Фараон и наложница - Нагиб Махфуз

Фараон смотрел на нее с удивлением и восхищением, он поцеловал ее в лоб и сказал:

— Твоей голове цены нет. На Софхатепа она производит большое впечатление, он, разумеется, не меньше впечатлен твоей блестящей идеей. Первый министр с восторгом сказал мне, что ты нашла простое решение сложной проблемы. Оно появилось, словно красивый цветок на искривленном стебельке или на узловатых и сучковатых ветвях.

Радопис надеялась, что он сохранит этот план в тайне и никому не расскажет о нем, даже верному первому министру Софхатепу.

— Первому министру известен наш секрет? — спросила она.

— Да, — искренне ответил он. — Софхатеп и Таху столь же близки мне, что мое сердце и душа. Я ничего не скрываю от них.

Имя Таху отдалось в ушах Радопис, ее лицо помрачнело, а в глазах мелькнуло недоброе предчувствие.

— Второй тоже знает о нашем секрете? — спросила она.

Фараон лукаво взглянул на нее:

— Как ты подозрительна, Радопис. Знай, я доверяю им не меньше, чем сам себе.

— Мой повелитель, — сказала Радопис, — мои опасения не распространятся на тех, кому ты доверяешь столь безоговорочно.

Как бы то ни было, Радопис невольно вспомнила Таху в тот час, когда он окончательно расстался с ней. Его резкий голос эхом отдавался в ее ушах. Таху тогда рвал и метал в гневе и отчаянии, и она подумала, не вынашивает ли он до сих пор недобрых чувств к ней.

Но эти мрачные думы недолго тревожили сердце Радопис, ибо она забыла обо всем в объятиях любимого.

Следующим утром гонец Бенамун бен Бесар явился, завернувшись в накидку и натянув шапочку на самые глаза. Щеки юноши покраснели, а глаза горели светом небесной радости. Он робко и смиренно распростерся перед Радопис и поцеловал край ее платья. Она кончиками пальцев провела по его волосам и нежно сказала:

— Бенамун, я никогда не забуду, что ты покидаешь это обиталище мира и спокойствия ради меня.

Юноша поднял на нее свои красивые невинные глаза и с дрожью в голосе ответил:

— Ради вас я готов на любой подвиг. Да помогут мне боги вынести боль разлуки.

Радопис улыбнулась и ответила:

— Ты возвратишься счастливым и бодрым. В грядущих радостях ты забудешь о страданиях, оставшихся позади.

— Благословенны те, кто несет в своих сердцах счастливую мечту, она поддержит их в часы одиночества и утолит нестерпимую жажду, — вздохнув, сказал Бенамун.

Радопис одарила юношу лучезарной улыбкой, взяла сложенное письмо и вложила ему в руку.

— Думаю, мне не стоит напоминать о том, что ты должен соблюдать величайшую осторожность, — сказала она. — Где ты спрячешь письмо?

— Под рубашкой, моя госпожа, ближе к сердцу.

Она передала ему еще одно письмо, которое размером было меньше первого.

— Это письмо для губернатора Ани с просьбой помочь тебе в пути и найти место в первом караване, идущем на юг.

Затем настало время проститься. Бенамун с трудом сглотнул. Он был расстроен, на его лице отразились смятение и тоска. Радопис протянула ему руку, и он, помедлив, взял ее своими двумя. Ладони юноши подрагивали, будто коснулись горячего пламени, затем он так крепко прижал Радопис к своей груди, что жар его тела и сердцебиение проникли в ее существо. Наконец он отстранился и исчез за дверью. Радопис беспомощно смотрела ему вслед и тихо читала горячие молитвы.

Почему бы и нет? Ведь он вдохнул в сердце Радопис надежду, от которой зависела ее жизнь.

Отчаяние Таху

Ожидание стало мучительным, едва успев начаться, ибо ей не давали покоя тревожные сомнения, она жалела о том, что фараон открыл тайну письма. Огромное доверие, которое фараон питал к своим самым верным слугам, не облегчило ее страданий. Опасения Радопис не зиждились исключительно на сомнениях, а скорее на дурном предчувствии, вынуждавшем ее думать о том, что случится, если жрецы пронюхают о содержании письма. Станут ли они раздумывать, прежде чем нанести ответный удар, защищаясь от столь зловещего заговора? О боже! Тайна письма раскрыта. Даже страшно подумать об этом. Любой трезвый, патриотично настроенный человек содрогнется при мысли о том, сколь это ужасно. Она почувствовала, как по спине пробежала дрожь, и сердито потрясла головой, чтобы выбросить из нее дурные предзнаменования. Радопис шепнула своей совести, дабы успокоить ее: «Все пройдет, как мы задумали. Нет смысла будоражить эти страхи, они окутывают только сердце да любовь, после чего та не ведает ни сна, ни покоя».

Едва успела Радопис отогнать свои сомнения, как ее воображение снова подхватило их: она увидела злое лицо Таху, искаженное мучительной болью, и услышала его охрипший голос, выдававший страдания от нанесенной раны. Эти опасения причиняли ей нестерпимую боль, но она не осмеливалась толковать их или снять с них покрывало таинственности.

Радопис не знала, стоит ли бояться Таху или думать о нем плохо. Похоже, все признаки наводили на мысль, будто он забыл о том, что случилось. Но не способен ли он совершить по своей воле нечто такое, чего поклялся не делать? Он больше не мог постучать в дверь ее дворца, ибо тот стал священным и запретным. Ему оставалось лишь смириться и повиноваться, но это не означало, что он обо всем забыл и ему можно доверять.

Радопис не знала, дорога ли его сердцу хотя бы частичка воспоминаний о прошлом. Таху был упрямым задирой, любовь в его сердце могла перевоплотиться в скрытую обиду, звавшую к отмщению при первом удобном случае. Невзирая на смятение в душе, Радопис судила о нем справедливо, она помнила о его верности и непоколебимой преданности своему повелителю. Таху был человеком долга, страсть или соблазн не собьют его с пути.

Все говорило о том, что ей следует успокоиться, однако ее преследовали смутные предчувствия дурного. Гонец покинул белый дворец всего несколько часов назад. Как же ей вынести ожидание, которое затянется на целый месяц? Она не знала, что делать, но вдруг ее осенило пригласить Таху. Днем раньше Радопис подобное и в голову не пришло бы, но сегодня эта мысль приободрила ее, и ей захотелось осуществить задуманное. К этому Радопис толкала страшная опасность, которой приходилось смотреть в глаза, но от нее нельзя было ни увернуться, ни убежать. Она задумалась об этом, не зная, какой путь выбрать, затем сказала про себя: «Почему бы не пригласить Таху и не поговорить с ним, дабы выяснить, что скрывает его сердце. Возможно, мне удастся устоять перед злобой Таху, если от такой придется остерегаться, и я смогу спасти командира от самого себя и избавить фараона от зла». Желание Радопис переросло в решимость, не терпевшую отлагательств, и всецело захватило ее, и она уже не могла думать ни о чем другом. Она тут же позвала Шейт и велела той отправиться во дворец Таху и позвать его.