Их новенькая - Наталья Семенова

– Она не мешает, – усмехаюсь я.

– Смотри мне! Так, когда вы домой? Завтра, если что, не выходной день.

– Скоро, Вик. Вы с Робом ложитесь, не ждите нас. Обещаю, мы ещё недолго.

– Ладно. Но только без глупостей, ясно?

– Как всегда, Вик, – улыбаюсь я и блокирую телефон.

Убираю его в сумку и разворачиваюсь лицом к веселящимся ребятам.

И как, прикажете, мне заставить Никлауса ехать домой? Когда он в таком состоянии? А если его отец захочет дождаться нас? Должна ли я объясняться перед ним за то, что позволила его сыну напиться?

Ха, словно он спрашивал у меня разрешение.

Ну что он за несносный кретин?!

Я прощаюсь с Авой, прошу у неё пожелать мне удачи и направляюсь к Никлаусу. Он широко улыбается при виде меня и тянется обнять меня за плечи:

– Моя девчонка, поняли? – пьяно сообщает он остальным, а затем, прижав меня к своему боку, выдыхает мне в ухо: – Будешь моей, ясно?

– Нам нужно домой, – цежу я, стараясь не обращать внимание на странную реакцию своего организма на его слова.

Он не может говорить серьёзно, потому что пьян. И точка.

– Мамочка сказала ехать домой, – кривляется он, а затем отталкивает меня от себя. – Ты мне не указ, Новенькая.

Я сжимаю зубы, представив, как бросаю этого придурка здесь и со спокойной душой еду домой. Вот только ни о каком душевном спокойствии и речи быть не может. Потому я выхватываю из его рук банку с пивом, сую её парню, который стоит ближе всех, и, схватив Никлауса за руку, тяну его в сторону машины. Он едва не запинается о собственные ноги, что, очевидно, его веселит, потому что он хохочет.

– Я ни при чём, парни! – орёт он себе за спину. – Сами видите, как сильно Ан-ни хочет остаться со мной наедине!

Идиот. Пьяный придурок, вот он кто!

Я стараюсь сохранять спокойствие, пока усаживаю его на пассажирское сидение своей машины. Ник при этом норовит, то обнять меня, то мазнуть губами куда придётся, продолжая жестоко насмехаться. Мне жутко обидно и больно, но я держу себя в руках.

Что я уяснила для себя давным-давно, так это то, что тратить свои нервы на пьяных глупо. Не поймут. Останутся при своём мнении. А на утро и вовсе обо всём забудут. Тут только перетерпеть – ничто другое не поможет.

Я пристёгиваю на Нике ремень безопасности, пока он прижимается носом к моей шеи, и, передёрнув плечами, обхожу машину.

Всё меняется, стоит нам отъехать подальше от ребят.

Никлаус перестаёт идиотничать, трёт лицо ладонями и сообщает очевидное:

– Вот это я нажрался.

Я не сдерживаю фырканья и тут же чувствую на себе его тяжёлый взгляд, но говорит он совсем не то, что я ожидаю:

– Я вёз тебя сюда не за этим.

Что это? Сожаление в его голосе?

Я бросаю на него осторожный взгляд, боясь пропустить нужный поворот на выезд с территории аэропорта, и вижу, как он хмурится.

– А зачем? – осторожно спрашиваю я.

– Не знал, что они сегодня здесь собрались. Хотел… Да плевать. Неважно.

Я сворачиваю машину направо, облегчённо выдыхаю, проезжая знакомые сетчатые ворота, и выруливаю на пустынную Айрпорт-авеню. В мыслях зудят слова Никлауса. Что он хотел? И почему мне так сильно хочется это знать?

Но я не задаю вопросы вслух. Не нужно. Да и бессмысленно. Всё, что он может ответить, не будет гарантированной правдой. И дело тут не только в его состоянии. Я вообще не представляю, был ли он хоть раз со мной по-настоящему откровенен…

И вот скажите мне, почему это так больно осознавать?..

Я хочу закрыть глаза, чтобы успокоить тревогу в сердце, но, понятное дело, не могу. Сначала нужно благополучно доехать до дома, проводить Никлауса до его комнаты, а затем запереться в своей и обо всём подумать. Хорошенько так, основательно. Да…

Повезло, что аэропорт находится не так далеко от дома, и до него напрямую ведёт Дьюи-стрит, до которой мы доезжаем в полной тишине, не считая рёва мотора да звука шин по асфальту.

Здесь-то Никлаус и решает прервать молчание, хотя я предполагала, что он пять минут назад отрубился:

– Что случилось с вашими родителями, Ан-ни? Как они умерли?

Такта – ноль. Впрочем, где Никлаус, и где такт, верно?

Я смотрю на него пару секунд: его голова покоится на подголовнике кресла, глаза закрыты. Словно он задал вопрос, даже не надеясь услышать ответ. И вот что странно: я задумываюсь на тем, а была ли я сама с ним по-настоящему откровенна?

– Папа погиб, когда мне и года не исполнилось, – говорю я себе под нос. – Теракт в метро. Мне очень жаль, но я его не помню. Лишь фото… Но Вика помнит, ей тогда было семнадцать, и да, моей сестре пришлось тяжело. А наша мама… Мама жива. Только вряд ли можно назвать жизнью то, как она существует, после смерти папы.

– Поэтому ты тогда сказала, что они мертвы?

Я снова смотрю на Ника, теперь он смотрит в ответ. Но взгляд туманит выпитый алкоголь. Уверена, он не запомнит наш разговор, потому отвечаю честно:

– Так проще, чем объяснять все подводные камни.

– Понимаю. И много этих камней?

– Много, – отрезаю я, завершая неприятный разговор.

Как ни странно, Никлаус это понимает и не заговаривает вплоть до самого дома.

Я паркую машину у дороги, глушу её и разворачиваюсь на кресле в сторону Никлауса:

– Нам нужно дойти до твоей комнаты, как можно тише, понятно?

– И там остаться? Вместе? – пьяно улыбается он. – Ты на это намекаешь?

– Какой же ты придурок, Ник, – ворчу я, выбираясь из машины. – Выходи, давай.

Но у него не получается – застрял с ремнём безопасности. Я вздыхаю и иду ему помогать. Всё это неприятно напоминает о маме. О том, как я вот так же помогала ей добираться до собственной кровати. Сама она была