Через все испытания - Николай Сташек

Появился и Кротов, тяжело опустился на земляной приступок.

— Дыхание перехватило. Спешил. Думаю побывать у Чернова, потолковать с расчетами. Им особо надо внушить, как дорог нам этот пятачок.

— Только сейчас Чернов был здесь. Но почему-то хмурый. Пытался выяснить у него причину — молчит. Загляни в дивизион. Поговори. Пусть все знают: не удержим плацдарм — будет вода в Днепре красной от кровушки людской. А тут еще беда. Связи с дивизией нет.

— Хорошо бы авиацией помогли, если, конечно, будет летная погода, — продолжил мысль командира замполит. — Побегу, пока совсем не рассвело.

День настал, но туман так и не рассеивался. Сырость въедалась в душу. Глядя на Зинкевича, Горновой обратил внимание на выступившие у майора на почерневшем лице багровые пятна, синие пятаки под глазами, подумал: «На пределе человек. Более двух лет изо дня в день нервы натянуты, как струны. Дважды ранен, контужен. Хорошо хоть заикается реже».

Видно, нелетная погода сдерживала и противника. Вытянув свои подразделения на подступы к Комарину, с атакой воздержался. Вел разведку, пытаясь уточнить начертание нашего переднего края. Кое-где вспыхивала пулеметная перестрелка, но тут же обрывалась. И тем не менее напряжение с каждой минутой усиливалось.

Стоя в ячейке на НП, Горновой уточнял задачи артиллеристам, выслушивал доклады командиров батальонов. Принимая доклад полкового врача о том, что медпункт развернут в подвале бывшего молочного завода, увидел рядом с НП сержанта, сопровождавшего немца.

— Откуда появился? — вырвалось у него.

Немец, небритый, с запавшими щеками, мокрый, весь в грязи, щелкнул каблуками и с радостью выкрикнул:

— Рот фронт! Эс лебе геноссе Тельман!

— Сам переполз по болоту. Что-то кричит по-своему, а не понять. Отправил ротный к вам, — доложил сержант.

Горновой почувствовал, как что-то брызнуло свежим лучиком в душу.

— Очень кстати! — вырвалось у него. — Давай Соловья. Где он там?

Появился разведчик, за ним Зинкевич.

— Срочно допроси, — указал Горновой на перебежчика.

Сообщив, что он родился в Гамбурге в 1921 году, где часто видел Тельмана, немец добавил, что в направлении Комарина выдвинут только один их полк, остальные части дивизии получили задачу ликвидировать плацдармы русских где-то южнее. Наступать они не могут из-за нехватки артиллерии, удары авиации невозможны из-за плохой видимости.

Полученные сведения представляли большую ценность, но для полка наиболее важным было то, что Курт — так звали немца — указал, где кончается фланг выдвинутого полка, и был готов проводить в тыл наших разведчиков.

— Хорошо, Курт, ты будешь нам очень нужен, — сказал Горновой, торопливо набрасывая в уме план дальнейших действий полка с учетом сведений, полученных от перебежчика.

Подошел радист, сообщил, что связь с дивизией установлена.

— Беги, Семеныч, доложи обстановку и узнай, когда подойдут, — приказал Горновой, а сам опять задумался о своем: «Задача, поставленная полку, выполнена, но можно ли этим довольствоваться? Пожалуй, самым верным было бы сейчас вырвать у противника инициативу. Если «н намеревается атаковать, то почему этого не можем сделать мы? Равенство сил? Кроме сил требуется искусство — умение вести бой, навязывать противнику свою волю. Нельзя не учитывать и того, что мы воюем на своей земле и что уже одно это умножает наши силы». Подбежал Зинкевич с сияющими глазами:

— Доложил. Спешат к нам. Будут к утру.

— Ну вот! — воскликнул Горновой. — Все одно к одному. Думаю, что раз так удачно складывается обстановка, — мы не смеем сидеть и ждать, пока нас здесь накроют. Надо переходить в наступление.

— Не совсем понимаю.

— А вот слушай, как оно мне представляется. — И Горновой кратко изложил свой план.

Главные надежды командир полка возлагал на внезапные удары по флангам и тылу противника.

— Активности с нашей стороны враг не ожидает, чем мы и воспользуемся.

Третий батальон, находившийся во втором эшелоне полка, был скрытно выведен по зарослям к правому, открытому флангу противника для удара с тыла, а роте Боброва, занимавшей вторую позицию батальонного района обороны, было приказано нанести удар по левому флангу. В своем резерве Горновой оставил роту автоматчиков.

Принимая это дерзкое решение, Горновой рассуждал так: «Дивизия, которую противник подтянул сюда в пожарном порядке, полностью задействована. Резервом в ближайшей глубине он не располагает. Если и сумеет подтянуть сюда какие-то части, то ввести их в бой сможет не раньше чем завтра с утра. Следовательно, полк должен нанести противнику ощутимые потери, захватить более глубокий плацдарм и удержать его до подхода главных сил нашей дивизии. Именно маневренным, смелым и решительным действиям учили в академии, учила и сама война вот уже в течение двух с половиной лет. Надо же приближать тот праздник, который должен быть на нашей улице».

Почти так и развивались события с переходом полка в атаку. Третьему батальону удалось кроме нанесения ударов по пехоте противника чуть ли не полностью разгромить артиллерию на огневых позициях.

Героически действовала и рота Боброва. Ударив во фланг, она прорвалась в тыл противника, где захватила транспорт с боеприпасами и горючим. Ротный был тяжело ранен в обе ноги, но воины, воодушевленные его мужеством, выполнили задачу. Истекая кровью, Бобров продолжал командовать. На медпункт его доставили без сознания.

— Должен выздороветь. Такой офицер! — с болью произнес Горновой.

Успеху полка немало способствовали сведения, полученные от перебежчика, а также его участие в выводе батальона во вражеский тыл.

Гитлеровцы, застигнутые врасплох, были отброшены еще на три километра и сумели зацепиться только на противоположном берегу канала.

В течение всей ночи продолжался огневой бой.

Перед рассветом, после переправы на плацдарм еще одного усиленного стрелкового полка, на НП Горнового прибыл генерал Костылев.

За героизм, проявленный при форсировании Днепра и прочное закрепление на плацдарме, семнадцати воинам полка, в том числе его командиру было присвоено звание Героя Советского Союза. Почти весь личный состав полка был отмечен наградами. Многие — посмертно.

Глава 43

Бывший беляк, скрывавшийся в военном санатории под личиной садовника дяди Васи, с началом войны наводил вражеские самолеты на объекты в морском порту, а с первых дней оккупации города участвовал в налетах на квартиры граждан и даже конвоировал вывозимых на расстрел людей. Бывал он и в доме Белецких, а находясь на посту в комендатуре, видел, как Антона Ефимовича водили на допросы.

Изо всех сил тянулся перед оккупантами сын бывшего владельца небольшой аптеки. Однажды ночью он стоял на посту во дворе комендатуры и видел, как охранники то и дело выводили несчастных, изможденных, со связанными руками, и, затолкнув в крытый грузовик, куда-то увозили. Он увидел свое отражение в освещенной слабым лунным светом луже и — напугался. Ему показалось, что сам он висит на веревке, не доставая босыми ногами до земли. Вспомнил тех двоих, которых гитлеровцы на днях повесили, обвинив в пособничестве партизанам. А ведь они не совершили никаких преступлений. Мужик привез в катакомбы для умирающих от жажды детей бочку воды, а девчонка — два кувшина молока. Вот и все преступления. С каких же пор помощь невинным детишкам стала тяжким злодеянием? Ну а за что должен будет висеть на перекладине он, Василий Кудрин, прапорщик деникинской армии, фашистский полицай? За то, что против народа пошел. Из-за чего? Из-за отнятого богатства? Его было с гулькин нос. За родителей мстил? Их никто не трогал, не принуждал бежать. Сами бросили единственное чадо на произвол судьбы. Мстил за погубленную молодость? Не было никакой нужды ее губить. Кто посылал к белякам, к Деникину на Дон? Вот же Сашка Сухомлин, сын полковника царской армии, такой же прапорщик, служил в гвардии, а с первых дней революции перешел на сторону красных и, пожалуйста тебе, теперь большой чин, в газетах мелькают портреты. А ты, Кудрин, кому служишь и каково твое будущее? Лизать сапоги какому-нибудь гитлеровскому ефрейтору? К чему бессмысленная жестокость?

Такие мысли навязчиво лезли ему в голову. Наверное, потому и сделал вид, что не заметил тогда дочку Белецких, одетую старухой. Потому и не дал Штахелю застрелить ее, когда она пырнула его ножом, потому и сам рискнул жизнью — пришлось тогда сделать два выстрела в воздух, чтобы имитировать ее убийство.

Он все чаще думал о том, что в конце концов Родина — одна. Землю, где ты родился и вырос, тот воздух, которым дышишь, то солнце и звезды, которые тебе светили с колыбели, — не заменит ничто. Не может быть чувства глубже и горячее, чем чувство к ней — единственно священной. Важно не забыть, что ты русский, ты сын Руси. А стало быть, иди к ней, стань на колени и проси у нее, как у матери, прощения. А если не простит, то и кару принять все же легче от нее. «Иди в катакомбы!» — сказал он себе и уже от этого, пока не исполненного решения, почувствовал облегчение на душе.