Нечеловеческий фактор - Станислав Борисович Малозёмов

Валентиной и Веркой чуть на землю не скинули. Но толпа их к себе всё же приклеила и все всосались в салон. Наши стали на свои места пробиваться. Но получилось не у всех. Кто-то из чужих шустрее был и место занял. Сперва между законными нашими пассажирами и чужими нахалами на словах война началась, а потом уже некоторые и руки стали распускать.

Причём правые и неправые одинаково. Мордобой начался как в парке на танцплощадке или в ресторане. Так почему? А потому, что после встречи Нового года практически все были под мухой. Ну, два дня ещё не прошло. У нас так не празднуют, чтобы потом дня три не опохмеляться. Короче, пошла натуральная пьяная драка. Все что-то кричали и я, дура, орала пока голос не сорвала.

— Предъявим билеты, граждане пассажиры! Всё равно не взлетим, пока билеты не проверим!

Так чего было верещать? Не было слышно меня никому, кроме меня самой. Мужики горланят — кто басом, кто баритоном, женщины визжат и воют пронзительно! Кошмар! А тут вторая порция бедолаг с отложенных рейсов сзади напирать стала. Добежали остальные бегом. И с ходу давай толкать тех, кто в проходе застрял. Несколько человек мимо меня к выходу стали ломиться. Матерятся, всех расталкивают и попутно с разбитых носов и губ стирают рукавами кровь. Короче, забили весь салон, несколько женщин вот тут прижались друг к другу, где мы сейчас сидим. Как у них кости не сломались? А должны были.

Но человек двадцать, которые поумнее, поняли, что в переполненном виде самолёт всё равно не полетит никуда, спустились по трапу и грустно пошли к вокзалу. Тут из кабины Миша выбрался, командир. Он с верхней ступеньки кабины оглядел салон, сказал что-то очень громко и отчётливо про ихнюю мать, про мать ихней матери и про мать матери ихней матери. После этого он боком добрался, рассекая толпу, в центр салона и поднял вверх обе руки.

— Товарищи! — стал кричать он в динамик, который прихватил из кабины. — Самолёт поднимает двадцать девять тонн, считая пассажиров. Мест у нас сто два. Стоять в полёте на проходе нельзя. Центровку нарушать тоже — ни в коем случае. А вы все в хвост убежали. Кувыркнёмся в воздухе сразу, если вообще взлетим при нарушении центровки. А у нас багажа и груза шестнадцать тонн плюс вас тут набилось человек триста. В среднем один человек весит семьдесят пять килограммов. Но есть крупнее. Мельче тоже, допустим, половина. Ну, теперь посчитайте, кто сумеет точно. Сколько сейчас в салоне тонн в виде людей и груза?

— Больше сорока пяти тонн! — закричал на весь салон штурман наш. У него голосище — никакого динамика не надо. — Не взлетит самолёт.

Те, кто бегом прибежал после автобуса, начали, тихо ругаясь, пробираться к трапу и спускались. Но народа в салоне осталось куда больше двухсот человек. Миша наш постоял ещё, снова повторил в динамик всё, что уже все один раз послушали, обозвал всех недоумками и пошел в кабину. Я подслушала. Рядом же с кабиной стояла. Шувалов вызвал по рации наряд милиции. А в салоне всё дрались! Наши пассажиры свои места отвоёвывали, пришельцы не сдавались. Тут, ещё до приезда милицейского наряда, Верка наша попросила штурмана поднять её повыше, чтобы её увидели и услышали. Она же маленькая ростом. Штурман, помнишь? Ты её подмышки подхватил и на вытянутые руки поднял. И вот Верка главное этой толпе сообщила.

— Багаж ваш, ребята и девчата, в тех самолётах, на каких вы лететь должны по билетам. И что, ребятки? Чёрт с ним, с багажом? Как вы его потом заберёте? Будете сидеть в алма-атинском порту! Вы же не знаете, когда ваши самолёты прилетят. Будете ждать. Куда вы без багажа своего? А тем, кто думает, что завтра к вечеру приедет и заберёт чемодан или ещё что — так он зря надеется. Пропадут чемоданы. Кто их охранять будет? Кому это надо?

Народ задумался. Стало тише. И в тишине той как резанула по ушам сирена милицейская! Все вздрогнули. Аж самолёт тряхнуло. Подлетели к трапу две машины с красными полосками. Выбежали из них шесть человек. На ремне у каждого — пистолет в кобуре. Заскочили в салон и вклинились в толпу на проходе.

— Если я в протокол напишу, что был захват самолёта, то имейте в виду — в кассе на копиях билетов есть все фамилии, — капитан, судя по звёздочкам на погонах, главный был в группе. — А это суд и каждому какой-нибудь срок. Если напишу — хулиганство со стороны лиц, не летящих этим рейсом, то им по пятнадцать суток железно! Я, конечно про захват не стану писать, но вам и пятнашку с мётлами помотаться по городу среди знакомых — не лучший вариант.

— Так что, билеты каждому из нашего взвода быстро показали все! И кто с других рейсов — не накликивайте на себя беду, идите на вокзал и ждите. — Капитан говорил и шел обратно. Сержанты остались на местах и проверяли билеты. — Сейчас вы нарушаете закон. Препятствуете вылету с помощью хулиганских действий. Мы вас всех имеем право задержать до приезда спецгруппы из города. Тогда неизвестно — улетите вы вообще сегодня или поедете в город писать объяснительные. А милиция имеет по закону право задержать вас на двадцать четыре часа до выяснения обстоятельств.

— А почему им разрешили, а нашим лётчикам нет? — крикнула тётка из прохода. Её не видно было. Не выдалась тётка ростом.

— Мы к лётным делам не имеем отношения, — сказал капитан. — Наше дело — пресекать противоправные действия. Вот их вы как раз и совершаете. Так что, звать спецгруппу из города или пойдёте на вокзал?

Только после этих слов пассажиры с других рейсов стали медленно, но без слов выходить на трап, а с него на бетонку.

— Пострадавшие в давке есть? — крикнул один из сержантов. — Подойдите ко мне. Оформим протокол.

— Мне, — показала Галя стюардессам и бортмеханику, приподняв юбку чуть выше колена, — мне вот синяк посадил кто-то. Ногами махал. Но кто — не помню. А так… Ну, Валюхе ещё кто-то в ребро локтем въехал, Верке тоже локтем в ухо «засветили», Мише Шувалову, пока он народ уговаривал, обе ноги оттоптали. Не видели, что прихрамывает он?

— Так что — повоевали мы без потерь. Но ранены почти все, — закончила рассказ Галина и засмеялась.

* * *

Машина летела ровно, легко. В иллюминаторах на уровне глаз было беспросветно темно, а если взгляд поднять — глазам становилось больно от искрящихся