Русский бог (декабрь 2007) - журнал Русская жизнь

Никакой ход между этажами прорубать не стали, уж слишком это оказалось хлопотно. Благотворители подвезли искомую мебель, подарили стиральную машину. Подклеились ли обои - не знаю. Решающим обстоятельством в деле переезда оказался найденный грузовик: детки перетаскали в него свое имущество и отправились в новую, прекрасную жизнь, в которой каждый получил чуть больший уголок, чем раньше.

Мы приехали глянуть на нынешнее житье-бытье С-вых с фотографом - подросшие детки носились вокруг, истерически лаяли собаки, метался перепуганный кот. Папа злился. Мама смущалась. Девочки отнеслись к идее сниматься с энтузиазмом: все приоделись, причесались. Мальчики застеснялись и попрятались, сестринским уговорам поддался только самый младший, Миша, которого семь лет назад возила в колясочке одиннадцатилетняя Аня, ныне студентка педучилища.

- Жизнь улучшилась? - спрашивала я у мамы Кати. Горы вещей на полу остались, но и пространства прибавилось, ощутимо.

- Ну, конечно. У нас теперь есть гостиная, где дети могут смотреть телевизор, - отвечала мама Катя. - И праздники есть где отмечать, на Соколе совсем было не развернуться. И Бутово мне нравится. Людей меньше - идешь по улице, никто тебя не толкает. Недорогие магазины у нас рядом. В старом доме, если вдруг что-то ломалось, надо было месяц ждать мастера. А тут день. И подъезд чище. И люди приятнее. Дети бегают на улице, кричат, топчут травку, рисуют мелками, никто ничего не говорит. Там бы сразу развопились. Вот только с вещами и продуктами здесь меньше помогают. Предлагают бесплатные продовольственные заказы - но за ними надо ехать в управу, а она далеко, и это так хлопотно, так сложно.

Напротив нового бутовского дома С-вых - школа, тоже новая, яркая, опрятная. Но детки каждое утро вшестером ездят в старую, на Сокол. На метро, полтора часа в один конец с двумя пересадками, в час пик.

- А почему не перевести всех в ближайшую школу? - спросила я. Уже зная ответ: хлопотно же, сложно.

- Говорят, еще и денег в этой школе собирают слишком много, - добавила мама Катя. - Даже туалетную бумагу надо покупать самим. Нам это не по средствам.

- Но ездить на Сокол так неудобно.

- Да ладно. Уже привыкли.

- А что в вашей старой квартире? Не сдаете?

- Нет. Нужен ведь ремонт, и жильцов искать непросто. Кто будет всем этим заниматься… А в той квартире теперь пусто, свободно, - добавила мама Катя почти с отвращением.

Жизнь, она в Бутово: в гаме, в крике, в детских страстях и обидах, - а на Сокол выезжают как на работу. Там дела, которые зачем-то надо делать, школы всякие. Там стоят пустые свободные квартиры. Там живут одинокие злые люди. Вокруг них тишина. Есть повинность такая: пустота и свобода. И мама Катя давно это поняла.

* МЕЩАНСТВО *

Евгения Пищикова

Бархат, серебро, огонь

Шуба: история желания

I.

В середине 80-х годов в Москве было мало шуб. Попадались в продаже - и тотчас, конечно, расхватывались - афганские дубленки: жесткие, сухие, с буйными нечесаными воротниками, с обильнейшей вышивкой. Дамы старшего возраста по старой привычке называли их «трофейными» - и печальные то были трофеи. От дубленок несло пустыней и злобой, вышивка маскировала обязательные изъяны: кривые строчки, заштопанные потертости, расползшиеся швы. Казалось, их и шили-то в маленьких угрюмых афганских деревнях только для контрибуции, для покражи, для врага - чтобы чужие люди поскорее отобрали эти ненужные, нелюбимые вещи и подальше с ними убежали. За дубленками стояли очереди.

А о шубах мы читали книжки, иной раз и в тех самых очередях. Правда же, русская словесность замечает шубу, видит ее, не ленится окинуть благосклонным поощрительным взглядом. Вот самый что ни на есть скромный, на скорую руку составленный список литературных шуб.

Заячий тулупчик. Бекеша Ивана Ивановича: «А какие смушки! Фу ты, пропасть, какие смушки! сизые с морозом! Взгляните, ради Бога, на них… сбоку: что это за объедение! Описать нельзя: бархат! серебро! огонь!» Аж мороз по позвоночнику, как писано: бархат, серебро, огонь.

Морозная пыль на бессмертном бобровом воротнике. На воротнике барском, фланерском. А ведь есть еще чиновные шинельные бобры (положенные офицерству и чиновникам высших четырех классов) - и если сначала шел Акакий Акакиевич по улицам с тощим освещением, то ничего величественного и не видел, «а как улицы становились сильнее освещены, то и пешеходы стали мелькать чаще, начали попадаться дамы, красиво одетые, на мужчинах попадались бобровые воротники». Красавица Натали Львова в белой собачьей ротонде нетерпеливо ждет Левина ехать в концерт, а ведь еще совсем недавно молоденьких сестер Щербацких водили на прогулку на Петровский бульвар - причем Долли была одета в длинную атласную шубку, Натали в полудлинную, а Кити в совершенно короткую. Так что ее статные ножки в туго натянутых красных чулках оказывались на полном виду. Как бы не замерзнуть! «Власть и мороз. Тысячелетний возраст государства. Зябнет и злится писатель-разночинец в не по чину барственной шубе…И нечего здесь стыдиться. Нельзя зверю стыдиться пушной своей шкуры. Ночь его опушила. Зима его одела. Литература - зверь. Скорняк - ночь и зима… Я пью за военные астры, за все, чем корили меня, за барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня». Запихай меня лучше, как шапку, в рукав. Но это потом - в рукав.

Да, и есть же еще пленительнейшая история любви, в которой экстатический миг озарения подчеркнут «сменою шуб» - это, конечно, бунинская «Ида».

«Как вам описать эту Иду? Расположение господин чувствовал к ней большое, но внимания на нее обращал, собственно говоря, ноль. Придет она - он к ней: „А-а, Ида, дорогая, здравствуйте, здравствуйте, душевно рад вас видеть!“ А она в ответ только улыбается, прячет носовой платочек в беличью муфту, глядит на него ясно, по-девичьи (и немножко бессмысленно): „Маша дома?“»

И - после метаморфозы: «А господин наш вполне опешил еще и оттого, что и во всем прочем совершенно неузнаваема стала Ида: как-то удивительно расцвела вся, как расцветает какой-нибудь великолепнейший цветок в чистейшей воде, в каком-нибудь этаком хрустальном бокале, а соответственно с этим и одета: большой скромности, большого кокетства и дьявольских денег зимняя шляпка, на плечах тысячная соболья накидка…»

Только умилишься, представив драгоценную зимнюю шляпку, как тут же на память придет другая литературная дама, другой вечер. Годика этак всего через три после встречи «нашего господина» с Идой на станции, где «уже с неделю несло вьюгой», а «оказалось весьма людно и приятно, уютно, тепло». Вечер, повторюсь, совсем, совсем другой - и неприятный, и неуютный: «Вон барыня в каракуле к другой подвернулась: „Уж мы плакали, плакали…“ Поскользнулась, и - бац - растянулась! Ай! ай! Тяни, подымай!» Александр Блок. Поэма «Двенадцать».

Ну, что ж. Поплакала, встала, отряхнулась. Что там впереди? Впереди долгая жизнь. Возможно, все и наладится. Советская барыня в каракуле - исполинская фигура. Именно она более полувека будет царить, определяя философию советской шубы.

II.

То были годы, когда нарядные слова «стильный», «гламурный», «культовый» и «топовый» еще не успели вылупиться из глянцевого яичка, и в ходу были определения поосновательней: «богатый», «эффектный», «благородный», «солидный». Богатый сак. Эффектная чернобурка. «И главное, голубушка, крой такой благородный! Так все просто и вместе с тем солидно!»

Благополучные матроны носили каракулевые манто, жакеты, пальто и полупальто. Актрисы носили горжетки и палантины из чернобурки. Девицы на выданье из чиновных семей носили котиковые или кроличьи полуперденчики. Часовые носили тулупы. Лейтенанты - бекеши. Доха выдавалась сторожам в комплекте с берданкой. О дубленых «романовских» полушубках в деревнях все еще говорили с извинительной интонацией: «Шуба овечья, да душа человечья». Дешевые саки из «крота и суслика», отрада пишбарышень, пропали к началу шестидесятых - сусликов истребили пионеры в рамках общенародной компании «по борьбе с грызунами на полях».

В комиссионке на Большой Никитской девушка с невозможным для сегодняшнего времени именем Елка Сперанская однажды видела ценник «Шуба из морзверя». Искусствовед, историк моды Ирина Сумина писала: «Сколько лет выручала меня мамина коротенькая кроличья шубка силуэта „трапеция“! Тогда (середина шестидесятых годов - Е. П.) носить меховую шубу полагалось при полном отсутствии головного убора, с нарядными туфельками на шпильке - несмотря на лютый мороз. И обязательно глубоко запахнув полы и спустив воротник низко за спину. Точь-в-точь, как это делали героини западных фильмов - Мишель Морган, Дани Робен, Сильвана Пампанини. О, по нашему потребительскому рынку можно изучать историю поколений!»