Трио-Лит 1 - Сергей Валентинович Литяжинский

не радоваться за того, кто благодаря своим убеждениям, не теряя достоинства, переносит удар за ударом. Они же с мамой на Красную горку венчаться были должны. Он её убедил, упросил, уговорил, но… Не всякий ангел выдержит правду.

— Ангел?

Лиля будто и не заметила.

— Ты бы видел, какой Красный угол он смастерил дома! И как горячо, как проникновенно он молился перед ним и в те дни, когда мама умирала, и после этого. И потом вдруг раз, и всё. Молитв не слышно. По воскресениям из дома ни ногой. Не знаю, почему?

Рыжов знал, но вида не подал. Только спросил, не поднимая глаз:

— Красный угол разобрал?

— Нет. Все иконы на месте. Только теперь лампады перед ними не горят, и никто не молится.

И Лиля с упоением продолжила говорить. Рыжов изредка вставлял уточняющие вопросы. Она рассказала, что в процессе оцифровки архивов нашла записи деда об оптимальном соотношении хвойных и широколиственных пород в городах лесостепной полосы. Соотношение он высчитал сам. Хвойных должно быть больше. Кроме этого, нашла подробный журнал наблюдений за состоянием зелёных насаждений Злакограда в шестидесятых годах. Внимание привлекла запись об очень редкой кустарниковой форме дуба, привезённой из горных уездов Китая. На это растение у деда были особенные планы. Он высадил с полсотни таких саженцев на площади Победы. В ещё одной записи дед упоминал о каком-то губительном поветрии, длившемся не менее трёх лет и вызывавшем у широколиственных деревьев ранний листопад, сворачиваемость листьев и снижение плодовитости. Пострадало каждое десятое дерево. Половина из инфицированных растений на следующий год не зазеленела. Дед высказал предположение о вирусной природе этой заразы и о необходимости дальнейших наблюдений.

Лиля привела эти работы деда в относительный порядок и познакомила с ними отца. Акаций Акациевич так заинтересовался, что перешагнул через себя и первый раз в жизни читал не бумажную книгу или рукопись, а её электронное отражение с экрана компьютера. Сравнивал себя с Персеем. Потом Лиля стала замечать, что отец увлёкся пешими прогулками по городу и окрест по несколько часов каждый погожий день. Попович несколько раз озабоченно интересовался, что Акаций Акациевич делал вчера или позавчера в пригородной лесополосе?

— Подонок. Если бы он не помогал доставать маме наркотики, когда она умирала, я за такие подозрения разорвала бы с ним знакомство.

— А Попович откуда узнавал?

— Ты ещё не понял? У него здесь везде свои глаза и уши.

Гена насторожился.

— Так, значит, он и о том, что я поменял билет, может знать?

— Не сомневаюсь.

* * *

— Городом Злакоградом наше местечко стало только с началом целинной кампании. Академик Лысенко был крёстным отцом. Хвалил здешние почвы и обещал Хрущёву засеять их пятиколосной пшеницей. А до этого к маленькому полустанку на транссибирской магистрали жалось село Злокачево. Колхоз в три сотни дворов, маленькая школа, сельсовет, клуб, маленькая заброшенная церквушка и маленькая, при железной дороге, пивнушка. Отец успел застать эту пастораль. А я вырос уже пусть в небольшом, но городе. От Злокачева одна церквушка и осталась.

— Это та, что недалеко от вокзала? Я про себя ещё отметил, откуда посреди города, в котором нет построек старше семидесяти лет, такая старина с шатровой колокольней. Подумал ещё: может, это новодел от новых русских из девяностых?

Рыжов вспоминал свой разговор с Акацием Акациевичем, который так ничем и не закончился. И пытался понять, почему, в чём была его ошибка, где он дал промах? Ведь сначала старик был даже заинтересован и словоохотлив. После чего он сник? Неужели после объяснения того, как количество просмотров переходит в качество рекламных выплат. Похоже, именно так. Рыжов тёр лоб. И что здесь безнравственного? Что здесь аморального? Что могло оттолкнуть Пулиопулоса?

Лиля, расчёсывавшая перед зеркалом свои роскошные волосы, неожиданно сказала:

— Мне очень к лицу будет твоя фамилия.

Гена приподнялся на локте. Их взгляды встретились в зазеркалье, и, если бы стекло треснуло от столкновения одного о другой, ни он, ни она не удивились бы этому.

Магический посох

Старик, разочарованно пожав плечами, неожиданно тихо ответил, почти прошамкал:

— Может быть. Может быть.

В который уже раз Рыжов непроизвольно возвращался к некоторым деталям своего разговора с Акацием Акациевичем, томился ими, как вдруг услышал у себя над ухом:

— Фёдор Павлович, мы! Мы крайние! Какая удача видеть вас!

Попович расшаркивался перед пожилым равнодушным хипстером, заросшим сединой, в длинном вытертом коттоновом сюртуке и в джонленноновских очках. Сквозняк, гулявший по железнодорожным кассам, шевелил время от времени его пышные чёрно-белые бакенбарды. Не менее кинематографичной была и выбивавшаяся из-под его цветной рубашки буйная растительность на груди. Победно опираясь на необычно толстую трость и не говоря ни слова, хипстер протянул Вясщезлову вялую руку.

Его спутница, примерно тех же пятидесяти с небольшим лет, не потерявшая в чертах лица намёк на былую исключительную красоту, заметно оживилась, увидев Гену, и заулыбалась.

— Добрый день, Ева Дмитриевна. Как вам идёт ваша новая причёска, какой шарм!

Попович картинно поцеловал её пальцы и восторженно спросил, не отрывая взгляда от её ногтей:

— Сколько же вы платите за эту красоту, Ева Дмитриевна? Это же работа настоящего художника, это же…. Анри Матисс, ни дать ни взять!

В улыбке Евы Дмитриевны блеснула едва заметная ирония, но ей нравился Геночка, и, жеманно освободив свои пальцы из его руки, она благосклонно ответила:

— Пустяки.

Услышав слова Поповича, Фёдор Павлович усмехнулся. Он прекрасно помнил, что Вясщезлов-младший именно от него впервые услышал имя этого позабытого французского живописца. Года полтора назад он рассказывал Гене, как швейцарский таможенник вынаблюдал, в смысле, самочинно выследил группу контрабандистов в аэропорту Лозанны. Начальство подняло его на смех, хотя и поблагодарило за бдительность. Тогда он по собственной инициативе, досматривая багаж самого молодого участника той шайки, практически ещё подростка, гениально передергивая карты и блефуя, прижал его к стенке. Напугал всеми возможными карами и добился признания в незаконном перемещении детских рисунков Анри Матисса.

— Мы даже не до конца уверены, его ли это рисунки или других детей.

Подозреваемый в контрабанде трясся, как осиновый лист, и таможенник пропустил мимо ушей его последнее замечание. Испепеляя тинейджера своим насмешливым проницательным взглядом, страж границы сказал, что полицейские, вероятно, уже на подходе.

— У тебя ещё есть возможность, как у любого свободного человека, сходить в туалет без конвоя. Последний раз, вероятно.

Так таможенник из аэропорта в Лозанне стал обладателем дюжины детских рисунков Анри Матисса, подтвердить подлинность которых не взялась ни одна экспертиза. Прежний обладатель детских шедевров конца XIX-го века или кто-то