Орленев - Александр Мацкин

были внутренние, что дружно отмечали критики старшего поко¬

ления в двадцатые годы. Один из них в газете «Трудовой Дон»

« 1922 году, например, писал, что впервые видел Орленева в роли

Федора еще в прошлом веке, затем «пятнадцать лет назад и еще

не раз в более поздние годы; время шло, но актер не поддавался

его гнету и обогащал свою игру новыми открытиями» и. И при

всех переменах обостренно нравственное начало его искусства

не притуплялось, что дало основание московскому критику в мае

1924 года так написать по поводу гастролей Орленева: «Тоска по

актеру, которая так остро чувствуется и для которой все ухищ¬

рения конструктивизма являются камнем вместо хлеба, эта не¬

утоленная новым театром тоска сделала появление Орленева

театральным праздником» 12. Его волнующе сердечное искусство

понадобилось людям и в годы революционных бурь.

«Царь Федор» с участием Орленева стал заметной вехой в ле¬

тописях русского театра, сблизив две далекие эпохи. А для рус¬

ского актерства превращение комика-простака в трагика мировой

известности открыло невиданные до того перспективы. Орленев

нанес удар по иерархии призваний и возможностей, от века уста¬

новленной в старом театре. С чем сравнить это превращение

скромной «полезности» в первого актера столичной труппы?

Разве только с превращением фельетописта «Осколков» Чехонте

в писателя Чехова.

После успеха «Федора» в счастливый сезон 1898/99 года Орле-

нев подружился со многими петербургскими писателями и

художниками. Он часто встречается и подолгу беседует с Д. Н. Ма-

миным-Сибиряком; как скромный след их дружбы сохранилась

визитная карточка писателя со смешной надписью на конверте:

«Павлу Орленеву — претенденту на свободный португальский

престол, с которого только что убежал португальский Федор» К

Мамип-Сибиряк был на семнадцать лет старше Орленева, но от¬

ношения у них были непринужденно братские, окрашенные ве¬

селой шуткой. В ту зиму Орленев знакомится с И. Е. Рениным, и

некоторые его замечания, касающиеся реализма игры в «Федоре»

и понимания духа русской истории конца XVI века, Павел Ни¬

колаевич выслушивает как самую высокую похвалу. С первой

встречи они привязались друг к другу, и Репин даже собирался

писать его портрет, но это намерение почему-то не осуществилось

(может быть, Орленев плохо позировал?). Очень понравился ему

тогда еще мало кому известный С. А. Найденов; три года спустя

он напишет «Дети Ванюшина», и Орленев будет усердно про¬

двигать эту пьесу на сцену. Вот любопытное тому свидетель¬

ство — отрывок из письма драматурга к Суворину, датированного

октябрем 1901 года: «Написать вам мне посоветовал П. Н. Орле¬

нев, который так тепло и участливо относится ко мне и возбуж¬

дает в наших беседах о моей пьесе такое чувство бодрости и уве¬

ренности, что увеличивает и поджигает, как только свойственно

«поджигать» такому талантливому и нервному человеку, как он,

мое желание поскорее увидеть пьесу на сцене и присутствовать

на ее репетициях...» 2. Два месяца спустя «Дети Ванюшина» с ус¬

пехом прошли в Театре Литературно-художественного общества.

Из новых друзей того времени самым близким Орленеву стал

Н. Г. Гарин-Михайловский, в пьесе которого он играл в прошлом

сезоне истеричного студента; пьеса была не более чем заурядная,

при том, что талант автора не вызывал сомнений. На вечерах

у «знаменитого инженера и славного писателя», где еженедельно

собиралась актерская и студенческая молодежь, угощение было

изысканно дорогое — хозяин славился хлебосольством,— а раз¬

говоры непринужденные и дерзкие. Много что повидавший ак¬

тер, неутомимый и остроумный рассказчик пришелся здесь ко

двору. Уже ближе к весне Гарин-Михайловский, до конца пове¬

ривший в талант Орленева, посоветовал ему отправиться с «Ца¬

рем Федором» в поездку по России, горячо доказывал, что га¬

строли принесут ему «громадное имя» и большой капитал, а это

значит независимость и возможность посвятить себя «идейным

планам». Человек бескорыстный (Горький писал, что Гарин-Ми¬

хайловский «деньги разбрасывал так, как будто они его отяго¬

щали и он брезговал разноцветными бумажками»3), он в то же

время был человеком практического склада и дал Орленеву не

только несколько полезных советов, но и деньги для «подъема

дела».

С этого победного турне, захватившего громадные просторы

Российской империи — от Тифлиса до Варшавы, собственно, и

начинается гастролерство Орленева, несмотря на то, что на афише

пока значилось, что он выступает в ансамбле актеров Театра

Литературно-художественного общества. Так Гарин-Михайлов-

ский первым подтолкнул его на путь скитальчества; в старости

Орленев жаловался, что еще в конце прошлого века, как грешный

Агасфер, был осужден на вечный пспокой. В ту первую весну

«непокоя» он был уггоеп успехом — признанием зрителей и празд¬

никами за кулисами, хотя понимал, что так ему воздается за

прошлое, за то, что он уже сделал. А что ждет его впереди?

Перед концом сезона один из директоров суворинского театра,

крупный чиновник министерства внутренних дел, совмещавший

государственные обязанности с литературно-рецензентскими, по¬

стоянный автор «Нового времени» Я. А. Плющик-Плющевский,

скрывавшийся под псевдонимом Дельер (от французского «1е

lierre»—плющ), сочинил инсценировку «Преступления и нака¬

зания» в десяти картинах, с эпилогом4. С ведома Суворина дра¬

матург — тайный советник предложил Орленеву, чье имя тогда

в Петербурге было у всех на устах и само по себе сулило успех

этой затее, роль Раскольникова. Бегло познакомившись с инсце¬

нировкой, актер, не задумываясь, согласился и потом в поездке

в спокойные утреппие часы стал ее перечитывать. С юных лет

книги, которые ему нравились, он читал медленно, доискиваясь

до их сути, открывая их «главную анатомию», задерживаясь на

отдельных сценах, а иногда даже словах, вроде пронзивших его

слов Мармеладова о пьяненьких и слабеньких, которые выйдут

на Страшный суд. Таких любимых книг для медленного чтения

у него было не много, и среди них романы Достоевского. Теперь,

в разгар гастролей вернувшись к дельеровской переделке, он

сравнивал ее со знакомым романом и растерялся от убогости

пьесы. Впоследствии он писал в мемуарах: «Тут начинались моя

боязнь, мои мучения, мое непонимание роли» 5. Откуда же это

непонимание и страх перед Достоевским?

Сама попытка перенести великий роман на сцену при всей ее

соблазнительности в те дни казалась Орленеву сомнительной. Он

не знал точно, предпринимались ли такие попытки в прошлом.

Во всяком случае, Андреев-Бурлак читал только монолог Марме¬

ладова. Да, это верно, что по природе дарования Достоевский был

гениальным драматургом, но писал почему-то романы; не потому

ли, что в пределах сценической формы не умещался его стреми¬

тельно развивающийся в разных жизненных измерениях, с бес¬

конечными оттенками-переходами психологический анализ? Ака¬

демик М. П. Алексеев в своей ранней работе, опубликованной

в сборнике «Творчество Достоевского» в 1921 году, коснулся

этой темы, заметив, что, несмотря на стихийное тяготение

к драме, Достоевский избрал форму романа, потому что стре¬

мился «как можно дольше, в более крупных пространственных и

временных пределах — вглядываться в каждое лицо или группу

лиц, употребляя те сопоставления, какие желательны, вне на¬

зойливой заботливости об оптическом единстве сценического дей¬

ствия» 6. А инсценировщик поправил Достоевского, проявив та¬

кую опасную «заботливость»1 в интересах оптического, то есть

зрительного, ограниченного рамкой сцены единства. К тому же