Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник) - Лариса Склярук

К утру от заражения крови умер Гедеон. Вслед за ним, истерзав себя, угасла Длайя.

К концу мая в радиусе 90 стадий вокруг Иерусалима не было ни одного дерева, ни одного даже маленького жалкого кустика. Вместо великолепных предместий, плодовых садов, тенистых парков, зеленых лесов – выжженная пустыня с редкими бурыми клочками сухой травы. Истерзанная земля мстила людям, мелкой пылью поднимаясь в воздух. Пыль лезла в глаза, влипала в ноздри, уши, оседала на губах.

Но римляне с упорством стремились разрушить последние преграды и овладеть городом. Иудеи еще с большим упорством сопротивлялись, не давая римлянам захватить Иерусалим.

На четырех выстроенных валах римляне спешно установили стенобитные машины. Но и иудеи не сидели без дела. Пока римляне, не зная усталости, возводили валы, иудеи, не зная усталости, рыли под них подземный ход.

Как только сооружение было готово, иудеи заложили в подкоп дрова и подожгли. Столб огня взметнулся в небо, словно взрыв. Сухое дерево горело сильно и жарко. Тушить сооружение было невозможно. Сквозь дым римляне видели измученные, но радостные лица иудеев, взиравшие на них сверху.

Там, где не было огня, где пламя не охватило валы, иудеи, отважные до безумия, выбег а ли из-за стены, с факелом в одной руке, мечом в другой, и поджигали ненавистные стенобитные машины. Им невозможно было помешать.

Многодневные труды римлян погибли так неожиданно и быстро, что римляне растерялись. Смелость иудеев, быстрота натиска, общность набега буквально ошеломили их. Не зная, что предпринять, римляне отступили к лагерю. Позабыв о всякой осторожности, торжествующие иудеи бросились за ними и, буквально опрокидывая своих врагов, пытались ворваться вслед за отступающими в римский лагерь. Больших потерь стоило легионерам не допустить такого позора, как захват лагеря.

После уничтожения валов в военных действиях наступило недолгое затишье, и Ионатан поспешил домой. Он шел один. Со смертью Эфраима чувство одиночества стало ему привычным. Некоторое время он замечал, что Ицхак оказывает ему некоторое внимание и расположение, но Ионатан также видел, что в Ицхаке нет той истинной привязанности, душевности, открытости и доверия, что являются необходимыми для дружбы. Ицхак был скорее друг-соперник, а такое понимание дружбы было чуждо природе Ионатана. Он сторонился Ицхака, что сильно раздражало последнего.

Был полдень. Одна сторона улицы лежала в тени, другая освещалась солнцем. Жаром было затуманено небо. Жаром веяло от старых каменных стен.

Хотя Ионатан уже видел, как меняется облик Иерусалима, как трагичны последствия голода, действительность угнетала его все больше и больше.

Страшная, гнетущая тишина нависла над городом. Истощенные голодающие люди не имели сил говорить. Безмолвными тенями в грязных, распахнутых на груди рубахах бродили старики, тянули по земле свои бессильные босые ноги. Гримасами сморщены их лица, спутаны бороды, трясутся руки. Плоские крыши домов покрыты изможденными женщинами и прижавшимися к ним распухшими детьми.

С трудом Ионатан отводил взгляд от этих печальных, страдающих детских глаз, которые словно спрашивали его: за что нам такое?

Сердце Ионатана обливалось кровью. Он с трудом сдерживал свое желание вытащить из-за пазухи сверток и раздать этот чернильно-черный, липкий, с травой и сеном пополам хлеб страдающим. Его рука уже тянулась, когда он вспоминал, что дома его ждут две женщины, Бина и Хадас, и что от его прихода и этого хлеба, может быть, зависит их жизнь. Он знал, что еды у них быть не могло, что военные власти обшаривают дома, реквизируя продукты.

Ионатан опускал руку, отводил глаза и, мучаясь, шел дальше, стараясь избегать обращенных на него взглядов, стремясь идти более поспешным, чем обычно, шагом.

Вечером того же дня в просторной палатке главнокомандующего состоялся военный совет. Быстро спускалась ночь. Сквозь открытый полог в палатку из грубого полотна проникал слабый ветер, донося запах затухающего пожара и солдатских костров. Слышался шум военного лагеря: окрики караула, топот сапог, гул голосов.

По-домашнему, без доспехов, в одной красной тунике сидел Тит в деревянном кресле, чуть наклонив голову, и несколько исподлобья оглядывал присутствующих. За его спиной в полном обмундировании стояли красавцы адъютанты и рослые офицеры охраны. Перед ним полукругом расположились высшие офицеры – легаты легионов, трибуны, префект лагеря.

Говорилось многое. Но педантичный Тит, внимательно выслушав всех, разделил для себя высказывания на две группы.

В первую группу вошли те, которые считали, что войско уже растеряло отчасти ту уверенную веселость и легкость, с какой начиналась кампания, а потому предлагали взять город общим приступом, всеми силами одновременно.

– Кроме того, – добавляли эти первые, – смелость и быстрота приносят славу. Взять город атакой намного почетнее.

Вторая группа, менее горячих и более рассудительных, считала, что неправомерно рисковать солдатами, что продолжение осады хотя действие и не героическое, зато разумное. И предлагала строить новые валы.

– Невозможно, – утверждали первые, – строить валы заново из-за отсутствия строевого леса.

Присутствующий на совете легионный трибун Валерий Венуст хотел немедленного штурма. Почти два месяца осады измотали его так же, как остальных. К этому присоединялись и душевные мучения. По рассказам пленных он знал, что происходит в городе. Сопровождая Тита в его объездах вокруг Иерусалима, он видел пропасти, наполненные гниющими трупами, и содрогался от ужаса, что там, среди этой разложившейся гнойной массы, среди этого мерзкого смрада может быть та, без которой он просто не мыслил своей жизни.

«Наверное, если бы я знал, что ее уже нет, что „это“ уже совершилось, мне было бы легче, чем эта мука постоянных сомнений и надежд». Когда такая мысль приходила ему в голову, он пугался, что боги подслушают его и исполнят желаемое.

Энергичный голос принявшего решение главнокомандующего вывел Валерия из раздумий.

– Будем строить обводную стену, – сказал Тит, – закроем все входы и выходы. Мы заставим иудеев сдаться. А произойдет ли это от атаки, от отчаяния или мук голода – не столь важно.

И такое рвение охватило римлян, что обводная стена была возведена за невероятно малый срок – всего за три дня. Тридцать девять стадий в окружности, тринадцать сторожевых башен.

Иерусалиму сдавили пальцы на горле. Трупный запах, сладковатый и невыносимый, пропитал все в городе. Умерших не погребали. Для этого у живых не было сил. Их просто сбрасывали со стены в пропасть. Но вскоре и это стало делать некому. Страшное зрелище являли собой трупы, сваленные в кучи. Порой, бросаясь в атаку, воины, чтобы пройти, кощунственно наступали на тела умерших.