Слово живое и мертвое - Нора Галь

А вот перед вами такая картина: «…подле небрежно разбросанных костей молодых воинов… вразброс лежали стальные кости – ружья…» Какой возникает образ? Скорее всего – пушкинское: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?». Вы подумаете, что молодые воины мертвы и, может быть, кости их давно уже выбелены солнцем, омыты дождями, оплаканы ветром… Ничуть не бывало: описана ночь накануне сражения! Воины еще живы. Быть может, тела спящих воинов разбросаны, как игральные кости на столе? Тоже мог бы быть яркий, зримый образ, но, увы, из перевода никак не понять, что же хотел сказать автор. [В сборнике рассказов Р.Брэдбери «Р – значит ракета» (М., 1973), откуда взяты этот и некоторые другие примеры, указано: «Пер. с англ. Н.Галь, Э.Кабалевской». На самом деле в сборник без ведома обеих переводчиц включены лишь три рассказа в переводе Н.Галь («Конец начальной поры», «Ракета», «Дракон») и два – в переводе Э.Кабалевской («Машина времени», «Звук бегущих ног»). Остальные 12 рассказов перевел составитель, что нигде не оговорено. Поскольку в этих переводах имеется ряд примеров того, против чего направлена публикуемая нами книга, необходимо во избежание возможных упреков предупредить об этом читателей. – Прим.ред.]

«Клочьями клубится туман» – образ распался, из трех слов два друг с другом не в ладах. А не худо бы представить себе зрительно эти несовместимые формы: клочья – рваные, клубы – более законченные, округлые.

«…Девушки-индианки… обступили нас обнаженной улыбающейся стеной смуглых тел». Улыбались, надо полагать, все же не тела? В этой книге нет особых психологических тонкостей, больше чисто внешней образности, экзотики. И «смуглая улыбающаяся» стена была бы образом дерзким, но возможным. Однако и самые яркие декоративные мазки надо накладывать осмысленно. Переводчик все сдвинул, переместил, потому что не умеет увидеть картину, которую должен нарисовать.

Если шлюпка, готовая к спуску, «забита всякой всячиной», будто хламом, капитану грош цена! Нет, в ней припасено на случай крушения все самое необходимое.

Куда могут завести неточные, приблизительные, случайные слова и обороты? Довольно далеко!

В 30-х годах был у нас издан некий солидный американский роман. Студенты его «проходили» и очень жалели героя: хоть он и стал убийцей, но выглядел совсем несчастным и беспомощным – жертва буржуазного общества да еще игрушка страстей и злого рока…

Много позже мне довелось вплотную заняться этой книгой, прочесть ее в подлиннике – и с изумлением я увидела, что это совсем другая книга! Иным оказался герой: выражаясь штампами из учебника, не только жертва, но и продукт буржуазного общества, достойное порождение «американского образа жизни»: хоть и маленький, но уже хищник. И даже у его возлюбленной, а затем жертвы – милой, любящей и несчастной девушки – тоже прорезаются зубки хищника, она тоже заражена американским стремлением продвинуться, пробить себе «путь наверх», непременно сделать хотя бы маленькую карьеру.

Оказалось, что в старом переводе все это стерто, смазано: взгляды и замысел автора, социальные и психологические характеристики, отчетливая антиклерикальная направленность романа, силы, толкающие людей к гибели. Все побуждения и поступки героя предстали в ином свете и в иных красках, его образ, его характер утратил сложность и противоречивость, оказался упрощенным, однолинейным.

Едва ли переводчик делал это сознательно. Просто он чего-то не замечал, чего-то не додумывал, какие-то неясные или несимпатичные ему оттенки менял или упускал. И вот что получалось.

Врач отказался избавить фабричную работницу от внебрачного ребенка: он боится сделать незаконную операцию, а вдобавок это «против его моральных воззрений». Тут переводчик обрывает фразу, опуская ее последние, вовсе не безразличные слова: «и предрассудков»!

Или: «Она не знала, что перед нею очень религиозный человек», меж тем в подлиннике не religious (верующий, набожный), a religionist. Оттенок иной: девушке не хочет помочь святоша, ханжа!

Девушка эта из бедной семьи и, как вспоминают уже после ее гибели, была в семье самая умная, толковая (brightest), а в переводе – самая нравственная!

Подростка-рассыльного ослепила вульгарная пышность богатого отеля, мрамор, позолота. Автор ясно дает понять, что здесь царит дурной вкус, и только наивный, невежественный юнец из полунищей семьи мог счесть все это верхом изысканной роскоши: the quintessence of luxury, as he saw it. Вот этот существеннейший оттенок – в его глазах, в его понимании – был в старом переводе опущен.

Автор пишет: вычурное сочетание стекла и металла (splendiferous), а переводчик воспринимает и передает это как splendid – великолепная комбинация…

В самом начале этой карьеры совсем по-разному предстает облик и характер героя в переводе: «Он не знал, как приступить к изложению своей просьбы», то есть он просто неискушен и застенчив, и в подлиннике: «Being still very dubious as to how one went about getting anything in life» – Он еще не слишком хорошо понимал, как надо действовать, когда хочешь в жизни чего-то добиться!

В одном из ключевых рассуждений переводчик изображал психологию героя так: «Сравнивая себя со средним уровнем американской молодежи, он считал ручной труд ниже себя». Быть может, тут что-то «недопонято» и чисто грамматически, в самом строе фразы, но выходит, будто юноша именно о себе высокого мнения и, возможно, даже не без оснований. Между тем у автора сказано: «True to the standard of the American youth, or the general American attitude toward life, he felt himself above the type of labour which was purely manual» – Как всякий средний молодой американец с типично американским взглядом на жизнь он считал, что простой физический труд ниже его достоинства.

И так без конца.

Много было путаницы и ошибок помельче, самого разного свойства, но и это оказалось далеко не мелочью. «В волнении ломая пальцы» – а на самом деле с досадой щелкает пальцами. «Без кровинки в лице» – а на самом деле куда спокойней: бледная. Незачем было таинственные ели называть мистическими…

По три, пять, десять таких словно бы мелких ошибок на страницу – это уже не пустяк, не просто огрехи стиля. Количество перешло в качество, от мелочей изменилось все: облик и психология главных и третьестепенных героев, настроение и пейзаж, мысль автора, его оценки, его отношение к событиям и поступкам. Несчетные «пустячки» придали не только раздумьям и разговорам людей, но и всему повествованию чрезмерную сентиментальность, истеричность, а местами нарушили самую обыкновенную логику.

Прокурор допрашивает убийцу. Вопрос: «Не обещала ли обвиняемому богатая светская девушка, в которую он был влюблен, выйти за него замуж в том случае, если он решится убить другую» – прежнюю свою возлюбленную, простую работницу?

Получается, что богатая светская девушка могла знать о задуманном убийстве, могла одобрять его, считать его условием будущего своего замужества, короче, что она – возможная соучастница преступления. В книге ничего подобного нет, и прокурор спрашивает совсем иначе: Не потому ли обвиняемый решился убить работницу, что дочка богатого фабриканта пообещала выйти за него замуж?

Все это и многое, многое другое в конечном счете совершенно изменило весь тон и смысл книги – огромный роман в том давнем переводе оказался неузнаваем!

Нет, переводчик отвечает и перед автором, которого переводит, и перед читателем отнюдь не только за отдельное слово.

Настоящий переводчик сначала осмыслит и прочувствует всю книгу. Это – не общие фразы, это – прямая практическая необходимость. Иначе не найдешь нужный тон, не подберешь нужные слова – и перевод окажется кривым зеркалом. Надо знать и понимать все творчество автора, место, которое тот занимает в литературе своей страны, время, когда он писал, время и события, о которых написана книга (особенно если это классика или книга историческая)… надо очень, очень много.