Амфитрион - Анна Одина

И тут его увидели из черной машины, припаркованной во дворе.

– Э, э! – заорал водитель и вылез, изготавливаясь преследовать Митю (наверняка в нарушение инструкции, которая предписывала ему хладнокровно сообщить о перемещении объекта по рации). Нестрогое соблюдение правил спасло ему жизнь, ибо тут же из окна Митиной квартиры с душераздирающим воплем вылетел человек, как будто вышвырнутый кем-то необычайно сильным, и с неприятным хлюпающим грохотом обрушился на крышу машины. Настала очередь орать по другому поводу. Водитель бросился к коллеге, пытаясь понять, есть ли жизнь в разломанном теле, а Митя, пользуясь тем, что в доме стали зажигать свет, открывать окна, возмущаться и грозиться MEnTами, бросился бежать. На углу дома стоял кто-то, чей силуэт показался Мите смутно знакомым, но времени останавливаться и изучать ночных жителей у него не было. Он прошел переулками и, выйдя на Садовое кольцо, поймал частника – их в Москве оставалось в избытке, а на нем и поехал в штаб-квартиру «Гнозиса» в Крапивенском. Почему-то у него не было ни малейшего сомнения: там ему помогут в любое время дня и ночи.

– Ви если хатите курить, курите, пожалуйста, – вежливо сказал частник. – Я сам вообще-то два висщих образования имею, а в Москве недавно, но тут вэдь всэ дэньги, если хочешь что-то сделать в жизни, от Москвы никуда нэ дэться, я всэгда так говорю.

– Я в принципе не… – Митя, пристегиваясь, уже хотел сказать: «не курю», но потом вспомнил, что врет. Некоторое время назад он в своей новой должности научился представительски покуривать и быстро стал типичным social smoker[49]-ом – когда разговор заходил о волнующих его темах, он с предвкушением тянулся за сигаретой. По этому поводу он даже вычитал где-то максиму: “Creative people make the world’s worst social smokers because they are a society unto themselves”[50] и гордо повторял ее в уме, выкуривая сигарету в одиночестве. Вот и сейчас фразу-то он начал, а рука уже лежала на пачке с сигаретой. Мы вряд ли сыщем в себе достаточно здравоохранительного благоразумия, чтоб отказать Мите в посттравматической сигарете. Внезапно Митя спросил у водителя:

– Скажите… как вы думаете, а кот – большой кот – мог человека из окна выкинуть?

– Щто вы говорите, дорогой? – водитель повернул к Мите мягкое доброе лицо.

– Ну, – пробормотал Митя, – у меня есть кот. Только что ко мне влезли в квартиру, но я спасся через чердак, а один из тех, кто влез, вылетел из окна. Мог его кот выкинуть?

– Э… – водитель открыл рот и некоторое время ехал так, пока шоферские рефлексы владели телом. – Я… я, дорогой, не знаю про котов. Я по образованию юрист.

– Понятно, – вздохнул Митя. Сигарета таяла слишком быстро. Водитель молчал.

Одно из самых неприятных предвкушений, данных людям, – ехать куда-нибудь, не зная, что тебя там ожидает. Ихотя самые скверные мысли владеют человеком, едущим домой, чтобы сидеть у чьего-нибудь смертного одра, еще неприятнее тому, кто думает, будто плывет в мирную гавань, но не знает, что лишь несколько минут отделяют его от столкновения с безжалостным рифом.

В Крапивенском переулке, где Митя распрощался с шокированным возницей, нашего героя поджидал неприятный сюрприз. И дело не в том, что окна Пряничного домика были темны (узкий переулок, высвеченный лишь хладнокровной луной и продуваемый зимним ветром, – не самое уютное место для того, кто только что бежал снайперской пули), а в том, что дом выглядел так, словно последние сто лет в нем никто не жил. И уж совершенно точно это был совсем не тот дом, к которому привык Митя. Казалось, вся зловещая местность только и ждала его прибытия, чтобы начать макабрический спектакль. Движение воздуха вокруг Мити прекратилось. Вокруг воцарилась совершенная, удушающая тишина – и это могло что-то напомнить нашему молодому главреду, если бы кирпично-пряничный дом не принялся нарочито медленно осыпаться, оставляя по себе лишь призрачный силуэт привычных контуров. Вместо него прямо перед ошеломленным Митей на ровной мостовой так же неспешно проявилась титаническая черная башня, отливающая серо-голубой тьмой ночи и переломленная пополам. Башню эту кое-где украшали серые подпалины (как будто кто-то метал в нее взрывающиеся снаряды) и пустые окна, ощерившиеся черным. В довершение драматического эффекта чей-то мелодичный голос отчетливо произнес: «Из-за облаков наблюдают за мною враги, сжимающие стрелы в холодных пальцах». Не успел голос закончить, как произошло вот что. С обеих сторон – и с бульвара, и с Петровки – в переулок с односторонним движением въехали черные машины, всем своим видом как бы говорящие, что будущее, конечно, есть, но не у всех.

В стенах башни, как тогда в Лондоне, проступили фигуры величественных воинов Справедливого народа. Они были вооружены длинными луками, и глаза их, кроме никогда не устающего Раки, были закрыты от усталости времени. Появлению их сопутствовала далекая медленная барабанная дробь в чреве земли.

Раки появился не в башне, а прямо из воздуха, и древняя Москва молчала, встречая его, будто не уверенная в том, что полагается делать в таких случаях. Митя выдохнул, прислонился к стене детского сада напротив башни, достал из кармана сигареты и закурил (да, читатель, теперь руки его не просто тряслись, а ходили ходуном, и огонек сигареты выписывал в полумраке странные фигуры). Он был бы и рад подумать что-нибудь, но использовать сейчас голову для чего бы то ни было, кроме удерживания сигареты, был не способен, а трюк с хлопками по щекам уже бы не прошел. Прибывшие на черных машинах вылезли наружу и обнажили оружие.

Раки достиг Мити первым. Встав напротив, он поднял Митино лицо пальцами за подбородок и, как тогда в Лондоне, принялся изучать. В другой ситуации наш герой возмутился бы таким поведением, но тут что-то подсказало ему, что бить царя эфестов в челюсть было неосмотрительно. Венценосное существо тем временем оглядывало Митю с сочувствием – Раки не стал поднимать тиару, а как будто чего-то ждал. Прошла минута.

– Что же, все ясно, – проговорил он. – Здесь ему действительно больше нечего делать. Но он мог хотя бы вернуть тебе лицо…

Раки усмехнулся, и в этот момент один из тех неприятных людей, что прибыли на черных авто, несколько раз выстрелил в него из окна машины. Раки поморщился.

– Закрой глаза, материал, – посоветовал он Мите и повернулся к атакующим. Митя, которому не понравилось такое название, тем не менее послушался и не увидел, что было дальше. Но автор, конечно, знает и поэтому расскажет.

Эфесты были раздражены тем, что люди атаковали их царя. Они знали, что Раки-наполовину-умерший был способен постоять за себя, но это не отменяло нанесенного оскорбления. Именно поэтому один солдат тысячелетней гвардии снял со спины длинный лук и, спрыгнув с пятого этажа, в полете выстрелил в машину, и тут же, приземлившись и мгновенно обернувшись, – в другую. Стрелы его были сотканы из душ противников, погибших столетиями раньше, птицами, исполненными ледяного гнева. Эти птицы атаковали машины, охватили их крыльями, разрезали перьями с такой силой и страстью, что даже бедный металл вскричал. Люди стали пятиться, а потом побежали – им было уже не до Мити, но Раки не закончил: он поднял тиару и раскрыл иссушающее око. Эфесты отступили и закрыли лица щитами.

Тот же странный голос, что ранее объявил о прибытии эфестов, сообщил бессвязно, как будто бредя: «До прихода Делламорте, Магистра всадников, Эгнан был великим царством. Даже царь Нунлиграна хотел породниться с Руни, принцем эфестов. Принц Руни, сын Раки Первого, был великим лекарем и военачальником, да только человек, прибывший к гиптам вместо него, был самозванцем. Тот же человек, обманувший вождя гиптов Дэньярри, стал причиной полусмерти Раки Второго. Вот почему эфестский царь так зол. Прежде никто не мог победить эфестов».

Странные образы стали вливаться в мозг Мити. Они рассаживались там поудобнее, выбрасывали с полок дорогие сердцу книги, били милые маленькие сувениры и разжигали костры прямо на полу. «Даже Камарг, средоточие дьявольской волшбы, не пытался подчинить Эгнан, – продолжал голос с истерическими нотками. – Эгнан взял от них силу ведовства, могущество древних знаний и вышел победителем. После того как самозванец похитил Абху, мать золота, вся Корона гиптов склонилась перед Эгнаном; Тирд пал.

О унижение обмана! Ведь мы разрушили Санганд, цитадель камаргитов в Южном море, еще до того, как явился Делламорте, – голос уже почти плакал, – никто не мог противостоять могуществу Разочарованного народа! Унижение, которого мы не простим, не забудем, мы будем искать его до тех пор, пока хексенмайстер не будет сокрыт от мира серой толщей пепла забвения, пусть для этого даже закончится весь Справедливый народ.

Но и так нам не возродить Эгнан, хрустальную столицу полых холмов, не вернуться на берега предвечной Мирны. Мы плачем».