Сухово-Кобылин: Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга - Владислав Отрошенко

На одном из первых допросов горничная Пелагея Алексеева показала:

— В среду восьмого числа утром рано приходил осведомиться о Деманш неизвестный барин от мамзель Эрнестины, а после приходил сам Сухово-Кобылин, который, пробыв немного, отправился куда неизвестно. Приходивший же от Эрнестины был высокого роста, с небольшими усами, и когда сказали ему, что Деманш еще не приходила, то он сказал: «Ах, дело плохо», и с сими словами ушел. Сего человека знает Галактион, который говорил, что седьмого числа он катался в санях с Деманш.

В показаниях же Эрнестины Ландрет от 12 ноября среди прочего говорится: «…восьмого числа у Деманш в квартире я не была и к ней никого не посылала».

На эти чрезвычайно важные обстоятельства почему-то не обратили внимания ни царские следователи, упорно привлекавшие к делу «лиц высшего круга», ни пролетарские исследователи, с огоньком защищавшие «невинных крестьян».

Зачем пожаловал Панчулидзев так рано в квартиру Деманш, еще до того, как там появился Сухово-Кобылин? В показании горничной сказано: «…а после приходил и сам Сухово-Кобылин». Как известно из материалов следствия, это было в восьмом часу утра; значит, Панчулидзев явился еще раньше — не позднее семи или в начале восьмого. Что привело его сюда через несколько часов после гибели Деманш, и притом тогда, когда никто еще не был извещен о пропаже француженки? Что встревожило его? Зачем солгал он, что послан был Эрнестиной? Откуда ему было знать, что «дело плохо»? И какое ему, дворянину, дело до любовницы Сухово-Кобылина, чтобы являться к ней на квартиру ни свет ни заря?

Ложь встречается на каждом шагу и в самом показании Панчулидзева от 17 ноября:

— Познакомился я с Симон-Деманш, бывая у поручика Сушкова, где и видел ее раза три-четыре. В последний раз, то есть седьмого числа, обедал у Сушкова, где и она была, и после обеда вместе катались по Москве и заезжали в кондитерскую Люке. Симон-Деманш сидела в моих санях со мной, а Сушков с Ландрет в ее санях. Поведение и состояние Деманш мне совершенно неизвестно. До смерти ее о любовной связи ее с Сухово-Кобылиным я не знал. (Каким образом мог не знать? Из показаний Сушкова и Ландрет явствует, что за обедом Луиза только и говорила о Сухово-Кобылине; да к тому же Панчулидзев, приятель Эрнестины и Сушкова, которые часто говорили о ней, не мог не понять из их разговоров характер отношений француженки, жившей уже восемь лет в России, с известным всей Москве дворянином. Сам Панчулидзев вращался в высшем свете, где связь Кобылина с модисткой обсуждалась и осуждалась еще до трагических событий. — В. О.) …Равно и о других связях, имела ли она таковые, не знаю. Была ли она у Сухово-Кобылина после нашего катания, не знаю. После катания привез ее на квартиру, она торопилась в квартиру, а я уехал. Во время обеда и прогулки о желании своем кататься в парк она не говорила. (Это тоже ложь. О желании ехать в парк она говорила несколько раз, что подтверждают все показания Ландрет и Сушкова, а также письмо поручика Кобылину. — В. О.) …О надобности своей ехать седьмого числа вечером в село Хорошево или куда-нибудь еще ничего мне не говорила. Ревновал ли Кобылин Деманш к кому-либо или она его, мне тоже неизвестно. (Не могло быть неизвестно. Разговоры о ревности Деманш и о романе Кобылина с Нарышкиной ходили по всей Москве еще до открытия преступления; даже купцы, не говоря уже о дворянском обществе, знали всю историю в подробностях. — В. О.) …Во всё время бытности Деманш у Сушкова она была в прекрасном расположении духа и ни на что не жаловалась. Кто именно виновен в убийстве ее, мне неизвестно, и подозрений ни на кого не имею.

Во втором и последнем своем показании Панчулидзев заявил, что он «решительно ничего не может помнить», ему «решительно неизвестна причина убийства» и он «решительно ничего по этому делу не знает».

Вот так, двумя показаниями отделался Самуил Александрович, в то время как все, даже самые незначительные, свидетели вызывались на допросы десятки раз. А ведь из «лиц высшего круга», «прикосновенность» которых к убийству, по мнению министра юстиции и обер-прокурора, являлась «несомнительной», Панчулидзев был последним, кто виделся и общался с Деманш перед ее гибелью, и первым, кто после убийства — вопреки дворянскому этикету, в столь ранний час, без всякого приглашения и предупреждения — приехал в ее квартиру.

Профессиональный следователь любой эпохи и любого государства был бы далек от исполнения своих прямых обязанностей, если бы оставил без внимания подобного рода факты. Но следствие по делу об убийстве Деманш вели не просто профессионалы, а профессионалы заинтересованные. И если бы следствие не велось целенаправленно против Сухово-Кобылина, если бы частные приставы не собирали улики только против Сухово-Кобылина, если бы Панин и Закревский не направляли дело в одну сторону, на Страстной бульвар, не миновать бы Самуилу Александровичу — при той легкости, с какой выдавались в России во все времена разрешения на аресты, — секретных комнат Мясницкой части или гауптвахты у Воскресенских ворот… Но создал бы он там что-нибудь равное «Свадьбе Кречинского»?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Странная судьба — в то время как, с одной стороны, пиэсса моя мало-помалу становится в ряд замечательных произведений литературы, возбуждает всеобщее внимание, подлейшая чернь нашей стороны, бессовестные писаки судебного хлама собираются ордою клеймить мое имя.

В те полгода, когда Александр Васильевич занимался в тюрьме литературными трудами, над его делом усердно трудились чиновники всех рангов. «Особая Чрезвычайная и Высочайше Утвержденная» следственная комиссия провела переследование. Дело было отправлено в Министерство юстиции, затем в Сенат, который препроводил его к военному генерал-губернатору Москвы с указанием о прохождении по всем инстанциям без очереди. В октябре 1854 года дело поступило в надворный суд.

Неопровержимых доказательств вины Сухово-Кобылина у следствия не имелось, дальнейшее содержание его под стражей было уже сопряжено с юридическими сложностями. Для продления срока заключения нужно было распоряжение императора. Но такого распоряжения комиссия не получила.

Второго ноября 1854 года надворный суд вынужден был принять решение об освобождении Сухово-Кобылина из-под стражи.

Освобождение это было, так сказать, условным. Александра Васильевича и его камердинера Макара Лукьянова «отдали из-под стражи на поручительство полковницы Сухово-Кобылиной с обязанностью представлять означенных лиц когда и куда потребуется».