Арифметика подлости - Татьяна Туринская

Есть в ней что-то такое, что не позволяло от нее отказаться. Или это просто Генка так слаб, а остальные очень даже легко отказываются? Что там за история с художником была у нее? Надо бы у Оленьки поинтересоваться. Когда она рассказывала – ему на Маринку было наплевать, слушал вполуха. Может, она еще что-то про нее рассказывала, а он забыл? Наверняка рассказывала. Недаром ведь не иначе как дурочкой подругу называет.

Дурочка и есть. Неразборчивая, ненасытная дурочка. И дрянь редкая: это ж надо, собственной подружке козни строит в качестве свадебного подарка!

Впрочем, Гена сам виноват. Именно от него исходила инициатива. С другой стороны – а что ему оставалось делать? Она только юбкой махнула в дверном проеме – Генка и спекся. От него уже ничего не зависело. Попробуй устоять, когда…

Что ж в ней такого, что устоять нельзя? Загадка природы. В постели Ольге определенно уступает. А внешне уступает? В лице – скорее да. В фигуре – однозначно выигрывает.

Выходит, Кеба на ее фигуру повелся? Только на фигуру, и все?

Нет, не в фигуре дело. Хороша, да – никто не спорит. Всё при всем. Но… Нет, ни при чем фигура. И секс по большому счету тоже не при чем. Потому что просто смотреть на нее, целовать веснушки на спине – удовольствие ничуть не менее острое, чем непосредственно секс. Даже просто лежать рядом и молчать – редкое удовольствие! С Оленькой так помолчать не получается. Если они не занимаются сексом – она тарахтит без умолку. О том, как ей с ним хорошо. Как она его любит. Как здорово он ее удовлетворяет. Как любит она заниматься с ним сексом. Что она устала, но – странное дело – снова хочет его. Для кого странное? Кебу это давно перестало удивлять. Секс, секс, секс – единственная ее излюбленная тема. Последнее время еще о предстоящей свадьбе говорит. И тоже без умолку.

Маринка же рот открывает редко. Лучше бы она его вообще не открывала – одни гадости из него вылетают, пошлости. Про расплату натурой, про то, что для нее это дело привычное. Про «что имею, то и введу». Будто ей доставляет удовольствие шокировать его своей распущенностью.

Да он и так об этом ни на минуту не забывает! Если бы не это – он, может, и раздумал бы на Оленьке жениться. Умом, может, и выбрал бы Оленьку, а сердцем – на Маринке бы остановился. Именно сердцем, не телом. Хотя тело от нее тоже не отказалось бы. Пусть Оленька у него к сексу более приспособленная, но с некоторого времени как сексуальный объект совершенно перестала его интересовать.

При чем тут сердце? Сердце – это когда любовь. Значит, сердце выбрало бы Оленьку. Но когда он думал о ней – сердце молчало. За нее говорил только разум. Раньше в ее пользу высказывалось и тело, но теперь оно присоединилось к сердцу.

Эх, если б только Маринка не была такой распутной! Но «если бы» да «кабы» в расчет не берутся. Попробуй, женись на такой. От ревности сдохнешь. И от стыда перед друзьями да соседями.

Значит, Оленька.

Но как на ней жениться, когда от нее у него уже давно ничего нигде не шевелится – ни в голове, ни в сердце, ни тем более в душе. Даже в штанах – и то полный игнор. Впрочем, это как раз наименьшая из проблем: после свадьбы из его жизни уйдет Маринка, и тогда снова все зашевелится по-прежнему.

Но о том, что Маринки не станет, думать не хотелось. И о «после свадьбы» не хотелось. Как и самой свадьбы.

С другой стороны, приготовления к торжеству давали ему возможность побыть с Маринкой. Раньше Оленька постоянно была рядом. Теперь же забегалась, захлопоталась так, что только ночевать и приходила. Зато ночевала всегда у него – как подали заявление в загс, перестала прятаться от матери. Жили вроде вместе, но как-то врозь.

Он и сам теперь дома лишь ночевал. Во-первых, до позднего вечера не отпускал Маринку. Во-вторых – домой теперь шел, как на Голгофу. Каморка теперь его дом. Только там он чувствовал себя в своей тарелке, самим собою. Потому что женщина рядом была та, которую он желал не только телом, но и сердцем. А разум вопил истошно: беги от нее, Генка, она прокаженная! Нельзя любить слишком доступную женщину.

А он и не любил. Ему было просто хорошо с ней. Просто лежать, просто молчать. Просто целовать ее в каждую веснушку. Иногда она забывала о цинизме, и тогда становилась Идеальной Женщиной. Они подолгу мечтали, как Гена наберет группу пацанов, и поведет их к заветной цели. С ней он даже мог разоткровенничаться: если бы его воспитанник взошел на пьедестал, и в его честь звучал бы гимн России – не удержался бы от слез. Смахивал бы их тайком, чтоб никто не заметил. Маринка не стала ничего говорить, только провела пятерней по его волосам, задержавшись в них, и он почувствовал, что она бы тоже плакала в эту минуту. За тысячи километров от него плакала бы, радуясь чужому, казалось бы, успеху.

Именно эта ее молчаливая поддержка подтолкнула его к окончательному решению: заканчивается семестр, и он подает заявление. Хватит растрачивать себя на ерунду, пора заняться настоящим делом. «Выгуливать» студенточек по залу найдутся другие желающие, а у Генки есть более высокие цели в жизни.

Забывал о Маринкином богатом прошлом, о ее цинизме и слишком легком отношении к жизни. Начинал путаться: казалось, что распутница не Маринка, а Оленька. Ведь Маринка никогда не домогалась его. Не отказывала, да, но это ведь совсем другое. Оленька же именно домогалась. Сначала взглядами привлекала к себе внимание, потом… Да что там – она ведь только об этом и может говорить! Как хочет его, как ей с ним хорошо, как давно они не занимались сексом, и это совершенно нечестно с его стороны оставлять ее «без десерта».

Чтобы не вспылить – ведь правду говорила, а правда глаза ест – приходилось отшучиваться: мол, «напотом» берегу, чтоб в брачную ночь показать, где раки зимуют. А чтоб продемонстрировать настоящий класс – нужно хорошенько проголодаться. Видел по ее глазам – не верит. И ненавидел за неверие, а еще больше за ненасытность.

Снова казалось: он все перепутал, это Оленька у него распутная баба, а вовсе не Маринка! Но тут же осаживал себя: нечестно так. Сам же распалил девку, «раскочегарил» так, что не потушишь теперь вовек. Стоит только вспомнить, какой она в его руки попала. Практически девственницей: неопытной, стыдливой. Когда он трусики с нее в первый раз снимал – чуть в обморок, бедная, не рухнула! Это что, была игра? Ну хорошо: смущение, обморок – сыграть можно. Но она же была красная, как рак! Разве можно покраснеть по собственному желанию? Нельзя. Значит, ее смущение и полуобморочное состояние – правда. Значит, у нее действительно до Гены был один неудачный опыт, то есть можно считать, что он у нее первый. Значит, все ее постельные успехи – его достижение. Вот она, тренерская жилка. Натренировал на свою голову – теперь воротит от ее постоянных притязаний.