Курсив мой (Главы 1-4) - Нина Берберова

Пока мы были в Москве, в Союзе писателей на Тверском бульваре был литературный вечер, и там Ходасевич читал свои новые стихи ("Не верю в красоту земную...", "Покрова Майи потаенной...", "Улика", "Странник прошел...") - стихи о любви, и Гершензон, и Зайцев, и Лидин, и Липскеров, и другие (не говоря уже о брате "Мише" и его дочери, Валентине Ходасевич, художнице) с нескрываемым любопытством смотрели на меня. К Зайцевым мы зашли потом как-то вечером в переулок возле Арбата, они тоже собирались за границу "для поправления здоровья" - с этого дня начались мои отношения с Борисом и Верой, длившиеся более сорока лет. У них я увидела П.П.Муратова, одного из умнейших людей, встреченных мною, дружба с которым оказала на меня влияние - как это ни странно - значительно позже, когда она кончилась и судьба нас развела. Мы сидели у Зайцевых между раскрытыми сундуками и незавязанными баулами, наваленными на столах книгами. Выходило так, что мы одновременно должны будем оказаться в Берлине.

Лавка писателей в то время находилась где-то вблизи Страстного бульвара (если не ошибаюсь). Мы вошли в нее. Н.А.Бердяев стоял за прилавком и торговал - это был его день. Были здесь и рукописные книги, те, для которых невозможно было найти издателя, и старые издания, редкие экземпляры, и новые, только что вышедшие журналы и брошюры. Потом мы отправились к Михаилу Фелициановичу. Он был на двадцать один год старше Ходасевича, многие крупные московские уголовные процессы в свое время прошли через него. Он поехал провожать нас на вокзал (мы возвращались в Петербург). Там я вернулась в дом родителей, Ходасевич остановился рядом, на Кирочной же, в квартире Ю.П.Анненкова. А через три дня мы выехали в Ригу.

Накануне отъезда он лежал на моей постели, а я сидела у него в ногах, и он говорил о прошлом, которое внезапно в эти последние недели так далеко отошло от него, вытесненное настоящим. Отойдет еще дальше - сказал он, словно вглядываясь в свое будущее. Я попросила его записать кое-что на память - канву автобиографии, может быть, календарь его детства и молодости. Он подсел к моему столу и стал писать, а когда кончил, дал мне кусок картона. На нем было написано:

"1886 - родился.

1887, 1888, 1889 - Городовой. Овельт. Париж, грамота. Маня.

1890, 1891 - Конек-горбунок (Ершова). Балеты Танцы. Мишины книжки. Мастерская отца, портвейн, дядя Петя. Бабушка. Овсенские и т.д.

1892 - Покойница в Богородском.

1893 - Щенковы, торговля, индейцы. Балы. Зима - стихи, котильон. Корь.

1894 - Чижики. Война. Фромгольд. Школа. Бронхит.

1895 - Толга. Школа. Оспа.

1896 - Экзамены. Коронация. Озерки. Сиверская. Майков.

1897 - Гимназия. Карашевич. Фотография. Балы. Ж.Органова. Брюсов. Малицкий.

1898 - Смерть Юрочки. Балы. Женя Кун. Дом Масс.

1899 - Багриновские. Инженерство. Бабочки.

1900 - Ставрополь. Три разговора. Бабочки. Рерберги.

1901 - Хулиганство. Балы. Прасолов. Тимирязев. Достоевский.

1902 - Северные цветы. Малицкий. Стихи. Ланговой. Шенрок. Театры. Дарьял.

1903 - Гриф. Гофман. Малицкий. Стихи навсегда. Тарковская. Переезд от родителей. Стражев.

1904 - Тарновская. Марина. Белый.

1905 - Альманах Грифа. Женитьба. Бальмонт. 17 октября. Рождество в Гирееве. Ссора с Мишей.

1906 - Золотое руно. Перевал. Зайцевы и др. Карты.

1907 - Муни. 30 декабря разъезд с Мариной. Карты.

1908 - "Молодость". Голос Москвы и пр. Голод. Беклемишев. Карты.

1909 - Пьянство. Гиреево. Женитьба Муни. Карты.

1910 - Маскарад. Женя Муратова. Пожар. "Марина из Грубаго". Карты, пьянство.

1911 - Пьянство. Карты. Италия. СПБ. Смерть мамы. Босячество. Нюра. Смерть отца. Голод. Зима в Гирееве.

1912 - Дом Б. Институт красоты. Валентина. Т.Саввинская.

1913 - Валентина. Мусагет. Голод. Гиреево. "Летучая мышь". Дом Андреева. Смерть Нади Львовой.

1914 - Футуристы. Пьянство. "Счастливый домик". Игорь Северянин. Русские ведомости. "София". Война.

1915 - Таня Саввинская. Финляндия. Царское Село. Дом Мартынова. Именины Л.Столицы.

1916 - Таня Савв. Смерть Муни. Коктебель. Армяне, финны, латыши. Женя Богословская.

1917 - Революция. Клуб писателей. Коктебель. "Народоправство". Ссора с Г.Чулковым. Октябрь. Евреи.

1918 - Толстые. Амари. Вечера. Наркомтруд. Книжная лавка. Всемирная литература.

1919 - Лавка. Книжная палата. Голод.

1920 - Голод. Болезнь. "Путем зерна". Петербург.

1921 - Диск и пр. Бельское устье. Книги. Катастрофа".

Несколько строк для разъяснения этих коротких записей:

Городовой - первое воспоминание.

Овельт - ксендз, ходивший в дом родителей.

Париж - поездка родителей на Парижскую выставку.

Грамота - научился читать трех лет.

Маня - старшая сестра.

"Конек-горбунок" - первый увиденный балет. С этого началось увлечение танцами.

Оспа - черная, не оставившая следов на лице.

Брюсов - Александр, товарищ по классу, брат поэта.

Женя Кун - первая детская любовь.

"Три разговора" - В.Соловьева.

"Северные цветы" - журнал.

"Гриф", "Золотое руно" - тоже.

Прасолов, Тимирязев - представители золотой московской молодежи.

Достоевский - Ф.Ф., сын писателя.

Тарновская - первая серьезная любовь.

Гофман - Виктор, поэт.

Марина - первая жена, урожденная Рындина.

Муни - Самуил Киссин, женатый на сестре Брюсова, Лидии.

"Молодость" - первая книга Ходасевича.

Женя Муратова - первая жена П.П.Муратова.

"Марина из Грубаго" - роман Тетмайера, перевод Ходасевича.

Нюра - вторая жена В.Ф., урожденная Чулкова (сестра Георг. Ив.).

Валентина - В.М.Ходасевич, художница, племянница В.Ф.

"Летучая мышь" - театр Балиева. Ходасевич переводил и писал для него.

Надя Львова - см. "Стихи Нелли" Брюсова.

"Счастливый домик" - вторая книга стихов Ходасевича.

Л.Столица - поэтесса. В гостях у нее В.Ф. упал и сместил себе позвонок.

Коктебель - дача М.А.Волошина.

Армяне, финны, евреи и т.д. - переводы на русский Ходасевича.

Толстые - Ал. Ник. и Нат. Вас.

Амари - М. О. и М. С. Цетлины.

"Путем зерна" - третий сборник стихов Ходасевича.

Бельское устье - летом 1921 г. (Псковская губ.).

Теперь передо мною было его прошлое, его жизнь до меня. Я тогда много раз подряд перечитала эту запись. Она заменила мне альбом семейных фотографий, она иллюстрировала драгоценную для меня книгу - и такой я любила ее. К этому куску картона он тогда же приложил свой шуточный "дон-жуанский список" - этот список долго забавлял меня:

Евгения

Александра

Александра

Марина

Вера

Ольга

Алина

Наталия

NN

Мадлен

Надежда

Евгения

Евгения

Татьяна

Анна

Екатерина

Н.

На вокзале, растерянные, смущенные, грустные, взволнованные, стояли мои отец и мать. Отъезд наш был сохранен в тайне, этого хотел Ходасевич. Я не простилась ни с Идой, ни с Лунцем, ничего не сказала Ник. Чуковскому. Петербург отступил от меня - разъездами рельс, водокачками, пустыми вагонами (40 человек. 8 лошадей. Брянск-Могилев), Адмиралтейской иглой частью моей детской мифологии. Отступил этот год, начавшийся в одном июне и кончившийся в другом, без которого я была бы не я, год, дарованный мне судьбой, наполнивший всю меня до краев чувствами, мыслями, перепахавший меня, научивший встречам с людьми (и человеком), окрыливший меня, завершивший период юности. Бедный Лазарь был теперь так богат, что готов был уже начать раздаривать то, что имел, налево и направо.

В товарном вагоне, в котором нас перевозили через границу в Себеже, Ходасевич сказал мне, что у него есть неоконченное стихотворение и там такие строчки:

Я родился в Москве. Я дыма

Над польской кровлей не видал,

И ладанки с землей родимой

Мне мой отец не завещал.

России пасынок, о Польше

Не знаю сам, кто Польше я,

Но восемь томиков, не больше,

И в них вся родина моя.

Вам под ярмо подставить выю

И жить в изгнании, в тоске,

А я с собой мою Россию

В дорожном уношу мешке...

Вокруг нас на полу товарного вагона лежали наши дорожные мешки. Да, там был и его Пушкин, конечно, - все восемь томов. Но я уже тогда знала, что никогда не смогу полностью идентифицироваться с Ходасевичем, да я и не стремилась к этому: Россия не была для меня Пушкиным только. Она вообще лежала вне литературных категорий, как лежит и сейчас, но в категориях исторических, если под историей понимать не только прошлое и настрящее, но и будущее. И мы говорили с ним о других неоконченных стихах и о том, что я могла бы, может быть, продолжить одну его начатую поэму, которую он никак не может дописать:

Вот повесть. Мне она предстала

Отчетливо и ясно вся,

Пока в моей руке лежала

Рука послушная твоя.

Я взяла бумагу и карандаш и, пока поезд медленно шел от одного пограничного контроля к другому, приписала к этим его четырем строкам свои четыре:

Так из руки твоей горячей

В мою переливалась кровь,

И стала я живой и зрячей,

И то была - твоя любовь.

3. Товий и Ангел

Из окна моей комнаты в берлинском пансионе Крампе видны окна напротив. Пансион помещается на четвертом и пятом этажах огромного дома с мраморной лестницей, канделябра-ми, голой фигурой, держащей электрический факел. Комнаты наши выходят во двор, комнаты Крампе занимают оба этажа, два круга окон, и все это - Крампе. И есть комнаты, которые выходят на площадь Виктория-Луизаплатц - два этажа по фасаду - тоже Крампе (там живет Гершензон). Сама Крампе серьезная, деловая, лысая старая дева; впрочем, живет она с художником, лет на двадцать моложе ее. Из окна моей комнаты я вижу, как они вместе пьют кофе по утрам. Вечерами она сидит над счетными книгами, а он пьет ликер Канторовица. Потом они задергивают шторы, потом тушат свет.