, творящегося на многих километрах вокруг нас. Где-то совсем близко слышен был треск веток и шорох от пробегающих стремглав мимо нашего убежища живых мертвецов. Но вопль, услышанный нами чуть ранее, оборвался также внезапно, как и пронзил вечернюю тишину.

– Одинаково! – едва уловимо прошептал Гоша.

Вдруг за окном, казалось, шагах в двадцати от стен дома, раздался ужасный, не человеческий, и даже не звериный, рёв, от которого сердце моё будто провалилось куда-то в бездну. Мы синхронно, медленно повернули головы к оконному проёму и выглянули наружу. Напротив окна стоял, задрав в свете луны отливающую мёртвенно-зелёным цветом морду, афганец, явно вперив взгляд в наше окно. Поодаль остановились и другие афганцы, порядка семи; они словно застыли от клича своего вожака. Беловатая от припорошившего её снежка равнина, просматриваемая из окна, была похожа на дьявольскую шахматную доску, на различных клеточках которой стояли, застыв, готовые в следующий миг «съесть» противника, бронзовые фигурки. Их было много. Несоизмеримо много против двух пешек, остолбенев и побледнев от страха, трясущихся на своей жалкой, хоть и укреплённой, позиции. Вдруг стоявшие несколько секунд неподвижно, афганцы одномоментно устремились к нашему дому, за пару секунд покрыв расстояние, которое бы обычный человек пробежал бы лишь за восемь-десять, и вот уже около десятка одетых в окровавленные лохмотья тварей стояли, утробно рыча, под нашим окном. В моих глазах помутнело, но я сумел-таки собраться с мыслями и не поддаться чуть было не сковавшей меня панике. С минуту мы с Гошей безмолвно, держа пальцы на спусковых крючках автоматов, смотрели на афганцев, а они на нас. Они явно не понимали, как до нас добраться, поэтому лишь стояли, порыкивая как собаки, готовые к нападению, но ничего не предпринимали. Но вдруг один из них, тот, что первый нас заметил, рванул в сторону окна большой комнаты, дверь которой мы подпёрли арматурой из маленькой комнаты. Прятаться, пытаться себя не выдать, нам было уже бесполезно, поэтому сперва Гоша, затем я, вскочили, выпрямившись в полный рост, и прильнули к окну. Мы наблюдали, как афганец пытается в прыжке ухватиться за ржавый металлический карниз окна первого этажа, но даже его сверхмощного прыжка не хватало, чтобы хотя бы смочь зацепиться за карниз. После нескольких безуспешных попыток тварь, что было мочи, заревела, в очередной раз с разбегу в прыжке ударившись о стену. Затем он развернулся к стоящим неподвижно и наблюдающим за его попытками другим афганцам и истошно взревел. Потом вновь поднял голову и окинул нас таким взглядом, которого я никогда не забуду! Казалось, он заглянул прямо мне в глаза! Мне почудилось, что он в состоянии как-то на меня воздействовать, завладеть моими чувствами, чуть ли не парализовав мою волю и подавив здравомыслие. Но, может, это была лишь иллюзия, вызванная неимоверным страхом, который я тогда испытал?! В тот же момент остальные афганцы разбежались в разные стороны и скрылись из поля зрения за стенами здания.