Трубка снайпера - Сергей Зарубин

Рассветало, а Номоконов не видел звериных следов. Пожар случился, пал прошел по урочищу? Раньше охотники никогда не приходили отсюда пустыми.

Номоконов взбирался на скалистые вершины, осматривал лес, прислушивался. В чащобы заходил следопыт, к ключам и само­родным солонцам проникал, снова садился на коня, переезжал в другие пади. Ни одного следа сохатого, ни цепочки соболиного нарыска! Табунок рябчиков пролетел, белка прыгнула с дерева на дерево, косули наследили… Все не то, не то…

К вечеру, исходив и изъездив десятки километров, выстрелил Номоконов: сбил большого козла-рогача, вышедшего на утес. Забрался охотник на гору, тронул ногой добычу и, усталый, при­сел на валежину.

На западе горело зарево заката. Светились старые камни, кус­ты багульника, стволы деревьев. В небе плыли большие косматые облака, а горизонт был чистым, предвещавшим назавтра добрый день. Матово белели остатки первой пороши, порывистый ветер приносил из низины свежие запахи поздней осени. Шумели, чуть раскачиваясь, деревья. На фоне вечерней зари оголенные, тонень­кие веточки лиственниц были похожи на снайперскую сетку-вуаль.

Долго сидел Номоконов, погруженный в тревожные думы.

Далеко вокруг простиралась величественная кормилица-тайга. Бли­зилась ночь, серый сумрак становился все гуще. На небе, как огни в деревеньке, загорались первые звезды, но охотник не торопился уходить. Шелестящее – поющие звуки надоедливо лезли в его уши. Встряхивал головой Номоконов, хмурился. Такой звук он слышал вчера, когда подъезжал к дому, так звенело над головой рано утром. Разговаривали провода, висевшие над тайгой. Опять вторглись они во владения охотников, снова близко подошли, зазвенели. Так было и раньше, когда строилась железная дорога. В непроходимые деб­ри убегал зверь от страшных звуков железа. Снимались с мест и уходили все дальше в тайгу охотники-тунгусы.

Эхо сильного взрыва прокатилось по таежным распадкам. Вто­рой, третий, четвертый… Где-то позади, наверное на комбинате, рвали землю.

«Откуда тут быть большому зверю? – грустно подумал охот­ник. – Надо уходить отсюда, все бросить, перекочевать. В север­ные колхозы податься. Лошадь есть, три сотни патронов выдали… А может, правда, в старательскую артель записаться? Не себе ведь берут, а стране отдают люди намытое золото? Работают сообща и живут, сказывают, лучше.

А что говорит партия? Что сказал маршал? Какие слова гово­рил на прощанье командир дивизии?

– Надо засучить рукава и восстанавливать хозяйство.

Но что делать в колхозе? Опять гнуть полозья для саней, телеги ладить? Нет навыков к хлебопашеству, нет грамоты. А может, сто­рожем устроиться? Все-таки девять ран, четыре на руках… Ночью караулить колхозное добро, а днем на своем коне сенцо да дровиш­ки возить? За деньги, которые все будут давать. Даже бедные вдовы. И охотиться на коз можно. Для себя хватит, сытыми будут дети».

Вздрогнул Номоконов от этих мыслей, поежился, а потом ос­вежевал гурана, взвалил на застоявшуюся лошадь, поехал домой.

«РАЗНОРАБОЧИЙ»

Утром следующего дня Номоконов был в правлении колхоза. Когда разошлись люди, получившие наряды на работу, он заглянул к председателю.

– А мне сказали, что ты на охоту уехал, – протянул тот руку. –Ну, снайпер, посмотрел нашу жизнь?

– Все прикинул, все глядел, – сказал Номоконов. – Вчера развед­ку делал. Это верно, мало стало зверя, не прокормиться колхозу. Од­нако, никуда не поеду. Так думаю, что здесь надо работать, в селе.

– Дело твое, – сказал председатель. – Только вот ничего не выходит. Я-то знаю цену нашему хлебу… Машин нет. Да и народ износился, устал.

– Совсем ты испугался, паря, – вежливо сказал Номоконов. –Видно, не жил плохо. Еще приходи: про отца своего расскажу, про старые годы. Это когда в чумах и юртах жили… И за границей на­смотрелся. Вроде все блестит на улице, богато, а зайдешь в дом –большую нужду увидишь, в семьях простых людей соль да кар­тошку на столе. Ребятишек видел оборванных, никому не нужных. И заграничные люди хлеба у меня просили. Самое тяжелое время выдержал народ, а теперь чего страшиться? Трудно будет, это так. А вот не должны все время плохо жить! Богатые здесь места, знаю. А паника – самое пропащее дело. У нас в полку тоже случалась. Погоди, председатель, послушай. Около Ловати дело было, немец обходил. Так вот… Митинг, помню, собрали. Один командир, с виду большой, сильный… Сказал, чтобы по одному выходили люди к све­жим частям. Словом, чтобы каждый спасал свою шкуру кто как может. А потом другой выступил, такой же по званию, капитан. Надо, сказал, в кулак собраться, оружие приготовить, заграждения ставить, окопы рыть! Я тоже копал… Маленькой казалась траншея, ненужной. А капитан пулемет ставил и говорил, что вспомним про этот день, когда в Германию с победой явимся! Так и получилось. Сперва заце­пились, огонь открыли, на землю положили фашиста. А потом по­гнали, стало быть. Под конец войны быстро побежал фашист… В нашем хозяйстве зацепку надо найти. А потом наладимся.

– Ну хорошо, – нахмурился председатель. – Раз решил ос­таться – пожалуйста. Правильное дело. Я ведь от души, семью твою жалел… Только куда тебя приспособить? – забарабанил он пальцами по столу. – Бригадиры имеются… В столярке старичок трудится, тоже гнать нельзя. Вот так, товарищ снайпер, рабочие руки нам нужны.

– Думал, за большой должностью явился? – усмехнулся Но­моконов. – Бери мои руки, давай задание!

– Вот это другое дело, – оживился председатель. – Сам пони­маешь, как нужны люди. Пока на разных работах побудь, а там посмотрим. Дел много, успевай поворачиваться. Из детдома не­давно приходили, просили дров подвезти. Кони заняты, может, на своем съездишь?

– Давай поеду, – сказал Номоконов.

Отборных дров привез Семен Данилович детям, родители ко­торых погибли в боях, помог распилить, наколоть. А вечером от­вел Шустрого в полупустую колхозную конюшню, ласково потре­пал его по гриве, прошептал:

– Общим будешь, для всех.

Так после войны начал Номоконов счет своих трудовых дел. По-прежнему курил он трубку, полированную, купленную в Мань­чжурии у китайского лавочника. Можно было лишь представить, как сверкнула на ней, засияла первая послевоенная отметка «чест­ной работы» – и такая песня есть у тунгусов из рода хамнеганов.

В первую послевоенную зиму «на разных работах» был Се­мен Данилович. Дров заготовил в тайге, навозил их целые горы – к правлению, к детдому, к избам стариков и слабых людей, искале­ченных войной. Тепло стало людям. Не было навыков к хлебопа­шеству, но когда ему поручили возить на поля удобрения, горячо принялся за это дело. Заметили, что «справные» лошади у челове­ка, ухаживающего за ними, и сбруя починена – подогнана, и телеги не скрипят, не разваливаются – назначили в колхозную мастерс­кую. Табуретки делал, телеги, рамы для парников. Начался сев – опять перевели на другое место. Зерно возил на пашни, воду, при­цепщиком работал, сеяльщиком. Летом косил сено, ремонтировал дороги. Два года пас скот, потом две зимы проработал конюхом.

Давно уехал из села председатель колхоза, заходивший «на огонек» к демобилизованному старшине. Теперь он работал на ком­бинате, и Номоконов не раз видел его, когда бывал там. Человек с красным лицом, одетый в добротный кожаный реглан, критически осматривал залатанную козью дошку конюха, протягивал руку и неизменно спрашивал:

– Ну, нашел зацепку?

Отмалчивался Номоконов, отходил в сторону, а однажды не протянул руки: бывший председатель колхоза, жалкий, растерян­ный, подошел к нему в чайной.

– Богатым стал, в костюм оделся! Может, вместе выпьем, снайпер?

– Пропащий ты человек, – покачал головой Номоконов. – Кру­гом лишний.

Постепенно крепло хозяйство таежного колхоза. Сперва свежие доски появились на прохудившихся крышах, молодые тополя зазе­ленели в палисадниках. А потом все чаще стали наведываться в село новенькие тракторы из МТС, автомашины и комбайны. За околицей выросли постройки животноводческой фермы. В селе открылись почтовое отделение и начальная школа. Неплохие урожаи зерна стала давать удобренная земля. Пришло время, когда на тру­додни было выдано хлеба столько, что хватило на весь год.

Не стали сниться Номоконову тяжелые сны – уже мало что на­поминало о войне. Как-то приехал научный работник из Ленингра­да, попросил передать для музея трубку с отметками об охоте за фашистским зверьем, «Памятку снайпера», спросил, кому Семен Данилович сдал свою винтовку № 2753, облегчившую, как он ска­зал, участь не одного ленинградца. Все, как было, рассказал Номо­конов: не лежать его винтовке в музее, не смотреть на нее народу. Среди Валдайских высот, на краю заболоченной долины, в блин­даже, где жили снайперы, разобрал Номоконов винтовку, попав­шую ему в руки в Старорусских лесах. Ложе выбросил, а желез­ные части густо смазал, завернул в холстину и зарыл поддеревом. Очень хотелось Номоконову вернуться после войны к месту, откуда начался его боевой путь, разыскать свою любимую винтовку и увез­ти на родину. Пригодилась бы в тайге, на охоте. Только не при­шлось вернуться к Валдаю. Там, возле блиндажа, под корнями дере­ва пусть ищут, если надо. Не заржавеет… Сдал Номоконов на списание еще две винтовки. Одну на Карельском перешейке, дру­гую – за Кенигсбергом. Тоже были ладной работы.