Петербургский сыск. 1870 – 1874 - Игорь Москвин

– Ссору не видела?

– Какую ссору?

– Когда Алексей Иванович ударил молодого барина тростью?

– Нет, не видела.

– А где был хозяин?

– В кресле.

– Как ты поняла, что он мертв?

– Так взгляд остекленевший.

– Взгляд?

– Да.

– Глаза его были открыты?

– Да.

– Оба глаза?

– Да.

Путилин шагал по кабинету хозяина, засунув руки в карманы.

– Не понимаю, – начал пристав, но Иван Дмитриевич поднял руку, мол, тише, не надо мешать мыслям. Потом остановился, достал из кармана письмо и углубился в его чтение.

«Алексей Иванович! Мне надоело указывать, что Вы вмешиваетесь не в свои дела. Если Вы задумали поссорить меня с батюшкой, то я клянусь всем святым, что я ни Вас, ни себя щадить не буду. Я сумею Вас найти и не бывая у Вас. Не желая слушать от сестры новой брани, я к Вам проститься не зайду: оскорбление, которое она сделала, пользуясь правом женщины и сестры, я не забуду. Затем я Вас предупредил, если последует какая– нибудь неприятность от сестры или от Вас, то и за нее и за себя ответите. П. Ш.»

– Прочтите, – протянул приставу лист бумаги.

– Да одно письмо – веская улика, – пристав тряс письмом, – явная угроза.

– Согласен, что господин Шляхтин грозит в нем, но неясность в другом, – произнёс Иван Дмитриевич, пальцем поглаживая переносицу, – все в этом доме говорят неправду. Порфирий выстрелил и выскочил, но столкнулся в дверях с кормилицей, которая в свою очередь видела мертвого хозяина с неповрежденным глазом, а это означает, что он был жив. Тогда третий выстрел? Точно никто сказать не может: сколько их было на самом деле? Тогда получается, что кормилица видела что—то, что скрывает, и к сожалению не видела немки, смотревшей из двери напротив. Да и хозяйка хороша, тоже говорит неправду и дает письмо двухдневной давности.

– Почему Вы так думаете?

– Посудите сами. Порфирий собрался в пять часов к господину Рыжову, а в письме говорится, что он не зайдет прощаться. Да и сам Шляхтин говорил, что отправил послание, в котором он писал о невозможности прихода для прощания. Вот тебе бабушка и Юрьев день.

– Тогда все убийцы, если врут?

– В том и неувязочка, что теперь я не склонен верить никому, в том числе и показаниям господина Шляхтина. Пусть доктор проверит, остался ли след от трости на левом плече.

– Почему на левом?

– Наш убиенный был правшой, наверное, Вы заметили, что трость лежит у правой руки возле кресла и на столе письменные принадлежности лежат для удобства правой руки.

– Голова кругом идет от показаний.

– У меня по другому поводу. Прислуга, да и жена говорит о господине Рыжове, как о порядочном добром хозяине, которому крыльев не хватает, как ангелу. Но кормилица зло глазами сверкает при упоминании о хозяине, жена, хоть и выказывает скорбь, но настроение не убитой свалившимся горем вдовы. Старый слуга жалеет, с детства рядом находился да наша немка очень сильно расстроена, глаза слезной дымкой покрывались. Кухарка зло держит на молодого барина, но никак не на господина Рыжова. Вот такая картина получается.

– Иван Дмитриевич, – взмолился пристав, – в конец Вы меня запутали. Утро вечера мудренее, может, завтра продолжим?

– Нет, – погрозил пальцем спутнику Путилин, – не для прохлаждения мы приехали в сей дом, нам клубочек змеиный сегодня надо распутать по горячим следам, ибо завтра сговорятся, и мы получим совсем другую картину преступления. А где мой помощник? – впервые за вечер в раздражении произнёс начальник сыскной полиции.

Пристав вышел и распорядился найти путилинского помощника, который как в воду канул, вошли в дом и испарился.

Нашли в дворницкой, где чаи распивал с маленьким бритым татарином, говорившим с едва заметным акцентом. Михаил, не допив горячий чай, схватил шапку и, даже не махнув собеседнику на прощанье, помчался к начальнику.

– Вызывали, – с порога обратился к Ивану Дмитриевичу взъерошенный, словно воробей после побоища, Михаил.

– Где тебя черти носят? – раздраженно кинул Путилин.

Жуков подошел ближе к своему начальнику и что—то начал тихонько нашептывать. Иван Дмитриевич только кивал головою, иногда бросая то удивленный, то насмешливый взгляд на помощника.

– Ясненько, – громко произнёс он, подытоживая разговор. – Этого можно было и ожидать.

– Пройдемте, господа, к нашей хозяйке.

– Она же больна, – запротестовал пристав, – неудобно, женщина после происшествия нехорошо себя чувствует.

– Не беспокойтесь, – улыбка затронула губы Путилина, – она не больнее нас с Вами. Идемте, время не терпит.

Марии Степановне доложили о том, что полицейские хотят поговорить с нею. Поначалу она заупрямилась, что занедужала, что готова поговорить завтра, сегодня был трудный для нее день, но Иван Дмитриевич настоял, и хозяйка изволила их принять, но только на несколько минут.

Когда вошли, она сидела, опершись на спинку кресла.

– Господа, я слушаю.

– Мария Степановна, где вы были, когда раздались выстрелы?

Минута безмолвия, в течении которой хозяйка обдумывала ответ, но потом решилась.

– Мне стыдно, господа, но я стояла под дверью и подслушивала разговор. Мне не хотелось встречаться с братом, – лицо и без того уставшее в миг посерело, черты обострились и перед вошедшими сидела не молодая, а скорее старая женщина, которой невозможно было дать ее тридцати лет. – Простите, но я могла сгоряча наговорить неприятных вещей. У нас и без того испортились отношения, а здесь… Я стояла за дверью и, как в романах, слышала весь разговор и шум борьбы, но мне стыдно было войти в столовую и когда раздались выстрелы, я не сомневалась, что это были они, я испугалась и побежала в свою комнату.

– Вы не заходили в столовую?

– Нет.

– Сколько было выстрелов?

– Я слышала два.

– Вы не ошибаетесь?

– Нет, дважды в столовой раздавался грохот. В начале один, спустя полминуты второй.

– Но после выстрелов могла понадобиться помощь?

– Это было выше моих сил. Я любила и Алексея Ивановича, и, не смотря на свершенную подлость, Порфирия. Мне было бы больно видеть одного из них.

– Но почему вы отдали нам вчерашнее письмо?

– Не знаю, – удивляясь себе, произнёсла она.

– А где сегодняшнее послание?

Мария Степановна встала и подошла к бюро, немного помедлила и протянула Путилину сложенный вдвое голубой листок.

– Надеюсь, Вы больше ничего не утаили?

– Господа, мне больше скрывать нечего.

– Извините за беспокойство, надеюсь, больше Вас не потревожим.

– Я тоже на это надеюсь, – бесцветным тихим голосом произнёсла новоиспеченная вдова.

– Маргарита Иоганновна, у нас возникли новые вопросы, – Путилин не тратил время, а с порога комнаты начал говорить, – Марию Степановну, Вы видели выходящей из столовой?

– Нет, что Вы, – быстро произнёсла немка, но на мгновение задумалась, – хотя..

– Продолжайте.

– Я не уверена, но сейчас отчетливо вижу, она отошла от двери и мелькнула в конце коридора, затворив за собою дверь.

– Она отошла от двери?

– Да, да, теперь я уверена, что было действительно так. Мария Степановна отошла от двери.

– Хозяйка знала о вашей связи с Алексеем Ивановичем?

– Как? – немка застыла с открытым ртом, потом писклявым голосом выдавила из себя. – Зачем Вы клевещете?

– Так знала или нет? – снова спокойным голосом произнёс Иван Дмитриевич.

– Не знаю, – плечи опустились и немка зарыдала.

– Благодарю, сударыня, – буркнул Путилин и вышел из комнаты, он не мог терпеть ни женских слез, ни женских истерик.

В коридоре обескураженный пристав спросил:

– Иван Дмитриевич, как Вы узнали о немке и хозяине?

– Все очень просто, – пояснил Путилин, – вы не обратили внимания на теплые интонации в голосе, с которыми наша воспитательница вспоминала хозяина.

– Тогда получается, у Марии Степановны были все основания желать смерти супругу.

– Здесь вы не правы, – поправил пристава Путилин, – вспомните слова господина Шляхтина о сластолюбии Алексея Ивановича, о его вояжах в Варшаву, которые он с удовольствием совершал. Мария Степановна преотличнейше знала о слабостях супруга, но всегда была уверена, что он никогда не посмеет оставить семью. Каким бы он ни был, но любил детей, поэтому у нее не было повода желать ему смерти.

– Тогда кто же?

– Выясняем.

Кормилица сидела, выпрямив спину, сложила руки на коленях. Спокойный взгляд, ни капли волнения, только бледность лица выдавала потаенные чувства.

– Екатерина, скажи, – Иван Дмитриевич ходил по комнате, заложив руки за спину, – сколько раз ты заглядывала в столовую.

– Один.

– Ой ли, я жду правды.

– Не помню.

– Екатерина, после злодеяния прошло несколько часов, неужели ты способна забыть о своих поступках.