Природа. Человек. Закон - Городинская Виолетта Семеновна

Но не только ближайшую, а и самую отдаленную округу преображает созданная бобрами плотина.

Когда в 1922 году Эрик Кольер решил уехать в лесную глушь Британской Колумбии (провинция Канады) вместе со своей женой — индианкой Лилиан и маленьким сыном, он вовсе не думал, что внесет свой вклад в науку изучения природных сообществ. Просто ему претила цивилизация, запросы у него были небольшие и он надеялся, что с помощью охоты сможет и прокормить семью, и жить в милой его сердцу глухомани.

Место, где он остановился, отнюдь не являло собою охотничий рай. «Это был Мелдрам-Крик — ручей, куда в те времена, когда бабушка Лилиан — индианка — была ребенком, приходили утолять жажду стада оленей, где шлепали своими хвостами бобры, а форель выскакивала из воды в погоне за мухами, где тысячи уток и гусей копошились среди прибрежных зарослей. Но теперь вода застоялась, а кое-где и совсем исчезла. Огонь сметал с лица земли лес, деревья уже были мертвы, и, наблюдая с безопасной точки на холме за агонией всего окружающего, я думал лишь о том, что этот край умирает и что нет никого, кто мог бы его спасти» (Кольер Э. Трое против дебрей. М., 1971, с. 4.).

Это был действительно «крик» — так называют в Америке пересыхающие ручьи — и именно его усыхание и явилось причиной бедствий, охвативших весь тот край. А пересох он оттого, что в свое время были хищнически уничтожены старинные обитатели и хранители округи Мелдрам бобры.

Без хозяина — дом сирота. Оставшиеся без постоянного присмотра бобровые плотины пришли в ветхость, вода размыла и смела их, и некогда полноводное, сооруженное бобрами озеро Мелдрам превратилось в «крик» — вялый ручей, едва петлявший среди болотных мочажин и кочек. Ни уток, ни гусей, ни рыбы — только кое-где у глубоких промоин с гниющей водой стояли хатки ондатр, которым трудно, да и некуда в общем-то было переселяться.

Но не только лесное озеро — вся округа ниже по течению Мелдрам-Крика страдала от этого опустошения, фермеры, еще помнившие прекрасные урожаи зерновых, а также луговых трав, позволяющих и самим питаться вдоволь и на продажу пускать хлеб, и скот кормить до отвала, почесывая в затылках с тревогой глядели на небо и проклинали проклятую засуху: «Черт-те что! Раньше какая погода прекрасная для хлеба и трав была, а нынче — и семена, что посеял не соберешь, и пару коровенок уж на лугу, где паслось десяток, не прокормишь!» А молодежь скептически ухмылялась: «Ну, у вас все раньше было лучше». И — не верила.

А смотреть надо было не на небо, а туда, в лесную глухомань. Это понял Кольер, обжившись на новом месте, года два-три спустя. Ему пришла мысль, что если восстановить бобровые плотины, увеличится не только площадь и объем ондатровых угодий — его основного прожиточного минимума, — но и вновь воспрянут поля и луга фермеров. Но ему не поверили. Ишь какой хитрый — не иначе как хочет нашими руками жар богатой добычи себе огребать. Нет уж — у нас и своих забот хватает — по болотным кочкам хоть какой-то травки для скотины насшибать.

Кольер не сдался, не оставил своей мысли. Вместе с женою, «пользуясь всего лишь киркой, лопатой и тачкой, мистер Кольер построил плотины в 25 местах на старых запрудах, где когда-то обитали бобры, ондатры и прочие пушные звери. Эти болота имеют площадь от 200 до 1250 гектаров. Снег на них задерживается, и болота вновь наполняются водой. В результате они быстро заселились ондатрами и другими пушными зверями, водяной птицей и крупной дичью, о чем свидетельствуют многочисленные следы. Действительно, все условия и облик этой территории изменились: вместо тишины и полного отсутствия жизни в ней возродились ее первоначальные богатства» (Кольер Э. Цит. соч., с. 103.). Надо ли пояснять, что и фермеры уже больше не поглядывали с тревогою и надеждой на небо — вновь буйно заколосились поля и луга, питаемые поднявшимся уровнем грунтовых вод. Так один человек смог восстановить прежнее благосостояние края, используя опыт бобров. А чтобы Кольеру не приходилось постоянно бегать от одной плотины к другой, ремонтируя и укрепляя промытые водою места, решено было придать ему естественных помощников. Две пары бобров были привезены в угодья и выпущены на волю. За два десятка лет они дали около двухсот потомков, расселившихся по всей округе и взявших ирригационные работы в свои надежные лапы.

Как видите — действуя «по диагонали», а не против и не поперек закономерностям, установленным Природой для тех или иных биогеоценозов, можно добиться замечательных успехов.

А ведь многие лесоводы считают бобров вредными грызунами, наносящими ущерб лесу, поскольку и деревья-то они грызут, и площади, годные для роста деревьев, заболачивают. Но уж известно, что специалисты часто из-за деревьев не видят леса.

Ниже бобровой плотины наша речушка петляет еще некоторое время в лесной чаще, а потом выходит на простор, устремляясь к небольшому озеру, лежащему на самом краю обширнейшего верхового болота, поросшего редкими и низкорослыми сосенками.

Некогда болото это было большим лесным озером. Кто знает, почему так случилось, что обмелело оно, заросло сначала ряской, потом камышами и тростником, отмершие стебли которых долго плавали по мелкой воде, пока не покрылись, не соединились в единый покров разросшимся на них болотным мхом — сфагнумом. Идешь по такому болоту, и вся поверхность зыбко колышется под тобою. Кажется — вот-вот провалишься и ухнешь в черную пучину. Но пучины нет: где бы ни пробил колышащийся покров трясины, палка уходит на метр-полтора и упирается в твердое дно. Единственная опасность для человека — «окна», оставшиеся озерные глубокие ямы с черной как смоль водою. А там, где дно озера некогда поднималось буграми, выросли, даром что низкорослые, но крепкие и долговечные болотные сосны, раскинувшие свои кроны зелеными зонтами, в которых так любят токовать по весне глухари.

И вполне может быть, что началось это болото с того, что на вытекающих из озера речушках истребили когда-то давным-давно бобров. Усилившийся из-за отсутствия плотин сток и привел к катастрофическому обмелению озера.

Возможно и не эта, а другие, вполне естественные причины, привели к усилению стоков и обмелению, но как бы то ни было образовался совершенно новый биогеоценоз со своей растительностью и обитателями, со своей, присущей только верховому болоту, почвой и водным режимом, со своим микроклиматом, атмосферной влажностью и осадками. Обширные эти пространства вовсе не бесполезны, как может показаться на первый взгляд тому, кто из-за деревьев не видит леса. Болота служат окрестным лесам главным резервуаром, снабжающим влагой всю округу, поддерживают постоянство уровня грунтовых вод. В сухое время года питает корни деревьев и трав, в сырое — она [влага] переливается из болота в озерцо, а из него, по вытекающим речкам и ручьям, уходит в ту или иную водную систему большой реки.

В свою очередь, окружающий болото лесной массив сохраняет уникальный болотный водный режим, не дает ему превратиться в сухой торфяник, снабжая его избыточными поверхностными стоками во время дождей и таяния снегов (помните? — лес забирает себе в полтора раза больше осадков, чем луга, поля и, конечно же, болота).

Так все увиденные нами четыре биогеоценоза единой лесной экосистемы помогают жить и выжить друг другу.

Черничники и брусничники леса, клюква болот питают огромное количество птиц, мелкого и крупного зверья. Даже волки отнюдь не гнушаются растительными плодами, особенно черникой, поедая ее с удовольствием и в больших количествах. А поскольку даже самые плодоядные птицы-вегетарианцы предпочитают выкармливать своих птенцов высококалорийной и быстро усваивающейся животной пищей — гусеницами и взрослыми насекомыми — чернично-бруснично-клюквенная приманка привлекает множество пернатых, спасающих, как мы знаем, лесную растительность от чрезмерного расплода насекомых.

Мы уже говорили, в лесу все так: за какую ниточку ни дерни, пойдет разматываться весь клубок. И не только биогеоценоза, но и всей экосистемы. Впрочем, это свойство не только лесной, но и любой другой экосистемы или биогеоценоза Земли.