Семь сувениров - Светлана Еремеева

замотала головой. – Нет, Николай, я хотела вам рассказать обо всем и расскажу. Это важно. Это лишь часть того, о чем я хотела вам сказать…

– Я внимательно слушаю вас.

Василиса собиралась с силами. Ей стоило больших усилий поддерживать этот разговор.

– Так вот… Мы учились с Петром на одном факультете. Хотя познакомились намного раньше, еще в школе… Он был на два года старше меня. Когда это произошло, он был на четвертом курсе, а я на втором… В общем…Он не сдал сессию. Нам было сложно тогда. Мы снимали комнату около Василеостровской. Не хватало денег. Игорь родился. Я взяла академ. Петя должен был и работать, и учиться. Бросать учебу было невозможно. Его тут же бы забрали. Он не был слабым человеком… Нет… Он бы выдержал все. Это просто была судьба… Я это уже потом поняла…

– Вы о чем говорите?

– О Чечне… О его гибели…

– И как же все это произошло?

– Дело в том, что мой отец его сразу невзлюбил. Ему не нравились такие парни. Мы тогда слушали панк-музыку, ленинградский рок… Ходили на квартирники, на концерты… Слушали Цоя, БГ, Шевчука, Федорова… ну и многих других…

– Да. Я знаю. Я сам на этом вырос.

– Так вот отец не любил все это. Вроде бы и писал о нашем поколении, пытался что-то понять в нас, но считал это искусство ущербным. Он говорил, что вся эта музыка вместе с ее текстами – вовсе не протест, а продукт той самой деградации, материализация боли, которую испытывают наркоманы, психически нездоровые люди…даже убийцы…преступники… Более того, что все это искусство – часть общего преступления… Убийство искусства так сказать… Ну… Примерно как у Бодрийяра… Он даже не «не любил»… Нет… Он боялся всего этого. Боялся перемен. Не хотел перемен. Хотел оставаться в том иллюзорном твердом мире, который неизбежно распадался, ибо был вовсе не твердым. По крайней мере именно тогда… И еще… Отец не мог понять главного… Он не мог понять, что это была и наша боль тоже. Мы были частью этой боли. Мы выросли на ней, мы впитали ее в себя… Если и было совершено это «преступление», то оно было совершено и над нами тоже… и, одновременно, мы тоже совершали это преступление… Он ненавидел Петра, когда мы еще до брака приходили к нему на Ждановскую… Он как-то очень остро воспринимал все формальное. Петя тогда носил ирокез, кожанку с заклепками… ну и так далее… Отец сказал, что, если я свяжусь с Петром, могу к нему больше не приходить. Ну… я и не приходила. Только когда Петру пришла повестка, я решила позвонить отцу. Я это сделала… Но он отказался помочь. Сказал, что может армия его исправит…

Она замолчала. Ей было трудно продолжать.

– А при чем же Уайльд? Какая все же связь? – спросил Николай, чтобы как-то оторвать ее от тяжелых воспоминаний.

– Ну как же… Уайльду тоже никто не верил… Его тоже оговорили. И до сих пор ученые спорят – был ли он виновен или не был… А главное – в чем виновен?! Немалая часть Лондона жила в то время тем, за что Уайльд отправился в тюрьму… Не пойман – не вор…

– Это да… И что же? Вы простили отца?

– Конечно.

– Вы сильный человек.

– Нет. Я просто знаю, что человека нужно принимать полностью – и его злую половину, и добрую половину. Если с одной из половин у тебя конфликт, то общение с человеком вообще бессмысленно.

– И вы думаете, что все люди такие?

– Конечно. И я такая… и вы такой… Все – без исключения.

– И убийца, о котором писал ваш отец? И ваш отец, который косвенно отправил Игоря на гибель в Чечню?

– Да.

– Не думаю, что согласен с вами…

– А это бесполезно – пытаться согласиться со мной. Если вы этого сами не видите, не понимаете, не чувствуете, невозможно принять это вопреки своей воле.

– Возможно… – Николай вдруг вспомнил лицо своего отца, когда тот узнал, что мама уходит от него к другому… страшное, серое лицо… – Во всяком случае, я пока не готов принять это… Нет… Не готов…

Николай встал и подошел к окну, за которым становилось все жарче. Набережная наполнялась людьми. Казалось, канал Грибоедова вот-вот выйдет из берегов из-за наплыва катеров, лодок, трамвайчиков. Слышались голоса, рычание двигателей, визжащие крики чаек.

– Вы хотели поговорить со мной о вашем дяде, – сказал Николай, обернувшись.

– Да… – Василиса оторвалась от мрачных воспоминаний. Лицо ее стало подвижным, озабоченным, щеки загорелись румянцем. – Да… Он приходил вчера к нам. Пытался упросить меня, чтобы я запретила вам бывать на Ждановской.

– Даже так?!

– Да.

– И почему же?

– Он говорит, что вы лезете не в свое дело. Копаетесь в том, в чем копаться нельзя.

– Ну… И что вы мне скажете, Василиса? – Николай пристально смотрел на нее. Лицо его помрачнело.

Василиса тоже смотрела на него с каким-то особенным выражением, Николай никак не мог понять, что означал ее взгляд, ее раскрасневшееся лицо, ее раздутые ноздри и чуть приподнятые уголки рта. Наконец она заговорила.

– Я попрошу вас, Николай… Я очень попрошу вас… Даже если на вас будут давить – продолжайте. Продолжайте несмотря ни на что… Это очень важно для меня. Очень важно для мамы… Да и для самого отца. Я прошу вас. Я очень вас прошу. Мне больше не на кого надеяться… Да и к тому же… Мне почему-то кажется, что это касается не только меня, не только моей семьи, это касается всех…

– Хорошо, Василиса. Я вас понял. А кто может давить на меня?

– Да кто угодно… Я не знаю. Ваше начальство с телевидения… Люди, которых попросит дядя… Ведь он… – она осеклась.

– Что он? – переспросил Николай. – Василиса, что он? Говорите, пожалуйста. Ничего не скрывайте от меня.

– Понимаете… У меня есть все основания думать, что это мог быть и он…

– Мог быть он? Вы о чем?

– О том доносе.

– На Андрея Огнева?

– Да.

– Зачем это ему?

– Из-за мамы… Или из-за чего-то, что было с ней связано… Я ничего не знаю…И это незнание мучает меня.

– Вы точно ничего не знаете, Василиса? – тихо спросил Николай.

– Да. Точно. Кроме того, что дядю попросили устроить маму в университет. Попросили какие-то люди из Тарту. Какая-то там вышла история… Грязная, темная история… Какая именно – я не знаю. Чтобы загладить вину перед мамой, или чтобы она попросту больше не возвращалась в Тарту, кто-то попросил дядю устроить маму в Ленинграде. Дядя был обязан этим людям. Он знал их тайну… Они знали его тайну… Тайны…тайны…тайны… которые разрушают мою жизнь… жизнь моего сына… Бог знает… чьи жизни еще… Я устала от тайн, Николай. Я хочу узнать правду.

– И вы думаете, это осуществимо?

– Что?

– Узнать всю правду? Да и какую именно правду? Есть ли у